Она оборачивается к нему с внимательной улыбкой. В ее глазах светятся ум, любовь и юмор. И Оливер вдруг чувствует такую тоску по ней, что даже во сне его сердце разрывается.
Нет, он не будет думать о снах.
— Разве тебе можно быть здесь? — спрашивает он.
Мама тихонько хихикает, качает головой и слегка закатывает глаза. Так она делала всегда, когда сын удивлял ее своими недетскими вопросами.
— А где же еще мне быть?
— Я… так счастлив тебя видеть!..
Оливер пытается встать с дивана, но не может. Глянув вниз, замечает, что нижняя часть его тела вморожена в большой куб льда. Огонь в камине пылает ярко, от него идет жар, но лед не тает. Краешком глаза Оливер замечает, как что-то, или кто-то, шевельнулось возле огня. Повернул голову — никого. Кроме Джулианны. Она осталась неподвижной, но выражение ее лица изменилось.
Губы раздвинулись, обнажив черные десны и длинные желтые зубы, ряды смертоносных клыков.
— Джулианна?!
— Ты все испортил. Ты погубил мою жизнь. Думал, я просто спрячусь у себя в комнате и буду плакать? Нет, я хочу сделать тебе так же больно, как ты сделал мне. А потом я собираюсь забыть тебя. Да и кто ты такой, в конце-то концов? Ты не Оливер Баскомб. Ты сын Макса Баскомба, вот и все. И я не верю, что, прожив свою жизнь, ты этого не заметил.
Его грудь пронзает боль. Со стоном Оливер опускает глаза и видит, что рубашка разорвана чьими-то когтями. Из свежих ранок сочится кровь.
— Оливер!
Он поворачивается к матери и смущенно качает головой.
— Пей какао, — говорит она снисходительно. — Допивай.
Он снова качает головой, что-то бормочет, пытаясь отказаться, и, оглянувшись назад, видит, что Джулианна ушла. Огонь погас. На пустой камин падает снег. Снежинки шипят на угольях.
Вдруг кто-то стучит в окно, и Оливер удивленно оборачивается. Стекло раскалывается, но не рушится вниз. Вместо этого оно превращается в снег, буран врывается в салон и начинает кружиться по комнате. В комнате становится темно. Ни огня, ни абажура Гауди. Он ищет в темноте мать, но ее нигде нет.
И лед, который держал его, тоже исчез.
Он неуверенно поднимается на ноги, сгибаясь под порывами ворвавшегося в комнату ветра, и вглядывается через окно в темноту. В метель. Но видит не утес над Атлантическим океаном и не двор, в котором они с сестрой играли детьми.
За окном нет ничего, кроме песка.
А вдали стоит отец и смотрит на него. При виде отца Оливера охватывает ужас. Такого страха он не испытывал с раннего детства, когда, свернувшись под одеялом, с мокрыми от страха глазами, вслушивался в скрип веток за окном и ночные звуки старого дома.
Но в Максе Баскомбе что-то изменилось. Оливер ждет, что отец будет издеваться, орать, обвинять или гнать его, но даже издалека видит: отец делает нечто другое. Куда-то указывает. Потом складывает ладони рупором и что-то кричит своему единственному сыну. А потом их глаза встречаются, и Оливер видит: отец пытается что-то ему сказать. Но его слова теряются в буре, в снежных вихрях, которые мечутся в воздухе, не касаясь уходящих в бесконечность песчаных волн.
Отец начинает тонуть. Песок медленно поглощает его, но он словно ничего не замечает. Лишь продолжает что-то кричать Оливеру, боится за него, пытается о чем-то предупредить.
Под толщей песка движется нечто.
Оливер хочет подбежать к отцу, сказать, чтобы остерегался того, что ходит кругами под песком, будто акула под водой… Но крики отца словно приковывают его к месту.
Трясясь от ужаса, он начинает наконец понимать, что здесь, в этой темноте, он не один. Мать ушла. Джулианна ушла. Отец не может дотянуться до него.
Что-то касается его плеча, чьи-то пальцы, словно иголки, протыкают кожу, и его начинают разворачивать.
Врывающийся в окно снег — уже не снег, а песок. Песок наполняет его глаза, щиплет их.
Закрой глаза.
Он знает, что нужно закрыть глаза.
Но существо из темноты поворачивает его, чтобы он все увидел. И сам он тоже хочет посмотреть. Сонливость куда-то пропала.
— Оливер!
— Оливер!
Он проснулся, вытаращив глаза и глубоко, часто дыша, словно во сне ему не хватало воздуха. В темноте виднелась лишь какая-то закутанная в плащ фигура, склонившаяся над ним. Он слышал эхо ее голоса, звавшего его во сне. Но когда фигура протянула к нему руку, последние остатки сна испарились.
— Убирайся отсюда! — заорал он, перекатился через спинку дивана и с глухим звуком упал на деревянный пол. Сильно ударился локтем и, не обращая внимания на боль, стал на четвереньках отползать назад.
Фигура в капюшоне перелетела через диван вслед за ним. Оливер собрался было снова закричать, но сильная рука накрыла рот. Кто-то навалился на него всем своим весом. Он взглянул вверх и увидел прямо перед собой… нефритовые глаза.
— Шуметь нельзя! — тихо сказала Кицунэ. Она тряхнула головой, скидывая капюшон. Волосы цвета воронова крыла заблестели даже при тусклом свете, просачивавшемся снаружи в домик.
Оливер вздрогнул от облегчения. Кивнул, на мгновенье прикрыв глаза.
Кицунэ убрала руку.
— Понимаешь… Я видел кошмар, — прошептал он. — И мне показалось, что это был не просто сон…
Но, еще не договорив, он уже сообразил, что существуют вещи более страшные, чем ночные кошмары. Кицунэ была напряжена, встревожена. Вскинув голову, она прислушивалась. К чему-то, чего Оливеру не хотелось слышать. Выбравшись из-под нее, он встал на колени, нехотя оглядел погруженный во тьму дом.
— Что там? — еле слышно спросил он.
По спине пробежал холодок, руки покрылись гусиной кожей. В комнату ворвался прохладный ветер, и Оливер, даже не оборачиваясь, понял — к ним присоединился Фрост. Оглянувшись, он увидел, что зимний человек протягивает ему стопку аккуратно сложенной одежды.
— Скорее, Оливер!
Он взял рубашку с брюками и только теперь заметил, что на нем надеты только трусы и футболка. Впрочем, в такой опасный момент ему было не до смущения. Брюки оказались чем-то вроде вязаных шерстяных штанов, и он влез в них, не сводя глаз со своих товарищей.
— Скажите же мне хоть кто-нибудь, что случилось? Сколько времени? Как долго мы тут…
— Тсс! — шикнула на него Кицунэ, обнажив клыки.
Оливера удивила обида, мелькнувшая в нефритовых глазах, но он не особенно смутился — успел привыкнуть к ее постоянным загадкам.
Он натянул плотную белую хлопчатобумажную рубаху и начал торопливо застегивать пуговицы непослушными спросонок пальцами, умоляюще глядя на Фроста.
Зимний человек сделал ему знак поторопиться.
— Ты спал несколько часов. Маловато, но спасибо и на этом. В деревне кирата. Вот-вот начнут искать нас — вынюхивать, проверять каждый дом, всех и вся.
Оливер тихо выругался и потянулся за ботинками. У них была резиновая подошва, и он надеялся, что ботинки окажутся не настолько современными, чтобы привлечь внимание. Конечно, у многих Заблудившихся могла иметься современная одежда — то, во что они были одеты, когда пересекли Завесу. Так что спасибо и на этом.
Нагнувшись, чтобы завязать шнурки, он краем глаза уловил какое-то движение возле двери и отпрянул назад, готовясь отразить удар. Но это оказался Ларч. Все время, пока они разговаривали, англичанин стоял в темноте, выглядывая в окно, смотревшее на улицу. Даже в полутьме было заметно отчаяние в его глазах.
— Пожалуйста, скорее! — чуть не плача, взмолился он. — Нельзя, чтобы вас нашли здесь! Я старался помочь вам, теперь вы помогите мне, покиньте мой дом…
— Мы торопимся, как можем, мистер Ларч! — рявкнула Кицунэ, и ее слова пролетели по комнате, словно стрела.
Оливер пробрался к погасшему камину — в памяти тотчас всплыли обрывки ночного кошмара — и схватил лежавшее на каминной полке ружье. Быстро обернулся и прищурился, разглядывая Ларча.
— Куртка! Вы сказали, у вас найдется что-то для меня.
Ларч помчался в спальню и почти сразу вернулся с длинным, толстым шерстяным пальто серого цвета.
— Возьми! Но не оставляй здесь своих вещей. Ничего! Избавься от них где-нибудь в другом месте.
— Кицунэ, черный ход! — прошептал Фрост.
Женщина-лиса метнулась в темноте к задней двери, выскользнула в ночь и тут же растворилась в сиянии луны и звезд. Оливер, затаив дыхание, смотрел в дверной проем, одновременно надевая пальто и забрасывая за плечо ружье. Фрост схватил его парку, разбросанные по комнате вещи, глянул в окно, выходящее на улицу, тоже ринулся к черному ходу… и наткнулся на Кицунэ.
— Пока ни следа. Но конечно, они и тут будут рыскать. Повсюду.
Зимний человек колебался не больше секунды, а потом вышел из дома вслед за Кицунэ. Оливер замешкался. Оглянулся на Ларча. Ему не хотелось уходить. В некотором смысле, он уже нашел то, что искал с тех пор, как они с Фростом в первый раз пересекли Завесу. Волшебство. Свободу от жизненных перспектив, что так тяготили его. Какая-то часть его души страстно желала остаться — посидеть немного в доме, потом осмотреть деревню, побродить по окрестностям…
Бросив тоскливый взгляд на бесчисленные книжные полки Ларча, он снова почувствовал укол зависти. Наконец глубоко вздохнул, кивнул англичанину и вышел за дверь.
Холод обжигал. Хотя огонь в камине Ларча давно погас, домик все-таки хранил тепло. А снаружи бушевал пронизывающий ветер. Оливер почувствовал, как его колотит дрожь. Чтобы согреться, он застегнул пальто и поднял воротник.
Фрост показался слева от него, Кицунэ — справа. Оба с тревогой смотрели по сторонам. Увидев Оливера, зимний человек кинулся к нему, обгоняя порывы северного ветра, и они вдвоем поспешили к Кицунэ. Фрост по-прежнему держал в руках старую одежду Оливера. После того, что Ларч сделал для них, они не могли выбросить ее вблизи его жилища. Правда, Оливер был уверен в том, что кирата, войдя в дом, все равно учуют запах своей добычи. Но уповал на то, что этого не случится.