– Моя родина – шелководный район на юге Франции, – сказал Дюма. – Я только что вернулся оттуда. Это ужасно… Я не сплю по ночам, думая о своей родной деревушке близ Алеса… Эта была когда-то счастливая страна, весело шелестевшая шелковичными деревьями, которые в народе там зовут «золотое дерево». Эта страна превратилась в пустыню. Все разрушается, люди голодают… – В его голосе послышались слезы.
Мало склонный к почитанию кого бы то ни было, человек, любивший и уважавший себя превыше всех, Пастер всегда питал трогательные чувства к Дюма. Ему совсем не хотелось ехать на юг, чтобы лечить там тутовых шелкопрядов; он знал, что это сопряжено с большими расходами, а тратить деньги он не очень-то любил. А кроме того, в ту пору он вряд ли смог бы отличить тутового шелкопряда от дождевого червя. Взяв в первый раз в руки кокон и потряся его над ухом, он с удивлением воскликнул: «Там внутри что-то есть!» Пастеру не хотелось ехать на юг, но при всей своей надменности и самомнении он сохранил в душе детскую любовь и почтение к старому учителю.
«Я к вашим услугам, всегда и весь, – сказал он Дюма, – можете располагать мною, я согласен ехать».
И он поехал. Он взял с собой терпеливую мадам Пастер, детей, микроскоп и трех энергичных, боготворивших его помощников и отправился на борьбу с эпидемией, погубившей миллионы тутовых шелкопрядов и уничтожавшей благосостояние южных районов Франции.
Зная о тутовых шелкопрядах и их болезнях не более младенца, он прибыл в Алес; добравшись туда, он узнал, что тутовый шелкопряд прядет вокруг себя кокон и превращается в куколку; он узнал, что куколка превращается в бабочку, которая летает и откладывает яйца, из которых следующей весной появляются новые молодые тутовые шелкопряды. Шелководы с некоторым отвращением к его крайнему невежеству сообщили ему, что болезнь, которая убивает их гусениц, называется «пебрина», потому что больные гусеницы покрыты мелкими черными пятнышками, словно их посыпали перцем. Пастер узнал, что существует примерно тысяча теорий об этой болезни, но что мелкие перечные пятнышки – и странные мелкие шарики в больных гусеницах, настолько крошечные, что их можно увидеть только в микроскоп, – это все факты, которые о ней известны.
Пастер распаковал свой микроскоп еще до того, как его семья разместилась в предоставленном для проживания месте, и начал разглядывать внутренности больных гусениц, и особенно эти крошечные шарики. Довольно скоро он убедился, что шарики – верный признак болезни. Через пятнадцать дней после приезда в Алес он устроил заседание Сельскохозяйственного Комитета и заявил собравшимся: «Во время откладывания яиц шелкопряды разбиваются на пары, отец и мать. Позвольте им сделать все свои дела, пусть мать отложит яйца – затем закрепите обеих бабочек на небольшой дощечке, сделайте надрез в их животах и возьмите немного жировой подкожной ткани; положите ее под микроскоп и ищите эти самые крошечные шарики. Если вам не удастся найти ни одного, то можете не сомневаться, что яйца хорошие – их можно использовать для выведения новых гусениц тутовых шелкопрядов весной».
Члены Комитета посмотрели на сверкающий микроскоп.
– Мы всего лишь фермеры и не сможем справиться с таким сложным устройством, как это, – возразили они. В них было полно подозрений, они не верили в эту новомодную машину.
Тогда в Пастере возобладал торговец.
– Чушь! – ответил он. – В моей лаборатории есть восьмилетняя девочка, которая легко обращается с этим микроскопом и запросто способна определить, есть ли в бабочке эти крохотные шарики – эти частицы, – и вот вы, взрослые люди, пытаетесь уверить меня, что не сможете научиться пользоваться микроскопом!
Вот как он пристыдил их. И Комитет принял его рекомендации, купил микроскопы и попытался следовать его указаниям. После этого у Пастера началась беспокойная жизнь; он бывал повсюду в переживающей трагические события шелковой стране, читал лекции, отвечал на бесчисленные вопросы, обучал фермеров использовать микроскопы, стремительно возвращался обратно в лабораторию, чтобы дать указания своим помощникам, – он поручил им провести сложные опыты, на которые у самого него не было времени, даже на то, чтобы понаблюдать за ними, – а по вечерам диктовал мадам Пастер статьи и ответы на письма. Наутро он снова ехал в ближайшие городки, ободрял отчаивающихся фермеров и увещевал их…
Но следующей весной надуваемый им пузырь, увы, разрывался. Когда весной наступило время для гусениц, когда наступила пора для них подняться на веточки тутового дерева, чтобы прясть там шелковые коконы, случилось ужасное бедствие. Его уверенное пророчество фермерам не оправдалось. Эти добропорядочные люди пялились в микроскопы, чтобы выбрать здоровую бабочку, чтобы отобрать здоровые яйца, яйца без черных шариков в них, – и из этих предположительно здоровых яиц вывелись гусеницы, которые, к сожалению, росли очень плохо, вялые гусеницы, которые отказывались есть, странные гусеницы, которые не могли линять, больные гусеницы, которые высыхали и умирали, ленивые гусеницы, которые бродили у оснований веток, не заботясь о плетении шелка.
Бекдный Пастер! Он был настолько занят попытками спасти шелководческую промышленность, что не затратил времени на то, чтобы разобраться, что на самом деле беспокоило тутовых шелкопрядов. Слава обольстила его ролью спасителя – на какое-то время он забыл, что Правда – это блуждающий огонек, который попадается в сети только презирающим славу терпеливым экспериментаторам…
Некоторые шелководы смеялись смехом отчаяния; другие горестно винили его; для него наступили мрачные дни. Он стал работать еще напряженнее, но ему не удавалось найти основу для новых рекомендаций. Он проверил выводок тутовых шелкопрядов, который добропорядочно забрался на веточки и начал прясть изящные коконы, – но в микроскопе нашел в них эти роящиеся крошечные шарики. Он проверил другие выводки, которые хандрили и умирали от истощения, – но в них не обнаружилось никаких шариков. Это окончательно запутало его; он начал сомневаться, что шарики имеют какое-то отношение к болезни. В довершение ко всем неприятностям его выводком подопытных гусениц повадились лакомиться мыши, и несчастным Дюкло, Майо и Жерне пришлось по очереди нести вахту всю ночь, чтобы поймать совершающих набег грызунов; на следующее утро едва все начали работать, как с запада появились черные облака, и все они – в том числе мадам Пастер и дети – срочно кинулись укрывать ветки тутового дерева. По вечерам Пастер устало опускался в кресло, чтобы диктовать ответы на письма раздраженных шелководов, которые понесли огромные потери, применяя его метод отбора хороших яиц.
После нескольких таких утомительных месяцев его инстинкт экспериментатора и богиня Провидения объединились для его спасения. Он размышлял: «Мне по крайней мере удалось сохранить несколько выводков здоровых гусениц – если я буду кормить здоровых гусениц листьями тутового дерева, на которых побывали больные гусеницы, здоровые умрут?» Он попробовал, и здоровые гусеницы все умерли, но – путая все его карты – вместо того чтобы покрыться перечными пятнышками и медленно умирать в течение примерно двадцати пяти дней, как происходит с гусеницами, болеющими пебриной, – гусеницы его опыта свернулись и скончались через семьдесят два часа. Он был обескуражен и прекратил все опыты; его верные помощники беспокоились: почему он не продолжает эксперименты?
Наконец Жерне отправился севернее, чтобы изучить шелкопрядных гусениц Валансьена, и Пастер по какому-то наитию попросил его, чтобы он повторил там опыт с кормлением гусениц. У Жерне было несколько хороших выводков со здоровыми гусеницами. Жерне был убежден – чего бы там ни думал его руководитель, – что крошечные шарики на самом деле живые существа, паразиты, убийцы тутовых шелкопрядов. Он взял сорок здоровых гусениц и поместил их кормиться на хороших здоровых листьях тутового дерева, которыми никогда не питались больные животные. Двадцать семь из этих гусениц создали двадцать семь замечательных коконов, и не нашлось никаких шариков в бабочках, которые появились из них. Некоторых гусениц он покормил листьями, которыми питались больные шелкопряды, – и эти гусеницы стали чахнуть и умирать, они покрылись перечными пятнышками, и в их телах роились крошечные шарики. Он взял еще листьев, которыми кормились больные шелкопряды, и покормил ими несколько уже взрослых гусениц, готовых прясть коконы; гусеницы остались живы, сделали коконы, но бабочки, которые выбрались из коконов, несли в себе шарики, и гусеницы из их яиц оказались негодными. Жерне взволновали эти результаты – и он стал еще более взволнован, убедившись посредством микроскопа, что, когда гусеница умирает, шариков в ней становится еще больше…
Жерне поспешил рассказать обо всем Пастеру. «Это доказано! – воскликнул он. – Крохотные шарики живые – они паразиты! Они – то, что делает гусениц больными!»
Лишь через шесть месяцев Пастер окончательно убедился, что Жерне был прав, но когда он наконец разобрался в этом, то вернулся к своей работе и еще раз собрал Комитет. «Крохотные шарики не просто признак болезни, они – ее причина. Эти шарики живые, они размножаются, их становится очень много в каждой части тела бабочки. Мы ошиблись вот в чем: мы исследовали только небольшую часть бабочки, смотрели только под кожей живота – а должны были вскрыть и исследовать всю бабочку. Если мы в этом случае не находим шарики, то можем благополучно использовать отложенные яйца для выведения гусениц в следующем году!»
Комитет попробовал новую схему, и она сработала – в следующем году у них были прекрасные гусеницы, которые дали превосходный урожай шелка. Пастер, убедившись, что такие меры срабатывают, стал ездить по южным городкам и показывать фермерам, что надо удерживать их здоровых гусениц от какого-либо контакта с листьями, на которых побывали больные гусеницы. В самый разгар этой работы у него случилось кровоизлияние в мозг, и он чуть было не умер. Но когда он узнал, что после вести о его возможной смерти прервана из экономических соображений постройка его новой лаборатории, то разозлился и передумал умирать. Одна сторона у него навсегда осталась парализованной, но он продолжал работу, невзирая на этот физический недостаток. Вместо того чтобы по предписанию врачей оставаться в постели или ехать на берег моря, он, шатаясь и прихрамывая, плелся к поезду, отправляющемуся на юг, сердито ворча, что с его стороны было бы преступлением бросить работу спасения тутовых шелкопрядов, в то время как бедные люди умирают с голоду. Каждый француз, за исключением нескольких злопыхателей, называвших его «великолепным поз