Ру и Шамберлан были немного озадачены. Тогда Пастер вдруг заорал:
«Разве вы не понимаете, что это значит? Ведь это же очевидно! Я открыл способ, как прививать животным легкую форму болезни. Как сделать так, чтобы они болели, но не умирали. Теперь мы должны выдерживать своих микробов подольше, чтобы дать им постареть, а не переливать их ежедневно из колбы в колбу. Когда микробы делаются старше, они слабеют. Они еще способны вызвать болезнь у цыплят, но только в легкой форме. А когда такой цыпленок поправится, то даже самые злые и смертоносные микробы уже ничего не могут ему сделать. Это величайший успех! Это одно из самых замечательных моих открытий! Я открыл вакцину, более верную и научную, чем противооспенная вакцина Дженнера, микробов которой никто никогда не видел. Теперь мы применим тот же способ к сибирской язве! Ко всем заразным болезням! Мы будем спасать человеческие жизни!..»
Менее великий человек, чем Пастер, возможно, случайно сделав такой вот опыт – а это не было каким-либо тестом, запланированным человеческим разумом, – менее великий человек, возможно, сделав это, затратил бы долгие годы на то, чтобы найти объяснение этой загадки, но Пастер, наткнувшись на это случайное спасение нескольких несчастных цыплят, сразу увидел новый способ защищать живые существа от смертоносных микробов, спасать людей от смерти. Его мозг тут же ухватился за новый способ перехитрить непреклонного до того момента Бога, который постановил, что люди должны быть беспомощными перед подлыми нападениями крошечных врагов…
Пастеру было уже пятьдесят восемь лет; лучшую пору своей жизни он уже прожил, но этим счастливым открытием вакцины, спасающей цыплят от холеры, он начал самый лихорадочный шестилетний период своей жизни – годы потрясающих споров, невиданных триумфов и жесточайших разочарований, – короче говоря, он истратил за эти шесть лет такое огромное количество энергии, которого хватило бы на сотню жизней обыкновенных людей.
Пастер, Ру и Шамберлан спешно приступили к проверке первых наблюдений, сделанных случайно. Они долго выдерживали в колбах микробов куриной холеры; затем они впрыскивали этих ослабленных микробов здоровым цыплятам, которые быстро заболевали, но так же быстро поправлялись. Через несколько дней они торжественно вводили этим вакцинированным цыплятам миллионы смертоносных микробов, которые могли бы убить целую дюжину неиммунизированных птиц.
И вот Пастер со свойственной ему пылкостью, забывая о том, что пока еще он был только спасителем цыплят, стал проявлять еще больше надменности к старым врачам, щеголявшим латинскими словечками и сложнейшими рецептами. Он явился на собрание в Медицинскую академию и с веселой развязностью стал объяснять докторам, какие преимущества имеет его куриная вакцина перед бессмертной противооспенной вакциной Дженнера: «В данном случае я установил факт, который Дженнеру не удалось доказать при оспе, а именно, что микроб «убивающий» – он в то же время и «защищающий» животное от смерти».
Старые, заслуженные доктора были искренне возмущены тем, что Пастер сам себя превозносит над великим Дженнером; доктор Жюль Герен, знаменитый хирург, саркастически заметил, что, в конце концов, Пастер поднимает слишком много шума из-за цыплят, – и разгорелся бой. Разъяренный Пастер отпустил громкое замечание о бессмысленности какой-то излюбленной операции Герена, и тут произошла скандальнейшая сцена, о которой даже как-то неловко рассказывать: восьмидесятилетний Герен с грубыми ругательствами вскочил со своего места и бросился с кулаками на шестидесятилетнего Пастера. Только энергичное вмешательство друзей предотвратило драку между этими двумя людьми, полагавшими, что дракой и взаимными оскорблениями можно доказать истину.
На следующий день маститый Герен прислал к Пастеру своих секундантов с вызовом на дуэль, но Пастер, по-видимому, был не особенно настроен рисковать своей жизнью и отправил друзей Герена к секретарю академии со следующей запиской: «Не имея права поступить иначе, я готов смягчить те из своих выражений, которые редакционная комиссия признает выходящими за рамки честной критики и законной самозащиты». И тем самым Пастер, отказавшись от дуэли, еще раз доказал, что он всего лишь человек.
Как я уже говорил, Пастер имел склонность к мистицизму. Он боготворил таинственную Безграничность – когда не пытался, как ребенок, схватить луну; но часто в тот момент, когда один из его замечательных опытов отбивал еще небольшой кусочек от окружающего Неведомого, он совершал ошибку, полагая, что теперь все тайны раскрыты. Так случилось и теперь – когда он увидел, что способен в самом деле надежно защитить цыплят от смертельной болезни удивительной уловкой заражения их уже прирученными микробами-убийцами. Пастер сразу предположил: «Возможно, эти микробы куриной холеры будут защищать цыплят и от других смертельных болезней!» – и спешно сделал прививки нескольким курицам своей новой вакциной с ослабленными вибрионами куриной холеры, а затем ввел им убийственных бацилл сибирской язвы – и эти курицы не умерли!
Крайне взволнованный этим, он написал Дюма, его старому преподавателю, и дал намеки, что новая противохолерная вакцина для домашней птицы может оказаться замечательным Всезащитником от всех видов смертельных болезней. «Если это подтвердится, – писал он, – мы можем надеяться на самые важные последствия, даже в отношении человеческих болезней».
Старый Дюма, очень взволнованный, опубликовал это письмо в Сообщениях Академии наук, и оно теперь там навсегда остается, этот печальный памятник порывистости Пастера, пятно на его стараниях сообщать только о фактах. Насколько я смог выяснить, Пастер никогда не признавал эту публикацию ошибочной, хотя довольно скоро установил, что вакцина, сделанная из одного вида бациллы, не защищает животное против всех разновидностей болезней, но только – и к тому же не в ста процентах случаев – против той, которую вызывает микроб вакцины.
Но одна из самых очаровательных черт Пастера – его подобие научному фениксу, который возрождается из пепла собственных ошибок. Когда воображение уносило его в облака, то падение на землю вызывало сильный удар – но он тут же ставил очередной опыт, пытаясь докопаться до настоящих, твердых фактов. В 1881 году Пастер с помощью Ру и Шамберлана открыл прекрасный способ ослаблять силу бацилл сибирской язвы, превращая их, таким образом, в вакцину. В ту пору они с таким рвением и энергией занимались поисками всяких вакцин, что Ру и Шамберлан почти не пользовались воскресным отдыхом и не уходили в отпуск даже на каникулы; спали они здесь же, в лаборатории, рядом со своими пробирками, микроскопами и микробами. Вскоре под непосредственным руководством Пастера им удалось разработать такие тонкие способы ослабления бацилл сибирской язвы, что одни из культур убивали морских свинок, но были бессильны против кроликов, а другие убивали мышей, но были слабы для морских свинок. Они впрыскивали сначала более слабую, а затем более сильную культуру овце, которая слегка заболевала, но вскоре выздоравливала; и эта вакцинированная овца способна была переносить такую дозу злейших бацилл, которая вполне могла бы убить корову.
Пастер тотчас же сообщил о своем новом достижении Академии наук, – он перестал посещать Медицинскую академию после ссоры с Гереном, – и при этом не преминул, конечно, развить перед слушателями радужные перспективы относительно предполагаемой им работы над новыми вакцинами, которые сотрут с лица земли все болезни, – от свинки до малярии.
«Что может быть проще, – восклицал он, – чем найти в последовательном ряду смертоносности такую вакцину, которая способна заражать легкой формой сибирской язвы овец, коров и лошадей, – формой, при которой они не могли бы погибнуть, но в то же время были бы застрахованы от последующей болезни?»
Некоторым из коллег Пастера такое заявление показалось несколько самонадеянным, и они пробовали ему возражать. У Пастера при этом вздувались на лбу жилы, но он старался сдерживаться, сколько мог, и лишь по дороге домой, идя вместе с Ру, давал волю своему негодованию, говоря о людях, посмевших усомниться в абсолютной истинности его идеи: «Я ничуть не буду удивлен, если узнаю, что такой человек бьет свою жену».
Не совершите ошибку – для Пастера наука вовсе не была холодным собранием фактов; в науке им двигали те же побуждения, которые вызывают у человека слезы при виде смерти ребенка или радость при получении известия, что умер любимый дядя, оставив ему в наследство полмиллиона долларов.
Но враги Пастера снова зашевелились. Если он так любил наступать на мозоли врачам, то и высокополезной профессии ветеринаров доставалось от него не меньше. Один из виднейших ветеринаров, издатель самого распространенного ветеринарного журнала во Франции, доктор Россиньоль, устроил против него заговор, имевший целью заманить Пастера на публичный опыт и добиться таким путем его посрамления. Россиньоль скромно выступил на заседании Сельскохозяйственного общества в Мелёне и сказал:
«Пастер уверяет, что нет ничего проще, чем приготовить вакцину, абсолютно страхующую овец и коров от заболевания сибирской язвой. Если это действительно так, это будет величайшим благодеянием для французских фермеров, ежегодно теряющих до двадцати миллионов франков из-за этой болезни. И если Пастер действительно умеет готовить такую чудодейственную вакцину, то он обязан реально доказать нам ее действие. Предложим Пастеру устроить публичный опыт в широком масштабе; если он окажется прав, то все мы, фермеры и ветеринары, от этого только выиграем; если же опыт окончится неудачно, то мы будем иметь право настаивать, чтобы Пастер раз навсегда прекратил несносную болтовню о своих великих открытиях, спасающих овец и червей, младенцев и гиппопотамов».
Вот что предложил хитрый Россиньоль.
Общество тотчас же выделило крупную сумму денег для закупки сорока восьми овец, двух козлов и нескольких коров, и старый родовитый барон де Ларошетт был послан к Пастеру для вовлечения его в этот опасный эксперимент. Но Пастер был далек от того, чтобы кого-то подозревать. «Отчего же? Я с удовольствием продемонстрирую вашему обществу спасительность своей вакцины. Если она оправдала себя на четырнадцати овцах в лаборатории, то она должна точно так же подействовать на пятьдесят овец в Мелёне».