Мечников знал, что ему нужно каким-то способом найти подтверждение своей теории, и вдруг неожиданно нашел его в яркой и наглядной форме – на водяных блохах.
Он на время притих и занялся ловлей водяных блох в прудах и аквариумах; и здесь он еще раз показал свое дьявольское остроумие, потому что эти маленькие животные были так же прозрачны, как личинки морской звезды, и он мог через линзу видеть все, что происходит внутри них. Он превратился вдруг в настоящего серьезного исследователя и терпеливо стал искать какую-нибудь болезнь, свойственную водяным блохам. История уже не раз доказывала, что охотники за микробами в своих исканиях наталкиваются на что угодно, только не на то, что они ищут, но Мечникову в данном случае как раз повезло. После долгих наблюдений над повседневной бесцельной жизнью водяных блох он вдруг увидел сквозь линзу, как одно из этих животных проглотило несколько острых, иглоподобных спор ядовитых дрожжей. Эти иголочки проскользнули в крошечную глотку, выставили свои острые кончики через стенку желудка блохи и вошли в ее тело. Затем он увидел, как блуждающие клетки, фагоциты, стали пробираться к этим опасным иголочкам, окружили их со всех сторон, съели их, растворили и переварили.
Но если иной раз случалось, что фагоциты не успевали почему-либо выйти на бой со смертоносными дрожжевыми спорами, эти последние начинали быстро размножаться почкованием, превращались в настоящие дрожжи, набрасывались всей массой на водяную блоху, отравляли ее, и ей приходил конец.
Мечников с замиранием сердца следил за этой смертельной борьбой на крошечной арене, и теперь уж у него не оставалось никаких сомнений в абсолютной верности и непреложности его теории. Он поспешил опубликовать большую научную статью, в которой писал:
«Иммунитет водяной блохи, создаваемый ее фагоцитами, – яркий пример естественного иммунитета… в том случае, когда блуждающие клетки не успевают проглотить дрожжевые споры сразу после их проникновения в организм блохи… эти зародыши начинают выделять яд, который не только отталкивает фагоцитов, но и убивает их, полностью разрушая».
Пока Мечников занимался проверкой, имеет ли место то же самое у лягушек и кроликов, Россия в 1886 году была взволнована чудесной вестью о спасении Пастером шестнадцати смоленских крестьян, укушенных бешеным волком. Одесские благотворители и деятели земства поспешили собрать значительную сумму денег, чтобы немедленно организовать лабораторию в Одессе. А так как Мечников, изъездив все европейские университеты, читал в это время одесским докторам лекции о фагоцитах, пожирающих микробов, ему был предложен пост ученого директора нового института (для этого на время забыли, что он еврей).
«Как знать? – поговаривали тогда. – Может быть, профессор Мечников в нашем новом институте сумеет так выдрессировать своих крохотных фагоцитов, что они съедят всех микробов на свете!»
Мечников принял предложение, но при этом категорически потребовал:
«Я только теоретик и перегружен исследовательской работой, нужен еще кто-то, кто будет возиться с вакцинами и вообще делать практическую работу».
В Одессе тогда не было ни одного человека, достаточно знакомого с микробиологией, и один из друзей Мечникова, доктор Гамалея, был спешно командирован в институт Пастера. Пробыв некоторое время в Париже и научившись кое-чему у Ру и Пастера, Гамалея вернулся в Одессу и приступил к изготовлению вакцины от сибирской язвы и вакцины от бешенства. «Ну, теперь все будет в порядке», – сказал Мечников (который был еще очень мало знаком с коварными шутками ядовитых микробов!) и с головой ушел в свои теоретические исследования, манипулируя с собаками, кроликами и обезьянами для выяснения вопроса о том, пожирают ли фагоциты микробов туберкулеза, возвратного тифа и рожи. Научные труды сыпались дождем из его лаборатории, и европейские ученые были не на шутку заинтересованы открытиями нового гения, появившегося на юге России. Но вскоре он стал испытывать большие затруднения в своих опытах, так как собаки, кролики и обезьяны – увы! – не были так же прозрачны, как водяные блохи.
А тут еще началась пренеприятная канитель. Гамалея и другие сотрудники Мечникова стали ругаться между собой и путать вакцины; микробы в лаборатории удирали из пробирок; старые одесские врачи, скептически настроенные к новому способу лечения, приходили в лабораторию, задавали каверзные вопросы и распространяли по городу всякие сплетни. «Кто такой, в сущности, профессор Мечников? У него нет даже докторского диплома. Он простой естествоиспытатель, гоняющийся за призраками. Как он может что-нибудь знать о предупреждении болезней?»
«Где же обещанное лечение?!» – возмущались горожане.
«Дайте нам предохранительные средства!» – требовали помещики, стремившиеся к тому, чтобы выколотить побольше денег из своих имений. Мечников на миг очнулся от своих туманных теорий и, чтобы как-нибудь их успокоить, посоветовал обрызгивать поля бациллами куриной холеры для уничтожения полевых мышей, портивших хлеба. Но в газетах тотчас же появилась лживая и провокационная заметка о том, что Мечников сеет смерть, ибо куриная холера легко может превратиться в человеческую.
«Я совершенно не способен заниматься научной работой в таких условиях, – подумал про себя Мечников. – Я ведь только теоретик, и мне нужно тихое, укромное местечко для моих исследований».
Он взял отпуск, уложил свой чемодан и отправился на Венский конгресс рассказывать всем и каждому о фагоцитах и попутно высмотреть себе какое-нибудь спокойное место для работы.
Надо было во что бы то ни стало уйти от этой ужасной необходимости оправдывать свои теории всякими лечебными опытами в угоду нетерпеливому начальству и алчным помещикам! Из Вены он отправился в Париж, в Пастеровский институт, и здесь его ждал величайший сюрприз.
Он был представлен Пастеру и с места в карьер стал объяснять ему сущность своей замечательной фагоцитарной теории.
Он нарисовал ему настоящую живую картину сражения между блуждающими клетками и микробами. Старый капитан охотников за микробами посмотрел на Мечникова усталыми серыми глазами, в которых временами еще зажигались и потухали маленькие искорки.
«Я с самого начала был на вашей стороне, профессор Мечников, – сказал ему Пастер, – потому что мне самому часто приходилось наблюдать волнующую картину борьбы между различными видами микробов. Верю, что вы находитесь на правильном пути».
Хотя борьба между разными видами микробов, упомянутая Пастером, не имела никакого отношения к фагоцитам, пожирающим микробов, сердце Мечникова преисполнилось радостной гордостью: величайший из охотников за микробами понял его и поверил в его будущее.
Отец Ольги Николаевны умер, оставив им скромное наследство; здесь, в Париже, фагоцитарная теория могла бы быть поддержана авторитетом знаменитого института.
– Не найдется ли у вас местечка для меня? – спросил он Пастера. – Я бы охотно согласился работать, просто чести ради, в одной из ваших лабораторий.
Пастер хорошо знал, как важно поддерживать в обывателях интерес к охоте за микробами, и знал, что их пониманию доступны только драматические моменты в науке, а Мечников в этом был как раз мастер. И он ответил Мечникову:
– Вы не только можете работать сколько хотите в наших лабораториях, но у вас будет собственная лаборатория!
Мечников вернулся в Одессу и стал подумывать о том, не отказаться ли от ничтожного жалованья в русском институте, чтобы уйти от этой публики, столь жадной до быстрых результатов. Но пока что он снова взялся за свою работу, как вдруг произошло нечто такое, что не оставило уже никаких сомнений, как ему лучше поступить.
В ответ на бесконечные жалобы и требования помещиков Мечников отдал доктору Гамалее распоряжение впрыскивать овцам усиленную дозу вакцины от сибирской язвы. В одно прекрасное утро, когда директор со своей семьей был на даче, от Гамалеи пришла страшная телеграмма:
«МНОГИЕ ТЫСЯЧИ ОВЕЦ ПОГИБЛИ ОТ ВАКЦИНЫ ОТ СИБИРСКОЙ ЯЗВЫ».
Несколько месяцев спустя Мечников уже прекрасно устроился в новом Пастеровском институте в Париже, и Ольга Николаевна (у которой, правда, было больше тяготения к скульптуре и живописи, но которая готова была все сделать для своего гениального и заботливого мужа), эта добрая жена, стала ухаживать за животными и мыть для мужа лабораторную посуду. С этого времени они пошли вместе, рука об руку, по длинному славному пути, от одной победы к другой, еще более громкой и величественной.
Мечников ворвался в строгий Институт Пастера, и там начался цирк, продолжавшийся в течение двадцати лет; это было как будто многоопытный владелец передвижного спектакля, совмещенного с аптечной лавкой, стал пастором общины квакеров-трезвенников. Оказавшись в Париже, Мечников узнал, что уже достаточно известен здесь. Его теория иммунитета, которую вернее было бы назвать волнующей поэмой, а не теорией, уже гремела в ученом мире Европы. Немецкие и австрийские охотники за микробами большей частью с нею не соглашались, и чем соблазнительнее она им казалась своей простотой и изяществом, тем с большим упорством они ее отрицали. Они старались опровергнуть Мечникова и на конгрессах, и лабораторными опытами. Старый немец Баумгартен считал своим принципиальным долгом раз в год в каком-нибудь толстом научном журнале оклеветать злополучных фагоцитов. Сначала Мечников как будто пошатнулся. У него начались головокружения; он заболел тяжелой бессонницей и чуть было снова не вернулся к морфинизму; и вдруг он сразу выздоровел. Что-то щелкнуло в его мозгу; он стал смелым как лев и с яростью бросился на защиту своей теории. Это была, правда, не более как забавная полунаучная перебранка, но, несмотря на всю ее нелепость, она положила первые основания тому немногому, что мы знаем в настоящее время об иммунитете.
«Мною было продемострировано, что сыворотка крыс убивает микробов сибирской язвы, а это значит, что именно кровь животных, а вовсе не фагоциты, делает их неуязвимыми для микробов», – объявил Эмиль Беринг, и все заклятые враги Мечникова хором высказали свое согласие с ним. Научные статьи, доказывающие, что все дело заключается именн