Эйхман послушно помылся, побрился и надел форму бортпроводника. Когда врач достал шприц со снотворным, он пытался возразить, что укол делать необязательно. Впрочем, рисковать израильтяне не собирались. Эйхман спорить не стал и послушно вытянул руку. Когда они были готовы выдвигаться, препарат уже подействовал, но Эйхману все равно хватило сил напомнить о своей куртке – он сам попросил надеть ее, чтобы не выделяться на фоне остального экипажа.
Полусонного Эйхмана конвоировали в аэропорт на трех машинах.[391] Все пассажиры первого автомобиля были в униформе «Эль Аль», и охрана пропустила их без всяких вопросов. В ангаре Эйхмана окружили плотным кольцом, поддерживая за плечи, поскольку у него заплетались ноги, а на борту усадили в первом классе, рядом с другими членами «команды», которые тоже притворились спящими. В случае проблем их намеревались представить как сменный экипаж, отдыхающий в ожидании своей смены. Незадолго до полуночи 20 мая самолет взлетел. Когда он покинул аргентинское воздушное пространство, «спящая» команда «проснулась», чтобы обнять друг друга и отпраздновать успех. Остальной же экипаж получил возможность взглянуть на своего таинственного пассажира.[392]
Сам Харель тоже присутствовал на борту, но большинство других агентов, участвовавших в захвате – включая Эйтана, Шалома и Малкина, – должны были покидать Аргентину своим ходом и не сразу, а в течение нескольких дней. И хотя похищение вскоре стало достоянием гласности, личности похитителей хранились в тайне много лет.
Случившееся быстро привело к перепалке на тему, кто внес больший вклад в поимку Эйхмана. «Охотники за нацистами» – такие, как Тувья Фридман и Симон Визенталь, – не преминули воспользоваться шансом и представить собственную версию событий. Фридман тут же издал автобиографию, где похищение обросло драматичными подробностями. Якобы Эйхман, узнав, что его похитили израильтяне, упал в обморок, а очнувшись, спросил: «Кто из вас Фридман?»[393] Впрочем, автор добавил: «История получена из вторых рук, и за ее достоверность я не ручаюсь». Эйтан, лично помогавший затащить Эйхмана в автомобиль, категорично заявлял, что ничего подобного не было.
Свою книгу «Ich Jagte Eichmann» («Я выследил Эйхмана») в 1961 году опубликовал и Визенталь. Уже само название подчеркивало, что бо́льшую часть заслуг он присваивает себе, хотя в последующих публичных выступлениях и письмах Визенталь был более умеренным. Он с гордостью сообщал, что Яд ва-Шем 23 мая 1960 года, после официального заявления Бен-Гуриона, якобы прислал ему телеграмму: «Сердечно поздравляем Вас с этим блестящим достижением!»[394]
Однако позднее, на пресс-конференции в Иерусалиме, Визенталь уже осторожнее выбирал слова: «Захват Эйхмана нельзя считать достижением одного конкретного человека. Он стал возможным благодаря сотрудничеству в лучшем смысле слова. Это была настоящая мозаика, особенно в завершающей стадии, когда много людей, по большей части даже незнакомых друг с другом, собирали воедино маленькие частички. Я могу рассказать лишь о собственном вкладе в это дело – и даже не знаю, насколько он был велик».[395]
В мемуарах 1989 года «Справедливость, а не месть» он написал: «Я был настойчивым загонщиком, но не стрелком».[396] Его дочь Паулинка и ее муж Джерард Крайсберг говорили, что Визенталь никогда не требовал признания. Упоминая израильтян, он всегда добавлял: «Я никогда бы не справился с тем, что сделали они. Разве мог я один сравниться с целой страной вроде Израиля?»[397]
Фриц Бауэр, генеральный прокурор федеральной земли Гессен, до самой смерти в 1968 году скрывал свое бесспорно важное участие в поимке Эйхмана и не требовал никакого признания. Харель, сразу же после доставки пленника в Израиль, передал сообщение об этом своему человеку в Германии. За несколько часов до официального заявления Бен-Гуриона они встретились в ресторане. Узнав новости, Бауэр не сдержал эмоций и обнял посланника, чуть не плача от восторга.[398]
Хотя собственные достижения Бауэр не выставлял напоказ, он не смог обойти вниманием ту шумиху в СМИ, которую поднял Визенталь. «Называет себя главным охотником, хотя сам его не ловил», – в частном порядке сказал о нем Бауэр другу.[399]
Впрочем, особого негодования от того, что не он оказался в центре внимания, Бауэр не испытывал. В отличие от Иссера Хареля. Тот, как глава «Моссада», требовать признания не мог, однако его очень злило, что все заслуги приписывают другому. В 1975 году Харель наконец был свободен для выражения своего мнения и опубликовал книгу «Дом на улице Гарибальди»,[400] где демонстративно опустил все упоминания о Визентале. Позднее, в так и не опубликованной рукописи «Симон Визенталь и похищение Эйхмана», он прямо написал, что тот не играл никакой роли в операции и «не мог примириться с правдой».[401]
Бывший глава «Моссада» вовсе не отрицал, что «Визенталь годами выслеживал Эйхмана и всегда был готов помочь», но его крайне возмущало, что Визенталь воспользовался официальным молчанием Израиля по поводу операции. «Сперва он осторожничал, затем, приняв молчание за согласие, набрался смелости и стал приписывать все заслуги по захвату Эйхмана исключительно себе одному»,[402] – гневно писал Харель. Рукопись довольно едко высмеивала личность Визенталя, а заодно выражала негласный намек отдать должное ее автору за главную роль в этой операции.
Другие участники операции более объективно оценивали вклад Визенталя в общее дело и понимали причины вражды между двумя сильными личностями. «На кону стоял ценный приз – возможность считаться человеком, поймавшим Эйхмана»,[403] – резонно заметил Шалом.
В малочисленном сообществе «охотников за нацистами» споры не утихают и по сей день, уже после смерти обоих действующих лиц (Харель скончался в 2003 году, Визенталь – в 2005-м). Однако широкая общественность об этой схватке практически ничего не знала. Куда больше всех интересовал вопрос, который пришел на ум Харелю, впервые повстречавшему своего знаменитого пленника на вилле в Буэнос-Айресе.
«Когда я увидел Эйхмана в первый раз, я был поражен своей реакцией», – вспоминал он. Вместо ожидаемой ненависти Харель почувствовал скорее удивление: «Он выглядит как самый обычный человек. Если бы он попался мне на улице, я не обратил бы на него внимания. Что же превращает обычного человека в чудовище?»[404] – спросил Харель самого себя.
Именно этот вопрос был у всех на уме во время судебного процесса в Иерусалиме.
Глава 9«Хладнокровно и безжалостно»
То, что многие (и я в том числе) испытывали в заключении и после «стыд», а также чувство вины, – неопровержимый факт, подтверждаемый многочисленными свидетельствами. На первый взгляд это невероятно, но так оно и было.[405]
Утром 22 мая 1960 года Эйхман был доставлен специальным рейсом в тель-авивский аэропорт «Лидда» (позднее переименованный в Аэропорт имени Бен-Гуриона). На следующий день Бен-Гурион заявил своим министрам:
– Наша разведка давно искала Адольфа Эйхмана и наконец-то его нашла. Он в Израиле и здесь же предстанет перед судом.[407]
Премьер выразил намерение безотлагательно озвучить эту новость в кнессете, подчеркнув, что арестованного будут судить за преступления, которые по израильским законам до сих пор караются смертной казнью. Согласно стенограмме заседания кабинета, хранившейся под грифом «Совершенно секретно» и опубликованной лишь в 2013 году, изумленные коллеги засыпали Бен-Гуриона вопросами.
– Каким образом? Где? Как такое возможно? – спросил министр транспорта Ицхак Бен-Аарон, на что премьер ответил:
– Для этого у нас есть спецслужбы.
Бен-Гуриона стали поздравлять. Министр финансов Леви Эшколь предложил выразить на заседании парламента особую благодарность тем, кто участвовал в операции, и «чем-нибудь их наградить».
– Чем? – спросил Бен-Гурион.
Когда Эшколь подчеркнул, что в Израиле до сих пор не учреждено никаких медалей, Бен-Гурион ответил:
– Мицва – уже сама по себе награда.
(На иврите слово «мицва» означает «заповедь», но в обиходе так называют любое благое дело.)
Членам кабинета отчаянно хотелось узнать подробности операции, однако министр юстиции Пинхас Розен рекомендовал никаких деталей не разглашать. Последовала краткая дискуссия о том, кто может быть назначен адвокатом Эйхмана.
– Мы предоставим ему любого защитника, какого он пожелает, – сказал Розен.
– Только если это не бывший нацист, – вмешалась Голда Меир, министр иностранных дел.
– А если араб? – спросил министр сельского хозяйства Моше Даян.
Бен-Гурион заявил:
– Я уверен, что ни один араб не согласится его защищать.
На вопрос о том, как Эйхман ведет себя в тюрьме, Харель, руководитель «Моссада», также присутствовавший на совещании, ответил:
– Он нас не понимает. Он ждал побоев, но мы обращаемся с ним в соответствии с законами Государства Израиль.