– Где ваша семья?
– Жена и дети уехали в деревню. Мы проводим дезинфекцию квартиры.
Нацисты немедленно начали обыск. Один из них даже открыл тот шкаф, за фальшивой задней стенкой которого было устроено убежище, но только поворошил одежду.
Годы спустя, говоря об охоте на евреев, устроенной Бруннером во Франции, Серж Кларсфельд писал: «Я хорошо его знал, хотя ни разу не видел».[559] В тот вечер тонкая фанеря была «единственным, что стояло между мной и им». Вспоминая этот момент, Кларсфельд отметил, что не может быть уверен, что обыск в квартире проводил сам Бруннер. «Он мог быть там и лично, но у меня нет тому доказательств», – сказал он. Бруннер руководил группой, состоящей из других австрийских офицеров СС, а также французов, которые за деньги помогали гестапо. Но, кто бы ни вошел тогда в квартиру Кларсфельдов, именно Бруннер дирижировал облавами на евреев и их доставкой в транзитный лагерь Дранси, откуда они отправлялись в Освенцим.
Раиса с детьми бежала в Верхнюю Луару – регион в центральной части юга Франции. Они поселились в городке Сен-Жюльен-Шаптёй, население которого, по мнению Сержа, очень хорошо относилось к евреям. Однако на всякий случай Раиса постаралась скрыть свое происхождение. Сказав, что муж находится в лагере военнопленных, она отдала сына и дочку в местную католическую школу.
Когда облавы в Ницце прекратились, Раиса привезла Сержа и его сестру Таню в прежнюю квартиру. Но расслабляться было рано. «Если придут немцы, – говорила мама детям, – вы спрячетесь в шкафу, а я открою».
История семьи Кларсфельдов заставила Беату Кюнцель задуматься о том, что ей следовало понять как немке. Не ощущая никакой личной связи с нацизмом, девушка прочувствовала груз вины, лежащий на плечах немецкого народа, крошечной частью которого была и она сама. Ей даже пришло в голову: «Может, перестать считать себя немкой?» Но Серж отверг эту мысль как чересчур простую. «Оставаться немцем после нацизма – это было тяжело и вместе с тем по-своему будоражило», – заключает Беата.
Новый друг рассказал ей не только о своей сестре, но и о Гансе и Софи Шолль – немцах, организовавших в Мюнхене группу протеста, члены которой распространяли антифашистские листовки. Брата и сестру Шолль быстро арестовали, осудили и отправили на гильотину.
Для Беаты это послужило примером того, что не все ее соотечественники покорились гитлеровскому режиму. «Тогда, в сорок третьем, эта отчаянная акция могла показаться совершенно безрассудной и бессмысленной, но к тому времени, когда о ней узнал Серж, а от него и я, ее значение чрезвычайно возросло, – пишет Беата Кларсфельд. – В них я увидела себя».
Однако это произошло не сразу. 7 ноября 1963 года влюбленные поженились и занялись на первый взгляд «нормальной» работой: Серж получил должность заместителя директора Французской телерадиовещательной компании, а Беата стала секретарем-переводчиком в Союзе франко-германской молодежи – новой организации, поддерживаемой одновременно канцлером Аденауэром и президентом де Голлем. Задача этого альянса заключалась в том, чтобы завязать между соседями, недавно враждовавшими, новые многоуровневые связи.
Как Беата вспоминала позднее, тогда они с Сержем еще не вышли на свою дорогу. «Мы готовились к обыкновенной жизни, какую вели тысячи других молодых пар», – вспоминает она. В 1965 году у нее родился мальчик. Его назвали Арно в честь отца Сержа.
Вскоре стало ясно, что обыкновенной жизнь Кларсфельдов не будет. Беата все больше тяготела к левым идеям и не желала этого скрывать. Теперь она не только поддерживала социал-демократов, но и протестовала по поводу запрета для граждан ФРГ воспринимать ГДР как полноценного партнера. Однажды на работе ей поручили подготовить руководство для немецких девушек, приезжающих во Францию учиться и работать. В разделе «Франко-германские культурные связи» Беата упомянула дружбу французской и восточногерманской молодежи. Западногерманский редактор немедленно потребовал вычеркнуть этот пункт, усмотрев в нем открытую провокацию. «Вы с ума сошли!» – сказал он Беате.
Кроме всего прочего, она еще и публично выражала свои феминистские взгляды. В статье для книги «Женщины в двадцатом веке» она пишет: «Мне захотелось понять, почему многие молодые немки, в числе которых я сама, покидают нашу страну». Бесспорно, немаловажную роль здесь играло желание освоить иностранный язык, погрузиться в другую культуру. «Но, полагаю, – заявляет Беата Кларсфельд, – нам удалось выявить и другую причину – более значимую, хотя и не всегда осознаваемую. Это стремление быть свободной».
Роль женщины в немецком обществе она определила так: «После окончания войны мы сделали большой вклад в строительство новой Германии, которая оказалась не такой уж и новой. В частности, это проявляется в том, что теперь мы, как и в прошлом, не занимаем сколько-нибудь заметного места в политике». Беата Кларсфельд с тревогой отмечала тенденцию, грозящую немецкой женщине повторным «одомашниванием», то есть ограничением ее роли воспроизводством населения и заботой о комфорте мужа.
Подобные рассуждения не могли понравиться консервативному начальству Беаты, которое подчинялось совету директоров, включающему по меньшей мере двоих министерских чиновников из числа бывших нацистов. В 1966 году, когда Беата вышла из отпуска по уходу за ребенком, ей сообщили, что ее должность в отделе информации «сокращена из соображений экономии бюджета». Пришлось снова стать обычной секретаршей: печатать на машинке и отвечать на звонки.
Но не это событие превратило Беату из рядовой служащей с несколько «неудобными» для начальства взглядами в борца, затеявшего крестовый поход ради очищения своей страны от пережитков нацистского прошлого. В том же 1966 году Курт Георг Кизингер занял пост канцлера ФРГ,[560] несмотря на то что в 1933-м он вступил в Национал-социалистическую партию, а во время войны вел пропаганду гитлеризма как заместитель директора Комитета по радиовещанию при Министерстве иностранных дел. В свое оправдание Кизингер говорил, будто в юности был ослеплен нацистской доктриной, но впоследствии прозрел и руководство даже обвиняло его в приверженности антифашистским взглядам.
Пока новый канцлер готовился к вступлению в должность, вокруг раздавались протестующие возгласы. Философ Карл Ясперс заявил: «То, что десять лет назад казалось немыслимым, теперь происходит, почти не встречая сопротивления». Признавая неизбежность проникновения некоторых бывших нацистов в ряды высокопоставленных чиновников, он подчеркивал: «Если бывший нацист становится главой государства, это означает, что отныне нацистское прошлое никому ни в чем не является помехой».[561]
Беата восприняла восшествие Кизингера как личное оскорбление. Вспомнив о Гансе и Софи Шолль, которые пожертвовали жизнями, сопротивляясь гитлеровскому режиму, она решила, что тоже должна решиться на какой-то шаг, причем немедленно, даже если шансы на успех равны нулю. «Главное, – убеждена она по сей день, – это быть смелым, слушать голос собственной совести, смотреть на мир открытыми глазами и действовать».[562]
В январе 1967 года, когда Кизингер впервые прибыл с официальным визитом в Париж, Беата опубликовала серию статей в газете «Комба», возникшей во время войны как печатный орган Сопротивления. «Поскольку я немка, восхождение Кизингера на пост канцлера вызывает у меня глубокую скорбь, – писала Кларсфельд. – Имея в виду Эйхмана, социолог Ханна Арендт говорила о “банальности зла”. Кизингер, на мой взгляд, – воплощение респектабельности зла». В следующей статье появилось еще более смелое заявление: «Если бы Советский Союз увидел в лице нового канцлера ФРГ угрозу германской демократии и захотел с ним покончить, это, бесспорно, было бы оправданным шагом в глазах всего мира».
30 августа 1967 года, всего через месяц после выхода этой статьи, Беату уволили из Союза франко-германской молодежи. Когда она уходила, никто из недавних сослуживцев не пожал ей руку и не пожелал удачи. Они хотели показать начальству, что не имеют с ней ничего общего.
Беата поспешила домой, к Сержу, который тоже не засиживался подолгу на одном месте. В то время он работал в международной компании, производящей зерновые продукты питания. В отличие от жены он пока не выражал своих взглядов публично, однако смысл того урока, который преподал ему отец, становился для него все более и более очевидным. В 1965 году Серж посетил Освенцим. «С Запада тогда никто туда не ездил, – вспоминает он десятилетия спустя. – Но я хотел ощутить связь с отцом, увидев место его смерти».
В лагере Сержу сообщили, что Арно погиб почти сразу же по прибытии: ответил на удар, который нанес ему капо (заключенный, прислуживающий эсэсовцам), и поплатился за это жизнью. Восхищенный мужеством отца, Серж дал себе клятву всегда чтить память жертв холокоста и защищать еврейское государство.[563]
5 июня 1967 года на Ближнем Востоке вспыхнул вооруженный конфликт, и Кларсфельд отправился в Израиль, чтобы записаться добровольцем. К моменту его прибытия Шестидневная война уже почти завершилась, и участвовать в боевых действиях ему не пришлось, но то, что он проявил солидарность со своим народом, было для него важно.
Эти события стали фоном для того кризиса, который разразился в семье Кларсфельдов, когда Беата потеряла работу. Друзья советовали молодым супругам смириться с произошедшим и спокойно жить дальше, но Серж был категорически против. «Разве я могу промолчать в ответ на твое увольнение? – сказал он жене. – Ты первая женщина во Франции, которая сказала правду о нацистах, с тех пор как закончилась война. Я просто обязан протестовать».[564]