Мысленно я проклинал Амоса Уинтропа, Джонаса Корда и всех мужчин, которые слишком эгоистичны и заняты, чтобы быть отцами своим детям!
Мы с Моникой обвенчались на следующий день в маленькой церквушке в Рено.
4
В прозрачной воде мелькнула фосфоресцирующая тень, и я повел яркую блесну. Инстинкт подсказывал мне, что рыба моя. Все сходилось: вода, неясные тени от прибрежных деревьев, сине-зеленая с красным кончиком блесна… Еще секунда — и она клюнет. Я приготовился, и тут сзади меня окликнула Моника:
— Джонас!
Форель стремительно ушла на дно. Еще не обернувшись, я понял, что медовый месяц закончился.
— В чем дело? — проворчал я.
Она стояла на берегу в шортах, с красными коленками и облупившимся носом.
— Звонят из Лос-Анджелеса. Женщина. Она не назвала себя.
Я обернулся к речке. Там ничего не блестело. Рыба уплыла. На сегодня рыбалка окончена.
— Скажи, я сейчас.
Моника кивнула и ушла в коттедж. Я быстро смотал спиннинг. Интересно, кто это. Об этом домике в горах почти никто не знает.
В детстве я приезжал сюда с Невадой. Отец все обещал с нами съездить, да так и не выбрал время.
Войдя в коттедж, я взял трубку.
— Алло!
Раздался щелчок, а потом зазвучал знакомый голос:
— Джонас, это я.
— Рина?!
— Я ищу тебя третий день. Никто не знал, где ты, и тут я вспомнила о доме в горах.
Я взглянул на Монику: она сидела и смотрела в журнал, но я знал, что она слушает.
— Кстати, прими мои поздравления. Надеюсь, ты будешь счастлив. Твоя жена очень хорошенькая.
— Ты с ней знакома?
— Видела вашу фотографию в газетах.
— А… Спасибо! Но ты ведь звонишь не поэтому.
— Да. Мне нужна твоя помощь, — ответила Рина с характерной для нее прямотой.
— Если тебе нужно еще десять тысяч, я спокойно могу их дать.
— Нет, на этот раз больше. Гораздо больше.
— На сколько больше?
— Два миллиона.
— Что?! — почти крикнул я. — Зачем тебе столько?
— Это не для меня, — сказала она огорченно. — Для Невады. У него проблемы. Вот-вот потеряет все, что имеет.
— Но я считал, что у него все прекрасно. Газеты пишут, что он получает полмиллиона в год.
— Это так, но… Понимаешь, Невада вложил все, что у него было, в постановку одной картины. Работал над нею больше года, а теперь все разладилось — ее не хотят выпускать.
— Но почему? Вышла дрянь?
— Нет, ни в коем случае, — поспешно ответила она. — Картина отличная. Но сейчас кинотеатры берут только звуковые ленты.
— Так почему он не снимал звуковую?
— Он начал работать больше года назад. Никто не думал, что звуковое кино так всем понравится. Теперь банк требует расплатиться, а Норман тоже отказывается давать деньги. Говорит, что едва хватает на свои картины.
— Ясно.
— Ты должен ему помочь, Джонас. Он вложил в эту картину всю душу. Если он ее потеряет, то ему не оправиться.
— Но Неваде же всегда было плевать на деньги.
— Дело не в деньгах, а в картине. Впервые в жизни ему представился шанс показать, каким был Дикий Запад на самом деле.
— А кому это интересно?
— Ты видел хоть одну из его картин? — спросила она.
— Нет.
— Неужели тебе не было интересно посмотреть, какой он на экране? — недоверчиво воскликнула она.
— Я и так знаю, какой он.
— Так ты поможешь или нет? — сухо спросила она.
— Это уйма денег. С какой стати я буду это делать?
— Помнится мне, однажды он отдал тебе то, что тебе было очень нужно.
Я понял, о чем она говорит: про акции Невады во «Взрывчатых веществах Корда».
— Но это не стоило ему два миллиона, — возразил я.
— Правда? А сколько они стоят сейчас?
Я на секунду задумался. Может, сейчас они столько еще не стоили, но еще лет через пять…
— Если все так плохо, то почему он не позвонил мне сам? И почему ты так заинтересована в этом?
— Невада — человек гордый. А мне он был настоящим другом. Когда мне нужна была помощь, он не задавал вопросов.
— Я ничего не обещаю, — сказал я. — Вечером вылетаю в Лос-Анджелес. Где тебя найти?
— В доме Невады. Но лучше встретимся где-нибудь в другом месте. Я не хочу, чтобы он знал о моем звонке.
— Ладно. Я буду в отеле «Беверли-Хиллз» около полуночи.
И положил трубку.
— Кто это? — спросила Моника.
— Вдова моего отца, — ответил я, направляясь в спальню. — Пакуй вещи, я отвезу тебя на ранчо. Я лечу по делам в Лос-Анджелес.
— Но мы здесь всего пять дней! — воскликнула она. — Ты обещал мне две недели.
— Дело срочное.
— Но что подумают люди, если мы вернемся из свадебного путешествия через пять дней? — спросила она.
— Какое мне дело до того, что они подумают?
— Я не поеду! — объявила она, топнув ногой, и расплакалась.
— Ну так оставайся, — сердито бросил я. — Я пошел за машиной. Если не будешь готова к моему возвращению, еду без тебя!
Что за дела с этими бабами? Стоит постоять пять минут перед священником — и все становится с ног на голову!
До женитьбы — все великолепно. Ты — король! Она прижимается к тебе, дает закурить, трет тебе спину, кормит, подушку поправляет… А как только волшебные слова сказаны, ее приходится умолять. Будь ласковым, будь нежным, соблюдай все правила. Не наваливайся, давай закурить, подавай пальто, открывай двери. А потом еще говори спасибо за то, что она позволила себя трахнуть.
Я подогнал машину к домику и погудел. Моника вышла с чемоданчиком и стала ждать, чтобы я открыл ей дверь. Не дождавшись, открыла сама и с обиженным видом села. И все два часа езды до ранчо с ее лица так и не сошло выражение обиды.
Было уже девять вечера, когда я остановил машину у дома. Как обычно, у двери нас встретил Робер. Вынимая ее чемоданчик, он не выказал ни малейшего удивления от того, что я остался в машине. Повернувшись, он поклонился Монике и сказал, что пойдет приготовит ее комнату.
Когда Моника заговорила, голос ее звенел, как струна:
— Сколько тебя не будет?
Я неопределенно пожал плечами.
— Пока не закончу дело.
А потом я смягчился. Все-таки мы женаты всего пять дней.
— Я постараюсь вернуться побыстрее.
— Можешь не торопиться, — бросила она и ушла, не обернувшись.
Я яростно выругался и поехал на завод, позади которого держал свой старый самолет. Забираясь в кабину, я был еще зол и успокоился только на высоте тысячи метров, взяв курс на Лос-Анджелес.
5
Я посмотрел на папку со сценарием, затем на Рину. Прошедшие годы никак не сказались на ней. Она осталась такой же сильной и стройной, а высокая грудь напоминала скалы на краю каньона, и я знал, что она по-прежнему упруга. Изменились только ее глаза — в них появилась уверенность, которой прежде не было.
— Не привык я читать, — сказал я.
— Так я и подумала, — ответила она, — поэтому договорилась, чтобы тебе прокрутили картину. Нас уже ждут.
— Давно ты здесь?
— Полтора года, с тех пор как вернулась из Европы.
— Жила у Невады?
Рина кивнула.
— Ты с ним спишь?
— Да. — Она не пыталась уйти от ответа. — Мне с ним хорошо.
— А ему с тобой хорошо? — спросил я.
Она не отвела взгляда.
— Надеюсь. Но какое это имеет значение? Тебе же все равно…
— Просто любопытно, — проговорил я, вставая и бросая сценарий на стул. — Мне интересно, что нужно для того, чтобы удержать тебя?
— Ты думаешь не о том, — быстро проговорила она.
— Тогда что? Деньги?
— Нет, — она покачала головой. — Мужчина. Настоящий мужчина. С юнцами у меня никогда не получалось.
— Может, со временем и у меня получится, — сказал я. Она меня задела.
— Ты же пять дней назад женился!
Секунду я смотрел на нее, чувствуя, как меня охватывает привычное возбуждение.
— Пошли, — коротко бросил я. — Я не собираюсь сидеть здесь всю ночь.
Я сидел в затемненной комнате — Рина по одну сторону от меня, Ван Эльстер — по другую. Рина сказала правду. Картина была великолепна, но только благодаря Неваде. Присущая ему внутренняя сила служила стержнем фильма, и оторваться от экрана было невозможно. Я всегда ощущал в нем эту силу, но в фильме она проявлялась особенно ярко. Он появлялся в картине шестнадцатилетним парнишкой, а в конце уезжал в горы двадцатипятилетним мужчиной. И на протяжении всего фильма я ни разу не вспомнил о его настоящем возрасте.
Когда зажгли свет, я откинулся в кресле и закурил, все еще не избавившись от впечатления, которое на меня произвела эта картина. И все же чего-то не хватало. И тут я ощутил это в собственных чреслах. Повернувшись к Ван Эльстеру, я заметил:
— В фильме почти нет женщин, за исключением той «жрицы любви» в Новом Орлеане и дочки преступника.
Ван Эльстер улыбнулся.
— В вестерне есть определенные правила. В частности, это касается женщин.
— Почему?
— Считается, что следует сохранить образ чистого, сильного мужчины. Герой может совершать любое преступление, кроме прелюбодеяния.
Я встал и рассмеялся.
— Простите за вопрос: а почему не добавить голоса так, как вы это сделали с музыкой? Почему надо переснимать все?
— Хотел бы я, чтобы это можно было сделать, — ответил Ван Эльстер. — Но проекционная скорость немого фильма отличается от звукового. Звуковые ленты проецируются со скоростью речи, а немые — гораздо быстрее. Там сюжетом движут титры и эпизоды.
Я кивнул. С технической точки зрения это было понятно. Здесь тоже существовала своя технология, и я ею заинтересовался. Если ее не понять, ничего не получится.
— Поехали ко мне в отель и поговорим об этом подробнее, — предложил я.
Рина встревоженно посмотрела на Ван Эльстера, потом на меня.
— Уже почти четыре часа, — поспешно сказала она. — По-моему, дальше без Невады идти нельзя.
— О’кей, — легко согласился я. — Приведи его ко мне в отель завтра в восемь. Идет?
— Я могу подвезти вас до отеля, мистер Корд, — заинтересованно предложил Ван Эльстер.