под черной мантией!
Она молчала.
— Неужели ты не понимаешь, Дженни? Я хочу, чтобы ты вернулась туда, где твое настоящее место!
Она закрыла глаза, а когда открыла их снова, я увидел, что они наполнены слезами. Но когда она заговорила, в ее голосе звучала абсолютная уверенность.
— Это ты не понимаешь, Джонас. Мне никуда не нужно возвращаться, потому что мое место здесь, в Его доме.
Я хотел возразить, но она жестом остановила меня.
— Ты думаешь, я пришла к Нему из злости или от обиды? Ошибаешься. К Богу не бегут от жизни, к Нему бегут, чтобы обрести жизнь. Всю жизнь я искала Его и не знала об этом. Здесь, в Его доме, я познала великую любовь. Его любовь дает мне уверенность, защиту и счастье. — Она помолчала, глядя на крестик в своей руке. Когда она снова взглянула на меня, ее глаза были чистыми и безоблачными. — Кто может предложить мне больше, чем Бог?
Я ничего не ответил.
Она протянула мне левую руку. Я увидел на ее безымянном пальце массивное серебряное кольцо.
— Он позвал меня в Свой дом, — мягко сказала она, — и я надела Его кольцо, чтобы обитать там всегда.
Я взял ее руку и прижался к кольцу губами. Она нежно погладила меня по голове и встала.
— Я буду часто думать о тебе, мой друг, — ласково произнесла она. — И молиться за тебя.
Я молча потушил сигарету. В ее глазах была красота, которой я прежде никогда не замечал.
— Спасибо, сестра, — негромко сказал я.
Она повернулась и ушла, а я уткнулся в подушку и заплакал.
7
Меня выписали из больницы в начале сентября. Я сидел в инвалидной коляске, наблюдая за тем, как Робер упаковывает мои вещи, — и тут вошел Невада.
— Привет, паренек!
— Невада! Что ты здесь делаешь?
— Приехал отвезти тебя домой.
Я рассмеялся. Странно: иногда не вспоминаешь человека годами, а потом вдруг страшно радуешься встрече с ним.
— В этом не было необходимости, — сказал я. — Робер справился бы и сам.
— Это я попросил мистера Неваду приехать, мистер Джонас, — сказал Робер. — На ранчо бывает сильно одиноко, когда сидишь без дела.
— А я решил, что мне пора уехать в отпуск, — сказал Невада. — Война кончилась, а шоу закрылось на зиму. И Марта обожает ухаживать за больными. Она уже там, приводит все в порядок.
Робер захлопнул чемодан и щелкнул замком.
— Все готово, мистер Невада.
— Тогда поехали, — сказал он и покатил мою коляску.
— Нам придется заехать в Бербэнк, — сказал я. — Мак приготовил для меня целую кипу бумаг.
Мы прилетели туда в два часа дня. Когда Невада вкатил меня в кабинет, Мак встал из-за стола.
— Знаешь, Джонас, впервые на моей памяти ты сидишь.
Я рассмеялся.
— Пользуйся моментом. Врачи говорят, что через пару недель я буду как новенький.
— Ну, воспользуюсь своей удачей. Катите его к столу, ребята, ручка уже готова!
Было почти четыре часа, когда я кончил подписывать бумаги. Устало взглянув на Мака, я спросил:
— Что еще у вас новенького?
Мак подошел к столу у стены.
— Вот что.
Он снял чехол с какой-то штуки, похожей на радиоприемник с окошком.
— Что это?
— Первый продукт фирмы «Электроника Корда», — гордо сказал он. — Телевизор.
— Телевизор?
— Изображение передается по воздуху, так же как радиосигналы, и воспроизводится на этом экране.
— А, над этой штукой начали работать перед самой войной. Ничего не получилось.
— Теперь получилось, — сказал Мак. — Это новое открытие. Все радио- и электронные компании начинают им заниматься. Хочешь посмотреть в действии?
— Конечно.
Он подошел к телефону и сказал в трубку:
— Дайте мне лабораторию.
Он вернулся к телевизору и включил его. Окошко засветилось, и на нем начали появляться круги и полоски, постепенно превратившиеся в надпись: «Фирма „Корд“ представляет». Внезапно надпись сменилась изображением всадника, скачущего прямо в камеру. Когда лицо показали крупным планом, я узнал Неваду. Это была сцена из «Ренегата». Минут пять мы смотрели молча, а потом Невада сказал:
— Черт побери! Так вот почему они захотели купить мои старые картины!
— О чем ты? — спросил я.
— Меня уговаривают продать те девяносто с чем-то картин, которые принадлежат мне. И за хорошие деньги — по пять тысяч.
Мгновение я смотрел на него, а потом сказал:
— Я усвоил одно хорошее правило кинобизнеса. Никогда не продавай то, за что можешь получать проценты.
— Ты думаешь, мне следует давать их напрокат?
— Да. Я их знаю. Раз они покупают за пять, значит рассчитывают получить пятьдесят.
— Я плохо смыслю в этих делах, — признался Невада. — Не мог бы ты этим заняться, Мак?
— Не знаю, Невада. Я же не агент.
— Соглашайся, Мак, — сказал я. — Помнишь, ты говорил, что хочешь заниматься конкретными делами?
Макалистер неожиданно улыбнулся.
— О’кей, Невада. Кстати, Джонас, мы так и не нашли замену Боннеру. Адвокат — неподходящий президент для кинокомпании. Я ведь ничего не смыслю в кино.
Я задумался. Он был прав. Но кто тогда? Только Дэвид, но он погиб. Да и мне это было неинтересно. У меня не осталось ни новых идей, ни желания открыть новую звезду. Кроме того, эта маленькая коробочка скоро появится в каждом доме. Она будет перемалывать столько фильмов, сколько кинотеатрам и не снилось. Но мне все равно было неинтересно. Даже ребенком я знал, что когда игрушка надоедает — она надоедает навсегда.
— Продай кинотеатры, Мак.
— Что? — воскликнул он, не поверив своим ушам. — Да ведь только они и приносили прибыль!
— Продай кинотеатры, — повторил я. — Через десять лет в них никто не пойдет. Все будут смотреть кино, сидя у себя дома.
Мак изумленно воззрился на меня.
— А что мне делать со студией? — спросил он не без сарказма. — Тоже продать?
— Да, — негромко ответил я. — Но не сейчас. Лет через десять. Когда людям, которые будут делать картины для этой коробочки, понадобится место.
— А что прикажешь делать с ней сейчас? Пусть разлагается?
— Нет. Сдавай ее внаем, как старую «Голдвин». Если она будет окупаться или работать с небольшим убытком, я не стану жаловаться.
— Ты это серьезно?
— Да, — ответил я, переведя взгляд наверх, на крыши студии. Я впервые увидел их по-настоящему.
— Мак, видишь ту крышу? — Он проследил за моим взглядом. — Первым делом, — тихо добавил я, — вели покрасить ее в белый цвет.
В машине Невада странно посмотрел на меня и почти печально спросил:
— Ничего не изменилось, да, Джонас?
— Верно, не изменилось, — устало согласился я.
8
Мы с Невадой сидели на террасе под полуденным солнцем. Марта принесла чай, и в этот момент послышался шум машины.
— Интересно, кто это? — спросила Марта.
— Может, врач, — ответил я.
Старый док Хэнли приезжал каждую неделю осматривать меня. Но когда машина подъехала ближе, я понял, кто это. Я встал навстречу Монике и Джоан, направлявшихся к нам.
— Привет!
Моника объяснила, что они забрали последние вещи из Калифорнии и заехали ко мне по пути в Нью-Йорк, так как Моника хотела поговорить со мной об Амосе. Я заметил, как Марта многозначительно посмотрела на Неваду. Тот встал и взглянул на Джоан.
— У меня есть послушный гнедой конек, который мечтает о том, чтобы какая-нибудь молодая леди вроде тебя проехалась на нем верхом.
Девочка посмотрела на него с обожанием: он был настоящим живым героем!
— Не знаю, — смущенно сказала она. — Я никогда раньше не ездила верхом…
— Я тебя научу, — ответил Невада. — Это совсем просто.
— Но она неподходяще одета, — усомнилась Моника.
Это было так. На Джоан было нарядное платье, в котором она ужасно походила на мать.
— У меня есть джинсы, — быстро нашлась Марта. — Они очень сели после стирки, и Джоан как раз подойдут.
Не знаю, чьи это были джинсы, но одно я знал точно: Марте они не принадлежали никогда. На четырнадцатилетней Джоан они сидели как влитые. Она собрала свои темные волосы в хвост, и ее лицо показалось мне странно знакомым. Но я так и не понял, почему.
Проводив ее взглядом, я повернулся к Монике. Она улыбалась мне. Я ответно улыбнулся и сказал:
— Она взрослеет. Красивая будет девушка.
— Сегодня — ребенок, завтра — уже юная леди. Дети растут слишком быстро.
Я кивнул. Мы были одни, и на мгновение между нами воцарилось неловкое молчание. Я достал сигарету.
— Хочу рассказать тебе про Амоса.
Когда я кончил свой рассказ, в ее глазах не было слез — только печаль.
— Я не могу о нем плакать, Джонас. Я слишком часто плакала по его вине. Понимаешь?
Я кивнул.
— В жизни он сделал много дурного. Я рада, что хоть раз он поступил правильно.
— Он поступил очень мужественно. Мне всегда казалось, что он меня ненавидит.
— Да, он тебя ненавидел. Потому что ты был тем, чем сам он не стал. Решительным, богатым и удачливым. Наверное, в конце концов он понял, как глупо это было и сколько он уже тебе навредил. И он попытался это исправить.
— Чем он мне навредил? У нас были чисто деловые отношения.
Она странно посмотрела на меня.
— Ты до сих пор так и не понял?
— Нет.
— Значит, уже не поймешь, — сказала она, подходя к перилам.
От загона до нас доносился смех Джоан. У нее неплохо получалось для начинающей. Я взглянул на Монику.
— Она словно родилась в седле.
— Почему бы и нет? Говорят, такие вещи передаются по наследству.
— Я не знал, что ты ездишь верхом.
Она обиженно и сердито взглянула на меня.
— Я — не единственный родитель Джоан, — огрызнулась она.
Моника впервые упомянула отца Джоан. Эта поздняя обида была мне непонятна.
Послышался шум старого автомобиля доктора Хэнли. Выйдя из машины, он остановился возле ограды.
— Это док Хэнли, — пояснил я. — Он приехал осмотреть меня.
— Ну, не буду тебя задерживать, — холодно сказала Моника. — До свидания.