Я промолчала, а сама подумала: интересно, эти люди ведут себя так же, как мы на Горе? У нас там народ появляется из ниоткуда, ищет прибежища. И мы всех пришлых испытываем. Первое испытание: они проходят перед Гончими. Так мы удостоверяемся, что к нам пожаловал не переодетый Житель, не вор и не смутьян. Никогда не видела, чтобы Житель пытался прикинуться человеком, но смутьянов мы спровадили порядочно. Потом мы проверяем, не лентяй ли пришелец. «Мы» – это все обитатели поселений на Горе. Потому что мы на горьком опыте усвоили: от лентяя бед еще больше, чем от смутьяна. Мы выделяем новенькому участок под дом, рассказываем, что и как делать, даем самую малость материала и помогаем, но совсем чуть-чуть. Если у пришельца нет ремесла, ему надо быстро чему-то обучиться, а не получается – тогда ему прямая дорога в фермеры. Мы даем немного семян – и опять же чуть-чуть помогаем. И если у чужака дело не клеится не по его вине, то ему остается лишь пойти к кому-то в работники. Потому что задаром его никто кормить не будет.
А тут, выходит, случайные люди стекаются к Пику и хотят тут осесть – понятно, что с бухты-барахты такое не получится.
– К людям за Барьером так и лезут пришлецы, – пожал плечами Паладин. – Однако тут одно из двух: куча сомнительного народу заселяется либо в трущобы внутри Барьера, либо в развалины по ту сторону. Развалины чуточку поприличнее и более удобны для обороны. В любом случае чужаки притягивают неприятности, да и сами не прочь их создать. Поэтому те, кто тут за главных, решили: пусть лучше бедокурят по ту сторону Барьера. В основном там всякая мелкая шушера. Поодиночке они не опасны, но всей шайкой могут и накостылять.
– Как ноккеры, – улыбнулась я. – А какой боекомплект?
– Магия и железистый металл или сталь. Мелкие пришлецы, что пролезают через Отстойник, обычно только их и боятся.
– Значит, тот же арбалет, что и вчера, – рассудила я. – Стальная дробь для дробовика. – От пистолета скорее всего толку не будет, решила я про себя. – Пара длинных ножей, набор метательных ножей. Как думаешь, можно взять пару фунтов[18] вот этого? – Я кивнула на сахарные кубики, которые только что кидала в кофелайк.
Паладин недоуменно моргнул:
– А это зачем?
– Приманка, – пояснила я. – Бестолковая мелкота из пришлецов часто обожает сладкое. Устоять не могут. Если они сами не выйдут, мы их выманим.
Паладин не сводил с меня пристального взгляда:
– Где ты этому выучилась? В смысле когда успела?
– В наших краях растут березы. Мы собираем сок, выпариваем воду, и получается сладкий сироп. Мелкие пришлецы вечно воруют сок из наших ведерок.
Мы так учим детей Охотиться. Крошечные твари сами не свои от сладкого сока. Мы ставим к березам желобки и ведерки, а пришлецы вьются вокруг берез, забыв обо всем на свете. И для железистого металла они легкая добыча. Сахар – безотказная приманка, как огонь для бабочки-мертвяка.
Паладин вбил все, что я сказала, в перском:
– Ладно. Как будешь готова, сразу отправляемся. Туда путь неблизкий.
Мы получили свои боекомплекты. У входа нас дожидался транспод с пилотом-военным. Паладин ни капли не удивился, из чего я сделала вывод, что транспод – дело обычное и его прислали не ради моей персоны. Вот и хорошо. Всю дорогу Паладин молчал; возле Барьера пилот нас высадил.
В опорах, на которых держится Барьер, есть двери. Через сам Барьер тоже можно пройти, это не смертельно, но довольно болезненно, поэтому лучше это делать на трансподе или в вагоне поезда. Я сама не пробовала, но слышала красочные описания: вся кожа у тебя словно горит огнем, а мускулы скручивает узлом. Человека это не убьет, а Пришлеца – да. Мы вошли внутрь ближайшей опоры; нас проверили на входе, потом на выходе, и мы очутились в Отстойнике.
С ума сойти можно.
Из окна поезда я ничего такого не видела. Похоже, власти нарочно задвинули пути подальше от этого Отстойника, и я могу их понять. Потому что тут все было примерно как сразу после Дисерея. Обветшалые постройки, часто заброшенные, зияли пустыми глазницами окон. Большая часть домов стояла в запустении, но в некоторых виднелись признаки жизни: вымытые окна и ставни, чтобы закрыть в случае атаки. Ближайший жилой дом охраняли: на камне у входа сидел одноногий старик. На коленях он держал арбалет. Старик и Паладин молча кивнули друг другу. Пахло чем-то неприятным. Плесень, сообразила я. Из заброшенных домов тянуло сыростью и гнилью. В горах я ничего такого не ощущала.
С этой стороны опоры дверь караулил военный, и к нему уже начала выстраиваться очередь. Очередь меня озадачила.
– А это что? – спросила я Паладина, когда мы миновали очередь и углубились в кварталы Отстойника.
– Очередь за однодневным пропуском в Пик, – отозвался он ровным голосом. – Несколько человек хотят что-то купить-продать, но большинство идут искать работу. Помнишь, я тебе говорил? Если есть работа, можешь жить внутри. У кого есть работа – тому сразу дают сертификат на маленькую квартиру.
Большинство людей из очереди смотрели без всякой надежды. Одеты они были бедно, в потертые линялые вещи – видно, что из плохонькой ткани. У нас на Горе ткань другая, и одежда тоже. Наша одежда треплется, если ее уже двое поносили и передали третьему.
– И многие ее находят? – спросила я. – В смысле работу?
Паладин пожал плечами:
– Двое-трое за день.
Я оглянулась через плечо. В очереди стояло человек пятьдесят, не меньше.
– Почему так мало?
– Потому что чаще требуются работники с квалификацией. Черную работу делают заключенные, и им никто не платит. – Лицо Паладина оставалось бесстрастным. – Заключенных предостаточно, ведь любого могут посадить на несколько лет – за долги, за препирательство с полицейским, по подозрению в государственной измене, или за подстрекательство к беспорядкам, или за связи с подстрекателями. У тех из очереди, кто найдет работу, возможно, когда-то работа была. Просто у них стало туго с деньгами или они попали за решетку. И чтобы не попасть туда еще раз, уже за бродяжничество, они предпочли слинять сюда, в Отстойник. Здесь они хотя бы законно получают свой дневной пропуск и ищут работу.
Паладин быстро сжал мою руку, а я ответила таким же легким пожатием: мол, я все поняла. Вокруг нас роятся камеры, они фиксируют каждое мое слово и движение. И даже за выражение лица можно получить суровый нагоняй от кого-нибудь вроде Оружейника. Паладину-то можно говорить все что вздумается, а мне нельзя: любым неверным словом или поступком я рискую навредить дяде. Поэтому я молча кивнула и зашагала дальше, по-прежнему демонстрируя налево и направо лицо Охотника. Значит, за госизмену можно легко угодить в тюрьму. Охотника вряд ли посадят, но все равно: любой мой комментарий чреват неприятностями для дяди и для меня. Поэтому лучше сменить тему.
– Как думаешь, что нас ждет сегодня? – поинтересовалась я.
Женщина развешивала на веревке изношенную и потертую одежду, ее охранял парнишка с внушительной рогаткой. Женщина заметила нас и помахала Паладину, а тот почти непринужденно помахал ей в ответ. Мальчик тоже махнул рукой, не отрывая взгляда от неба, откуда в любую минуту могла обрушиться опасность.
– В последнее время были одни кетцели. Хотя, возможно, грядут перемены, – ответил Паладин.
Я мысленно прикинула, какое сейчас время года.
– Или не грядут, – заявила я. – Ты гонял родителей, которые кормили детенышей в гнездах. Детеныши уже подросли, и родители будут учить их охотиться тут, на равнине.
Он поморщился, но спорить не стал:
– Пора призывать Гончих. Жду не дождусь поглядеть на твоих.
– А я на твоих.
Мы стояли на растрескавшемся и побитом асфальте – когда-то тут пролегала улица. Окрестные дома, похоже, пустовали. Судя по всему, тут был квартал двухэтажной застройки. Я начертала Письмена и бросила их наземь; Путь открылся, и мои Гончие явились во всем блеске своей славы.
Они окружили Паладина и внимательно его разглядывали. А Паладин разглядывал их.
– Святые угодники! Я-то думал, их подкрасили в студии.
– Нет, цвета настоящие, – рассмеялась я. – И даже светятся в темноте.
Эти слова его словно задели, но он ничего не сказал. Он начертал собственные Письмена, швырнул их на землю. И, когда открылся Путь, перед нами предстали четверо крылатых львов – совершенно белых, без единого пятнышка. Я знала, что это львы, потому что видела их на картинках. Хотя у львов из этого мира крыльев не водилось.
– Гавриил, Михаил, Рафаил и Уриил[19], – представил своих Гончих Паладин.
– Ча, Душана, Бэгце, Ченрезиг, Шиндже, Калачакра и Хеваджра[20], – назвала я своих. – Они сапотеки, а зовут их по-тибетски. И даже не спрашивай почему – я не знаю. Они появились на свет с этими именами, или сами себя так назвали, или они вообще смеха ради сказали мне, что их так зовут. Возможно, они выбрали имена в знак почтения к некоторым из моих наставников. А возможно, тибетские пришлецы и сапотекские – это одно и то же. Короче, я просто живу с этим, и все.
Паладин отдал честь моим Гончим. Его Гончие парили в воздухе. Такие белые, что глазам больно. Наверняка они светятся в темноте. Я уважительно поклонилась им, как Охотник Охотнику.
– Твои ослепят пришлецов одним своим видом, – хмыкнул Паладин, и на его лице мелькнула улыбка – нечастое явление. Он даже почти рассмеялся.
Ча фыркнул, посмотрел на Паладина и потрусил вперед, а остальные по привычной схеме разбежались в стороны, снова и снова обрыскивая путь впереди нас. Мои Гончие редко Охотились в городе – всего однажды, если подумать: нам надо было зачистить развалины. Однако в новом ландшафте они себя чувствовали как рыба в воде. Гончие Паладина осматривали все с воздуха. Уму непостижимо, как взрослый лев держится на таких крылышках. Впрочем, на Гончих ведь законы физики не распространяются.