Весьма убедительно.
Местность тут была разгромлена еще больше, чем те кварталы, где мы Охотились в прошлый раз. Как будто тут вообще не ступала нога человека. Это не значило, что она тут не ступала. Это значило, что человек не оставил следов. Все здешние обитатели тщательно скрывались от посторонних глаз.
У меня на поясе висели гранаты. Даже дома они не были обязательной частью боекомплекта. Я вооружалась гранатами, только если мне предстояла очень нешуточная Охота. Или иногда – если требовалось взорвать что-в горах. Но для этих целей мы чаще пользовались самодельными тротиловыми шашками.
Эти гранаты были меньше тех, к которым я привыкла. Оно и к лучшему: сумею их забросить дальше. Для гранаты дальность броска – все-таки важная штука.
По ту сторону Барьера мы с Паладином разделились. Мне он сказал продвигаться туда, где мы несли дозор в прошлый раз, а сам отправился осваивать «неизведанную» территорию. Я начертила Письмена и призвала Гончих; мы с ними следовали нашей привычной соло-схеме. Шесть из семи Гончих заняли места вокруг меня, а Ча встал рядом. Я проверяла небо, а Ча – землю. Правда, у него чувства куда острее и разнообразнее моих.
Я нашла то место, где мы уложили базар гоблинов. Оно было пустынным; от мертвых гоблинов не осталось даже лужиц слизи. Ветер уныло свистел в развалинах, а я все думала о том отощавшем малыше. Поэтому, когда из-за отломанной цементной глыбы высунулся кролик, я не растерялась и натравила на него Ча. Тот догнал кролика, задушил и принес – то есть апортировал как охотничий пес.
Ча понял, в чем мой замысел: он всегда меня понимал. Мотнув головой, он подбросил кролика – и тот словно канул в небытие. То есть это только с виду в небытие.
Я-то знала, в чем тут дело: ведь когда мы не Охотимся, то ходим на охоту по-простому. И у Ча есть свое хитрое местечко в Потусторонье – выложь, как говорят охотники. В этой самой выложи он и складывает убитую мною дичь. Вряд ли кто-то из пришлецов заинтересуется уже мертвой добычей.
Сейчас мы с Гончими вели себя как дома: высматривали и вынюхивали пришлецов, а попутно искали, чем бы поживиться. И поживились дважды: вторым кроликом и белкой. Кроме пришлецов я высматривала кое-кого еще – того мальчугана.
Видимо, он насмерть перепугался, но, надо думать, наши с Паладином лица ему врезались в память – все-таки лица спасителей. И я предполагала, что он сам будет нас разыскивать. Я вернулась туда, где был базар. В уголке разбитого окна я заметила всклокоченную копну волос, из-под которой на меня внимательно смотрел глаз.
Я ничего не сказала. Лишь показала сначала на мальчика, потом на свои ноги.
Глаз округлился. Лохматый вихор пропал. Ча покосился на меня и по-собачьи ухмыльнулся: он слышал, что мальчик идет к нам. Я на секунду отвернулась от Ча, всматриваясь в дом, откуда должен был выйти малыш. И когда повернулась, наш охотничий трофей уже лежал возле лап Ча. Нет, серьезно, я понятия не имею, как он это проделывает.
И как раз в этот момент я почувствовала приближение Паладина. Он не окликнул меня, поэтому я разрешила себе пока не обращать внимания.
Мальчик опасливо вышел из-за угла и замер.
– Иди сюда, – позвала я негромко, но твердо.
Мальчуган бочком двинулся к нам, не спуская глаз с дичи. Я была права: он действительно совсем оголодал.
– У тебя родные есть? – спросила я, догадываясь, что нет.
Мальчик помотал головой. Ясно, почему он попался на гоблиновы уловки. Рядом не было взрослых, чтобы объяснить ему.
– А друзья?
В этот раз он кивнул.
– Тогда забирай это. Поде́лите между собой, – распорядилась я. – И впредь не верь никому, кроме Гончих и людей. Усек?
Мальчуган закивал так отчаянно, что казалось, у него голова оторвется. Он торопливо преодолел последние футы между нами, схватил дичь – и был таков.
– А мне и в голову не пришло.
– Насчет старой доброй охоты или насчет кормить детишек? – осведомилась я, разворачиваясь к Паладину.
– Ни то, ни другое. – Он провожал взглядом уже скрывшегося из виду малыша. – У меня была мысль взять сюда еду, но…
– Ну вот еще – тут еды полным-полно. Твои Гончие только рады будут принести тебе все, что ты подстрелишь, или словить кого-нибудь в воздухе. – Я рассеянно потрепала Ча за ухом – точнее, за тем, что у него было вместо уха. – Кролик тут, белка там – это капля в море, но…
– Ты не забывай, что я тоже деревня, – напомнил Паладин. – Один кролик частенько решает, продержишься ты еще денек или нет. Это было очень по-христиански – ну, что ты проявила сострадание.
Я слегка улыбнулась:
– Уж это-то наверняка вырежут из роликов. Пойдем-ка совершим что-нибудь для поднятия рейтинга.
Глава 12
Похоже, разгром гоблинского базара основательно припугнул тех, кто шнырял по округе. Мы с Паладином решили немного развеять скуку и согнать всех, кого мы нашли, в общее стадо. Попадалась нам сегодня одна мелкота – букашки рядом с двумя Охотниками, экипированными оружием и добротной магией. Главной трудностью было не дать им уйти. В итоге мы поймали пару черных собак[24], целую толпу пикси, нескольких гоблинов в их естественном обличье и единственного красного колпака, довольно рослого. Красные колпаки те еще паршивцы. Они похожи на симпатичные садовые скульптуры, на этаких стареньких бородатых гномов в бриджах и курточках. Ростом они по колено человеку, а бывают и по грудь. Их отличительный знак – красный остроконечный колпак. Поэтому их так и зовут – красные колпаки. Но в руках у этих милых гномиков нож длиной в локоть, а от их кожи отскакивают малокалиберные пули. И колпаки они окрашивают кровью своих жертв.
Но красному колпаку не совладать ни с Охотником, ни даже с одной Гончей. Мы вдвоем с Паладином да еще с обеими стаями шутя уложили все собранное нами стадо. Возни немного, и парящим камерам было чем потешиться.
Я уже два дня кое над чем размышляла. И сейчас решилась наконец исполнить задуманное. Мы уселись в транспод, чтобы ехать в штаб, и я сказала Паладину:
– Можно мне на минутку твой перском?
Он посмотрел недоуменно, но перском дал. И я вбила туда контакты брата Винсента, самого вменяемого из лидеров общины Христовых у нас дома. И протянула перском назад.
– Не знаю, захотят ли твои переезжать, – задумчиво произнесла я. – Но такая возможность есть. Там у нас много работы, и никаких ядов в земле и воде. – Я кивнула на перском. – Это Христовые, поселение, где я несла дозор. На самом деле в том месте почти все Христовые, только они не все ладят между собой, а я не в курсе, к какому течению вы принадлежите.
По-моему, Христовые препираются из-за какой-то несусветной бредятины: нужно обрызгивать человека водой или погружать в нее целиком; нужно это проделывать сразу после рождения или подождать, пока человек подрастет и начнет понимать, что к чему. И это еще самые пустячные их споры.
Впрочем, пускай препираются на здоровье – лишь бы не трезвонили о Монастыре. Главное, что все без исключения Христовые прекрасно сознают: если они выдадут Монастырь, то власти заберут всех Охотников к себе в Пик и Гора останется без защиты. Кое-кому из враждебных Христовых мы не нравились, но еще меньше им нравилось быть съеденными и разоренными. Роль легкой поживы для пришлецов их точно не устраивала. Дисерей преподал им важный урок: быть правым и праведным не означает быть спасенным от бед и невзгод.
У брата Винсента на этот счет имелось вполне здравое мнение. «Забота Господа – наши души, – говаривал он, – а о телах мы заботимся сами».
– Знаешь, а тебе, возможно, показались бы близкими наши взгляды, если… – начал было Паладин.
Но я вскинула руку в предостерегающем жесте:
– Белый Паладин, ты мой куратор, но в остальном я уже большая девочка и как-нибудь сама разберусь. Я всю жизнь отиралась среди самых разных Христовых, и ни один из них меня не убедил. Давай и ты не будешь пытаться. Договорились?
Паладин слегка насупился, но кивнул. Было заметно, что он слегка раздосадован. Ну что ж, сколько я ни встречала в жизни Христовых, ни одному не нравилось, когда я говорила про их религию «Спасибо, не надо». Ничего не попишешь.
– Не знаю, как твои поладят с нашими. Не знаю, захотят ли они сниматься с места. Но у нас тоже есть шахты. Мы добываем в основном металлы. Много шахт заколочено, и там живут ноккеры, но они боятся огня и пуль, их могут убивать и обычные люди. Твои могли бы тоже добывать металлы на продажу. Зато у них была бы чистая вода и земля: можно пить без опаски и выращивать что хочешь. А земли у нас очень много, фермеров всегда не хватает. – Я пожала плечами. – Как я сказала – это возможность. Ваше право принять ее или не принять. Но если цивы вдруг задумают заменить ваших шахтеров машинами – это тоже их право.
Транспод встал у входа в штаб. Я проголодалась, поэтому быстро выскочила наружу. А Паладин завис. Он все сидел в трансподе и о чем-то напряженно думал.
Я оставила боекомплект в оружейне и тоже напряженно задумалась.
Что же получается: я только что с бухты-барахты дала почти незнакомому человеку наводку на Монастырь?! И где, спрашивается, моя голова?!
Но ведь Гончим он понравился… А у Гончих чутье в этом деле безошибочное. Ну и… Не могу я спокойно думать о людях, которые пытаются выжить на умирающей земле. По ту сторону Барьеров и так сплошь страдания и несчастья. А отравленная земля – лишняя свинцовая гирька к неподъемному грузу.
И еще я подумала об Учителях. Они рассказывали нам о сострадании.
Сострадание – это когда ты ставишь себя на место другого. Признаться, с Христовыми я это проделывать не пробовала. Но вот есть же Паладин, с его бременем вины. Возможно, они все такие. Они трудятся, а на плечи им давят тяжкие мысли, что это они во всем виноваты, что они заслужили кару. И они даже сами стремятся быть наказанными. Может, поэтому они такие озлобленные. Если все время себя есть