Охотниками не становятся, не постигнув магии. Учителя говорили, что многие Охотники из других мест не продвигаются дальше призыва, и непонятно, какой тогда во всем этом смысл. Поэтому, как и все, кого обучали наши Учителя, я в магии разбираюсь. Но магия – штука коварная. Ей на самом деле не нравится, что ею пользуются и владеют, и надо постоянно тренироваться, иначе рискуешь ее потерять. Заклинания и Письмена просто-напросто выскользнут из сознания – и поминай как звали. Если, конечно, не поддерживать сознание в тонусе. Я уже говорила, что Учителя были Чародеями еще до того, как магия стала обычным делом в нашем мире. Посмотрели бы вы на их книги: потрясающе красивые, так и пестрят цветными чернилами и красками: что ни страница – рисунок или затейливые буквицы. А бывают еще свитки – длинные полоски бумаги. Некоторые книги – это листы бумаги, сложенные вдоль и поперек и сшитые между двумя обложками. А некоторые – настоящие книги. В Монастыре обучают всех, у кого есть хоть крупинка магии. У меня ее очень много, у большинства все-таки поменьше, но у каждого из нас хоть крошечная частичка да имеется. Учитель Кедо говорит, не такое уж это диво дивное – магия. Но люди ленятся и не хотят учиться, чтобы пользоваться ею и удерживать у себя в голове. Однако у нас на Горе ничего попусту не пропадает. Если режем свинью – каждая ее часть идет в дело. И раз уж мы наделены магией, мы неустанно оттачиваем ее – пусть даже она годится лишь для того, чтоб докричаться до дальнего края долины или зажечь огонь. Вот поэтому каждое утро, сразу после завтрака, я делаю упражнения.
Я могу рассказать, как это, если вам интересно. Это словно натягивать незаряженный лук. Чувствуешь напряжение тетивы, и вся эта сдерживаемая сила нарастает внутри тебя, но, когда приходит время стрелять, ты не выпускаешь стрелу наружу, а как бы позволяешь магии втечь обратно внутрь тебя. Что-то вроде движений ката в боевых искусствах, которые выполняешь, не вкладывая в них силу, зато приучаешь тело к ведению боя. Дома я бы проделала все упражнения как положено, с движениями: сначала представила бы себе меньшие Письмена, потом начертала бы их в воздухе. Но на глазах у целой толпы незнакомцев ничего такого вытворять не будешь. Поэтому я пробежалась по Письменам мысленно, начертив их в своем сознании.
Это все приемы боевой магии, хотя я могу с помощью магии зажечь огонь, высушить мокрую одежду и что-нибудь сообразить на кухне. Удары и контрудары, уловки и ловушки, а самое главное – всяческие защиты, – все это требует предельной сосредоточенности. В Монастыре Учителя чего только не делали, чтобы сбить меня – и в барабаны стучали, и напускали на меня резвящуюся малышню. Так что какие-то шепоты и косые взгляды мне уж точно не помеха.
Но вот крики… пожалуй, пронзительный крик – это помеха.
Я пулей вылетела из своего маленького мирка. Миг – и я уже на ногах, а в руке сжимаю нож, вытащенный из ножен в сапоге, – мое единственное обычное оружие. Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы понять, почему кричали. Прямо передо мной – сияющие золотые глаза и желтоватые клыки длиной с человеческую руку. Глаза и клыки драккена. Они лишь мелькнули мимо – все-таки поезд двигался быстро, – едва различимые на такой скорости огромные зубы, свирепый взгляд и темно-зеленая чешуя. Каждый Охотник знает, как выглядит драккен.
Я бы сама с радостью закричала, но сдержалась. Охотники не кричат. Даже если они растеряны, до смерти испуганы или ранены. Даже, если умирают. Крик только навлечет еще большую беду. А если хочется кричать – беда у тебя уже имеется, и больше обычно не требуется.
Проводник затемнил окна через секунду после того, как я открыла глаза, но я успела все увидеть, зафиксировать, словно на камеру, и теперь прокручивала в голове отснятые кадры и думала, что мы в очень-очень большой беде. Потому что драккен там не один – их целая стая. Они накидываются на клетку, пытаясь зацепиться, но их отбрасывают электрические разряды. От развалин Вешнедола драккены поезда бы не разглядели. Их мог бы привлечь гудок, но поезд не гудел. Да и в любом случае у них же сезон гнездования, они и город захватили под гнездовье. Не станут они срываться из гнезд ради какого-то поезда. А следовательно, может быть лишь одна причина, по которой стая драккенов набрасывается на клетку.
Их натравливает Житель. Или несколько Жителей. Другого объяснения нет.
Толком не сознавая, что делаю, я вскочила и помчалась по вагону к двери – она распахнулась, когда я была буквально на волосок от нее. Я увидела, что межвагонные двери открыты по всему пути к вооруженному локомотиву. Молодец проводник, сообразительный: догадался, что я предприму в первую очередь, и хлопнул по кнопке. И я со всех ног припустила вдоль движущегося поезда. По-моему, спринтерского рекорда я в этот раз не поставила – ну да мне ведь и не до рекордов было.
Дверь в локомотив, естественно, оказалась закрыта и заперта. Но я же зарегистрированная Охотница. Меня зарегистрировали в тот самый миг, когда дядя послал письмо. Поэтому я шлепнула ладонью по дверной панели, и дверь открылась. Правда, дальше меня ждал запломбированный люк и металлическая лестница, приваренная к стене вагона. Машинист сидит внизу, в своей наглухо закрытой будке, но мне надо наверх, где артиллеристы и их командир. Я вообще не помню, как поднималась по лестнице.
Трое артиллеристов на мое внезапное появление отреагировали вполне предсказуемо. Они подскочили как ужаленные, но я выбросила вперед обе ладони, показывая им вытатуированные мандалы с затейливым узором. По мандалам нас можно опознать мгновенно: никто в здравом уме не возьмется их подделывать, потому что его или выведут на чистую воду, или отправят на Охоту, а там все решится само собой.
– Рада Чарм, – представилась я. – Зарегистрированная Охотница. И да: племянница. Доложите обстановку.
Впрочем, частично обстановка была ясна и без докладов: на каждом орудии был монитор, подключенный к камере наружного наблюдения. И мониторы работали. На них хорошо было видно: драккены не отстают от поезда и время от времени кидаются на прутья клетки. Летать драккены не умеют, зато прыгают очень далеко и своими размерами определенно нарушают закон квадрата-куба. Хотя почти все твари из Потусторонья нарушают законы физики. Если вам никогда не попадался драккен, полистайте «Алису в Зазеркалье» с иллюстрациями Джона Тенниела[2]. Так вот, драккен – это почти бармаглот. Что-то наподобие. Только длиной 150 футов[3]. Голова морского чудища, тело змеиное, вдоль хребта – вереница острых шипов, хвост как кнут, и все это покоится на тонких птичьих лапках, увенчанных кошмарно длинными когтями. А цвета они обычно зеленого и коричневого, разных оттенков. Глаза у драккенов золотые, каждый размером с небольшой бочонок, а острые, как ножи, когти длиной с мою руку. И все же в данный момент драккены с их когтями и прочим волновали меня меньше всего. Потому что драккены – это лишь отвлекающий маневр.
Клетка электрифицирована на пять миль впереди и позади поезда. Подавать электричество на бо́льшую площадь непрактично: на что сдалась чудовищам клетка без поезда внутри? Они сначала видят пустую клетку, а потом в клетке появляется поезд, но тварь не успевает сообразить, что пора начинать атаку. Поезд тем временем благополучно пролетает мимо, оставляя тварь без всякой надежды на поживу. До чудовищ не доходит, что заберись они в пустую клетку впереди поезда – весь поезд был бы у них в лапах.
Но это если рядом с чудовищем нет Жителя.
И я сразу догадалась, сразу, как только увидела драккенов: здесь без Жителей не обошлось. Обычно драккены так себя не ведут.
Один Белый Камень. Один Белый Камень. Один Белый Камень.
– Псайщиты! – заорала я военным, которые, видимо, еще не поняли, что тут орудует Житель. Жители – они не как мы, люди; у нас бывает или магия, или псай, но только что-то одно. А у них может быть и то и другое одновременно. Псайщиты – это чистой воды технология, я не знаю, как они работают, знаю лишь, что они блокируют мысли. Ими оснащены только такие вот вагоны, и щиты не так эффективны, как живой Псаймон, но все же лучше, чем ничего. Круто было бы иметь Псаймона на каждом поезде, однако Псаймон редкий кадр, их куда меньше, чем Чародеев, и армия всегда заграбастывает их себе. Ладно, в конце концов, псайщиты тоже сойдут. И хорошо бы артиллеристы не махали своими пистолетами у меня перед носом. У этого вагона обшивка из холодного железа, Жителям через нее не прорваться, но это значит, что и моя защитная магия тут бесполезна. А в Монастыре меня не учили обманывать пули.
– Но ведь… – начал военный, у которого было больше всего нашивок.
– Не спорь с ней, дубина! Выполняй! – гаркнул второй и, не дожидаясь приказов, протянул длинную руку и защелкал переключателями над головой рядового.
– Максимальная дальность, – скомандовала я, и тот же парень завертел колесо. Изображение в лобовом мониторе расширилось, стало видно на милю вперед, потом на две, три, и вот уже конец электрифицированной клетки, а там…
…части клетки уже не было и в помине…
…и там кто-то стоял, искрясь, как королевская корона в солнечных лучах, и рядом с ним, точно послушный пес, ждал драккен. И обе фигуры окружал переливчатый сияющий ореол.
Рядовой не растерялся. Он вмазал по кнопке, посылая сигнал машинисту: экстренное торможение! Потому что если мы на всей скорости впилимся в этот нимб, то нас раскатает в блин, и никакое холодное железо не поможет. Он лупил еще по каким-то кнопкам, а я тем временем вцепилась в подпорку, чтобы не полететь вверх тормашками, а с головы поезда устремились вдаль шесть ракет «Геенна». Они все ударили одновременно, и белая вспышка на миг заволокла лобовой монитор. Когда монитор очистился, драккен исчез, но вот Житель никуда не делся – так и стоял, прислонившись к своей Стене.
Торможение дело не быстрое. Две мили тормозного пути плюс еще все то расстояние, которое мы проехали, пока смотрели на Жителя. Хитрый гад, понятное дело, заметил, что мы тормозим, слевитировал и двинулся по воздуху в нашу сторону. Летел как ни в чем не бывало, скрестив руки на груди.