Он подмигнул и громко прошептал:
– Отличаются они лишь ценой. Но никому ни слова!
Рен потянулся к луку с фиолетовой рукоятью.
– В соню попасть сложнее, – пояснил он.
– Какой умный юноша! Идем! На поле есть мишени.
Раздвижные двери мастерской выходили во двор, где госпожа Номура собирала оранжевые цветы – вроде бы лилии. Кай поспешила было за Реном и господином Номурой к воротам, выходящим на поле, но госпожа Номура подозвала ее к себе и перевернула каменную чашу, чтобы та присела на нее.
– Давай-ка поправим тебе прическу! – предложила она.
– А что, все так плохо? – Кай опустилась на чашу.
– Можно и подправить, – ответила госпожа Номура.
Кай почувствовала, как женщина потянула ее за волосы, а потом услышала металлический щелчок.
– А еще тебе стоит поменьше говорить с незнакомцами. Так будет безопаснее.
– Так и сделаю! – пообещала Кай.
Где-то в поле господин Номура и Рен двигали мишени. Позади них блестели золотом зерновые поля.
– Рен всегда был таким милым мальчиком, – произнесла госпожа Номура. – Тихим и трудолюбивым. Иногда те разбойники оставляли его здесь, а сами отправлялись творить свои гадкие дела. Как-то мы предложили Рену усыновить его – у нас ведь нет своих детей. Но разбойники нам не позволили.
Рену было бы здесь хорошо. Господин Номура научил бы его торговле, а госпожа Номура хлопотала бы над ним, точно курица-наседка. Кай загрустила. Ей стало жаль этих троих и их несбывшегося прошлого.
Когда госпожа Номура закончила, она передала Кай маленькое потемневшее зеркальце. Как же сильно прическа меняет человека! Госпожа Номура подровняла волосы Кай, и теперь они едва доходили ей до ушей. Сзади они были подлиннее – примерно по начало шеи. Кай больше не видела в зеркале Киши. Все говорили, что они с сестрой похожи на мать, но с короткими волосами Кай являла собой юную версию отца. Щеки и нос стали выдаваться еще больше, челюсть казалась массивнее.
Кай вернула зеркальце госпоже Номуре и поблагодарила ее, а потом вышла на поле – Ноша и Обуза тут же подняли головы и зафырчали, выказывая свое одобрение. Кай подошла к Рену и господину Номуре – Рен уже успел усеять мишень множеством стрел. Никто из них ничего не сказал о ее волосах. Господин Номура протянул Кай Убийцу Драконов.
– Рену этот лук не подходит. – Он подмигнул. – Попробуй ты!
Рен собрал стрелы и подвинул одну из мишеней поближе. Когда он достиг расстояния, с которого Кай стреляла в лагере, она попросила его остановиться. Рен приподнял бровь.
– Уверена?
Она вытащила стрелу из прислоненного к забору колчана.
– Сам посмотри.
Рен пожал плечами и подошел к господину Номуре. Лук этот был легче и крепче, чем тот, на котором Кай училась стрелять. Она сжала и разжала пальцы, поудобнее схватившись за рукоять, чтобы привыкнуть к ней. Наложила на тетиву стрелу, довела руку до уха и отпустила. Стрела попала в мишень, но в самый ее край. Кай выстрелила еще три раза: каждая следующая стрела попадала все ближе к центру.
– Очень хорошо! – заметил господин Номура. – Лук всегда найдет достойного владельца!
Лук этот действительно хорошо лежал в руках, но Кай хотела назвать его по-другому. Драконам она причинять вред не собиралась – особенно после того, что для нее сделал Дракон-повелитель.
– Неплохо, – сказал удивленный Рен.
– Что, думал, девчонки не умеют стрелять? – спросила Кай.
– Я в тебе не сомневался, – ответил он.
Они упражнялись до наступления сумерек, а потом решили, что луки им подходят. Кай не хотела, чтобы супруги Номура увидели волшебную чашу, и потому вышла в сад, где шепотом попросила у нее рис и наполнила им корзину. Может, она зря так таилась… ведь Номура оказались добрыми. Она была уверена, что волшебная чаша восхитит их и они и не подумают о том, чтобы украсть ее! На ужин госпожа Номура приготовила тот самый рис, которым они заплатили, а также зажарила фазана и собрала в саду свежие овощи. Эта простая еда напомнила Кай о доме. Морковь была сладкой, редис хрустящим и согревающим, а зелень в меру горькой. Фазан в печи покрылся яркой корочкой, но мясо его оказалось отменно сочным. Все эти знакомые вкусы, горящий очаг и радостный смех господина Номуры – все это согрело Кай. Ужин в доме Номура был лучше всего, что она могла бы попросить у волшебной чаши. Кай так сильно скучала по своей семье, что едва могла говорить.
На следующее утро Кай проснулась под шум вонзающихся в мишень стрел. В окно она увидела Рена и господина Номуру – они вновь тренировались. Кай присоединилась к ним, а после госпожа Номура накормила их кашей и персиками. Затем господин Номура стрелой нарисовал на земле дорогу к кипарисовой роще. Теперь, когда у Кай и Рена появились луки, они были готовы отправиться к священнику. Они взбирались на гряду, а сквозь кленовые и кипарисовые деревья пробивались лучи солнца. Рен угрюмо молчал – должно быть, он представлял, какой могла бы быть его жизнь, если бы господин и госпожа Номура усыновили его. Впрочем, с тем же успехом он мог думать совсем о другом. Может, он вспоминал о том мальчике, которого убил. Кай тоже задумалась – о том, возможно ли в самом деле узнать человека, если не понимаешь, о чем он молчит.
Чем выше они поднимались, тем сильнее Кай чуяла соленый морской воздух… Увидев, как море обнимает побережье, она ахнула. Кай бывала у Соленого моря лишь однажды, когда они навещали двоюродного брата отца, который был ему как родной. Кай отчетливо помнила, как они с Киши играли у воды, как волна ударила ее в грудь, как в легкие попала вода и горло задрало так, будто она разом проглотила целую ложку хрена. Кай увидела океан, и ее потянуло вперед, к его прохладе. Она никогда еще не проводила так много времени вдалеке от воды. Ноша почувствовала, что мысли Кай унеслись куда-то далеко, и остановилась. Пришлось легонько подтолкнуть ее пятками, чтобы догнать Рена.
Они продолжили подниматься к вершине, двигаясь вдоль хребта. Тропа вскоре сузилась: по обе стороны от нее разверзлись обрывы. Справа зеленела долина, в которой жила семья Номура, слева шумел океан. По склону горы змеился дым – создавалось впечатление, что где-то рядом с поверхностью спят крошечные дракончики. Иногда Кай чуяла запах тухлых яиц – значит, неподалеку были горячие источники. Тропа привела их к крепкому, но потрепанному дереву, верхушка которого пострадала от молнии. Вот она, кипарисовая роща.
Они как смогли привязали лошадей к дереву и продолжили подъем пешком. Тропа повернула к морю, и обрыв превратился в пропасть. Рен аккуратно шел вперед, словно сливаясь со скалой. Кай сосредоточилась на том, чтобы следовать за ним и не смотреть вниз. Когда Рен резко остановился, она чуть на него не налетела.
– Что за… – выдохнул он.
Кай проследила за его взглядом. В углубление в скале была встроена поднимающаяся на тонких ножках деревянная платформа. С платформы этой головой вниз свисал старик – лысый, с длинной белой бородой. Его выгоревшие на солнце штаны съехали до колен, обнажив узловатые лодыжки. Кай протерла глаза, но старик никуда не исчез.
– Простите! – крикнул Рен. – Вы – Басё?
Старик повернулся и окинул их взглядом. Лоб его был ярко-красным от прилившей к голове крови. Старик сложился пополам, схватился за веревку, с которой свисал, и подтянулся на платформу.
– Люди называют меня разными именами, и Басё – одно из них, – ответил он. – Вам придется подняться по веревкам.
Со скалы свисали три толстые веревки с узлами. Рен залез вверх по первой, дотянулся до второй и перебрался на нее, двигаясь уверенно, безо всякого страха. А ведь упади он, это был бы конец.
«Ты забиралась в глотку бакэ-кудзиры, это куда страшнее», – успокаивала себя Кай.
Тут хотя бы было посвежее. Она схватилась за веревку и поставила ноги на нижний узел. Веревка закачалась, но держалась крепко. Кай добралась до верха и схватилась за вторую веревку. Перебираясь на нее, она задела левой ногой скалу – вниз посыпались камешки. Кай подстерегало много опасностей с тех пор, как покинула дом, но это было страшнее всего. Слишком много времени для раздумий – вот в чем проблема. Почему священник живет не в пещере, как все остальные горные отшельники? Кай залезла на третью веревку – оставалось лишь сделать шаг до платформы. Она оценила разделяющее их расстояние и замерла. Довольно далеко.
– Смотри на меня. – Рен протянул ей руку. – Не смотри вниз.
В глазах его теплилась уверенность. Рен верил в то, что у Кай все получится, и это помогло ей поверить в себя. Она задержала дыхание и сделала шаг, схватившись за руку Рена. Оказавшись в безопасности, Кай тут же подошла к центру платформы. Басё тем временем исполнял какой-то дикий танец, перепрыгивая с ноги на ногу в своих соломенных сандалиях. Он походил на сказочный чайничек с ногами и головой барсука.
– Елки-иголки! – произнес он.
Кай рассмеялась: было в этом старике что-то располагающее, почти милое.
Басё опустился на колени, и Кай с Реном последовали его примеру. Позади Кай поднималась решетчатая перегородка, которая создавала на платформе импровизированную комнату. Похоже, здесь священник и спал. «Интересно, куда он мочится? – подумала Кай, но тут же ответила на свой вопрос: – Скорее всего, с края платформы, прямо на скалы».
– Почему вы висели вниз головой? – спросила она.
– Чтобы догнать свои мысли, – ответил Басё, постучав пальцем по виску. – Ну или сделать так, чтобы они вывалились. Не помню точно. Что привело вас к старому Басё?
– Семья Номура заверила нас, что вы эксперт по лисам, – сообщил Рен.
– Ах да, резчик луков! – вспомнил Басё. – Хотя мне того и не хотелось, я намного больше, чем просто эксперт. Лисица вселилась в меня и просидела внутри три года… потом ей сделалось скучно, и она ушла. Странное было дело. Пугающее. Все это время я был в сознании и слышал ее в своей голове – она со мной спорила! Я просыпался по утрам и думал: «Хотелось бы сходить сегодня к водопаду». А лисица тут же заявляла: «Нет, глупый старик. Мы отправимся в город и украдем тофу, чтобы показать людям, какой ты дурак». Я постоянно боролся с ней за контроль. И потому не ходил, а подпрыгивал и крутился. При встречах с жителями деревни я пытался объяснить, что в меня вселилась лисица, но слова срывались с языка неразборчиво, словно накануне я порядочно выпил. Когда я уставал от сражений с лисицей, она заставляла меня горланить детские песенки, бросаться в людей четками или ходить колесом. Однажды я вошел в чужой дом и забрал тофу прямо из чашки обедающего ребенка. До сих пор ненавижу тофу.