– Опусти лук, если хочешь, чтобы девчонка жила, – приказал воевода Такаги.
Рен не пошевелился.
– Отпусти ее, если хочешь жить.
– Похоже, мы в безвыходном положении, – заметил воевода Такаги.
Кай почувствовала, как пальцы руки, которой он сжимал ее талию, шарят по ее куртке – воевода пытался достать жемчужину, которая продолжала испускать белый свет. Если ему удастся взять ее в руки… Кай не знала, что тогда произойдет. Она выиграла ее честно, но есть ли разница? Может, лисицы перестанут защищать ее и встанут на сторону воеводы?
Кай смогла вырвать одну руку и тут же впилась ногтями в запястье воеводы Такаги. В то же мгновение со всех сторон на них обрушились рыжие молнии. Над головой Кай просвистела стрела. Воевода Такаги дрогнул всем телом, промычав что-то ей в ухо. Кай начала падать, все еще удерживаемая им, прямо в море рыжего меха. Они оказались на земле, и потухшая жемчужина откатилась в сторону. Кай потянулась к ней и увидела, как одна из лисиц, подпрыгнув, растворилась в груди Рена. Он оступился и сделал шаг назад.
– Нет! – прокричала Кай, поднявшись на колени.
Но было поздно. Взгляд Рена затуманился. Он выронил лук, поднял руки и внимательно осмотрел каждую, сгибая и разгибая пальцы. Потом встал и так же изучил свои ноги, подпрыгнул в воздух и дернул стопами, а когда приземлился, раненая нога подогнулась. Рен заметил кровавый разрез на икре.
Кай схватила жемчужину и спрятала ее в карман.
– Оставь его! – закричала она.
Но лисица внутри Рена заставила его рассмеяться и замахать руками. Остальные лисы вновь начали выделывать коленца, поднявшись на задние ноги и танцуя. Какой смысл в этой жемчужине, если с ее помощью нельзя отдавать им приказы?
– Кай… – с трудом выдохнул Рен, скача на здоровой ноге, – стрелы из его колчана сыпались на землю. – Кай, ты обещала!
Кай пронзило ощущение, будто в ее сердце проворачивается нечто острое и металлическое. Она обещала. Не стоило этого делать. Она развернулась, ища глазами лук воеводы Такаги. Мужчина лежал на спине, истекая кровью, – ноги его были искусаны так сильно, что Кай могла видеть кости. Стрела Рена попала ему прямо в закрытый повязкой глаз – оттуда тоже сочилась кровь. Воевода Такаги ужасал своим видом, даже будучи мертвым, – как и при жизни. Кай подняла его лук и вытащила из колчана стрелу. Она посмотрела на Рена и попыталась натянуть тетиву. Мальчик-прислужник оказался прав: оружие это делали специально для воеводы, и у Кай не хватило бы сил, чтобы из него выстрелить. Она отбросила лук Такаги в сторону и подняла лук Рена. Рен носился вокруг – одна кожа да кости. Кай прицелилась ему в грудь. Сердцем она чувствовала одно, а глазами видела другое. Счастлив человек или грустен, рассержен или спокоен – он всегда остается самим собой. Но Рен больше не был Реном. Он превратился в полную свою противоположность. Кай знала: он и правда одержим, – но ей казалось, что она в кошмарном сне. Ее руки дрожали. Сердце бешено колотилось. Она подавила всхлип.
– Кай… – выдохнул Рен.
Он все еще здесь. Как она могла убить Рена, зная, что он все еще здесь? Он попытался сказать что-то еще, но лисица проглотила его слова и заставила скакать на одной ноге и махать руками, словно крыльями. Кай замерла и направила стрелу ему в грудь. Это было правильно – освободить Рена из этой жуткой темницы. Кай оставалось лишь выпрямить указательный палец. До боли простое движение. Но она не могла этого сделать. Кай опустила лук.
– Я не могу, – прошептала она, стирая с лица неожиданно полившиеся слезы. – Прости.
Рен измученно улыбнулся, а потом поскакал прочь, к лисам и солдатам, которые образовали процессию и стали, танцуя, подниматься в гору.
Иногда совершить неправильный поступок – единственно верное решение. В свои последние дни бабушка Кай и Киши была не в себе и стала путать их с мамой и Хамако. За день до того, как бабушка умерла, Кай зашла к ней со стаканом воды. Стоило ей поднести чашку к дряблым губам бабушки, как та схватила ее за запястье.
– Хамако! – взмолилась она громким шепотом. – Сверток, что лежит в кедровом сундуке, – он для твоего брата. Возьми его и отнеси ему. Прошу!
С дядей Кендзи, рыбаком, который жил в нескольких деревнях от них, они виделись лишь тогда, когда ему нужен был жемчуг. Он много играл, и мама вскоре перестала давать ему камни: он их лишь проигрывал.
То была последняя зима Хамако. Кай тогда была совсем юна, но все же поняла, что следует успокоить бабушку, утаив правду.
– Не волнуйся за Кендзи, – сказала Кай. – Ему гораздо лучше.
– Это хорошо, – облегченно выдохнула бабушка, – он всегда был таким хорошим мальчиком.
В ту ночь бабушка умерла во сне. Обман Кай оказался единственно верным поступком. В случае с Реном правильного выбора не было – Кай не могла с этим смириться.
Она отыскала Ношу и Обузу – лошади ждали ее в лесу, там, где их и оставили, немного напуганные запахом лис. Она надела на них упряжь – медленно и вяло, словно была под водой. Кай подвела их к той части леса, в которой не осталось смеющихся фруктов, и оседлала Ношу. Достав компас, девушка засомневалась. Ей так хотелось отправиться домой… но нужно заглянуть к Басё. Вдруг он сможет изгнать из Рена лисицу… Но имеет ли Кай право рисковать жемчужиной? Ей казалось, что Басё можно доверять, но так ли это на самом деле? Если Кай потеряет жемчужину, то освободившийся от лисицы Рен придет в ярость. Нет, сначала Кай должна отправиться к Бэндзайтен. Когда Киши вернется домой, Кай спросит у Дракона-повелителя, нельзя ли ей еще раз воспользоваться компасом, и тогда вернется за Реном и отыщет Басё. Вот как она сделает.
Кай медленно ехала на Ноше сквозь крючковатые деревья, сверяясь с компасом. Обузе не нравилось идти сзади, и она постоянно пыталась вырваться вперед. Кай пересела на нее, но лошадь совсем не хотела ей подчиняться. Девушка попыталась успокоить ее, замедлить шаг, но животное не слушалось. Когда Кай постаралась развернуть ее, Обуза продолжала ехать вперед. Рен сказал бы, что это целиком и полностью вина Кай – она недостаточно точно командует. Но у нее возникло чувство, что Обуза будто наказывает ее, и винить ее за это она не могла.
Она заслуживала наказания. Рен ее не простит.
Кай сосредоточилась на том, чтобы пробраться сквозь темный путаный лес так, чтобы не нарваться на фрукты. К рассвету силы почти оставили ее. Она покормила лошадей и прилегла в высокую траву. Теперь, когда у Кай появилось время, на нее обрушилась тяжесть событий прошедшей ночи. Стоило ей только закрыть глаза, как она видела Рена. Вот он целится в воеводу Такаги. Вот наливает ей холодный чай. Вот учит ее ездить верхом и бежит рядом с Ношей.
Он ее не простит. С тем же успехом Кай могла бы вырезать собственное сердце.
Киши, ее милая сестрица, которая извинялась перед комарами за то, что отгоняет их, сказала бы, что Кай поступила правильно. Басё изгонит из него лисицу. И пусть Рен злится, но когда он будет свободен, то сможет сам выбирать свой путь. Он сможет остаться с семьей Номура и обучиться торговле, сможет отправиться в столицу и работать в императорских конюшнях или даже сбежать куда-то вместе со своим близнецом, который, скорее всего, сейчас тоже на Небесной горе.
Рен никогда ее не простит. Но она должна вернуть ему долг.
Кай, наверное, заснула, потому что в следующее мгновение почувствовала, как что-то капает ей на лицо. Кай проснулась. Шел дождь. Стало холоднее – приближалась осень. Кай села и огляделась: лошади укрылись под деревом. Мышцы ныли, с каждым движением она будто рассыпалась на сотню осколков. Холодный ветер лишь усиливал эту боль.
Кай привязала Ношу к Обузе и двинулась в путь. Они ехали под серым дождливым небом и за целый день не встретили ни одной живой души, не увидели ничего знакомого. Кай ощущала себя призраком, лишь оболочкой человека. К ней вернулись воспоминания, о которых она старалась забыть. Вот они с Киши ругаются из-за деревянной куклы в красном платье – обе считали, что она красивее точно такой же в желтом платье, – а потом засыпают, измотанные, заключив друг друга в объятия. Вот они с Киши надевают на отца корону и ожерелья из одуванчиков, пока он притворяется спящим в гамаке. Вот они с Киши впервые самостоятельно готовят новогодние рисовые колобки: Киши растирает рис в муку колотушкой, а Кай перед каждым ударом переворачивает ступку. Превратив рис в густое тесто, они выкладывают его на засыпанную мукой доску, а затем вылепливают из кусочков шарики. Мама тогда прослезилась. «Мама, почему ты плачешь?» – в ужасе охнули они. Она ответила, что гордится ими: ее девочки выросли и продолжают семейные традиции.
Теперь Кай понимала, почему мама тогда плакала. Все эти незначительные моменты складывались во что-то большее. Кай хотела сохранить каждый момент, проведенный с Киши, и каждый момент, проведенный с Реном, как драгоценные жемчужины. Положить их в банку и доставать по одной, только когда они ей понадобятся, чтобы они не потускнели и не потеряли формы. Кай вдруг поняла, что то же самое сделала и с воспоминаниями о Хамако. Так духи предков охраняют их: они вовсе не призраки, способные отогнать хищника или защитить от стрел. Дух ее тети живет в ней самой, и каждая жемчужинка воспоминаний придает Кай сил или дарует ей мудрость для того, чтобы она смогла продолжить свое путешествие.
В ту ночь Кай спала под низкими ветвями сосны (как научил ее Рен), сжимая жемчужину Дакини в кулаке.
На следующее утро она добралась до оживленного порта на реке – должно быть, она вела к Соленому морю. Кай замерла под деревьями и огляделась: из лодок в доки выходили путешественники, работники выносили товары. Тропа шла вдоль порта, но имела ответвление, проходящее через реку. Кай планировала избегать людей, но все же хотела добраться домой побыстрее. Обходной путь ее не прельщал. Кай пустила лошадей рысцой, лавируя между запряженными волами повозками, гонцами на лошадях, паланкинами, в которых наверняка передвигались какие-то важные особы, и пешими гуляками. Никто на нее даже не взглянул. Путешествовать, прикинувшись мальчишкой, было куда легче – но разве это честно? Кай хотела бы создать такой мир, в котором ей не пришлось бы прятаться. У развилки компас указал на мост через широкую реку. Все остальные двигались в другом направлении: глядя на паланкин и пеших путешественников, Кай подумала о паломничестве. Ей интересно было узнать, где она находится, но не настолько, чтобы привлекать к себе внимание, задавая вопросы.