и – это ведь все опознавательные знаки, сигнал для своих: «я из вашего братства». Нет, если вникнуть, окажется, что наша братва в самом деле последние оставшиеся на земле романтики. Жизнь их, как свеча на ветру, оттого и живут недолго, летят навстречу судьбе и своей смерти. – Я покосилась на Женьку, подозревая, что она роняет горькие слезы, но подружка радостно ухмылялась. – Может, статью забацать на тему бандитского счастья?
– Забацай, – кивнула я. – Может, найдутся дураки, спасибо скажут.
– Почему же дураки? – обиделась подружка.
– По кочану.
– Когда человек не может аргументированно возражать, а переходит на оскорбления…
– На самом деле, – перебила я, – все, что ты здесь наболтала, доказывает только одно: любому дерьму можно при желании создать романтический ореол. «Свеча на ветру, навстречу судьбе…» – передразнила я. – Мне Ромка про эти свечи рассказывал. Романтикой там и не пахнет. На самом деле это постоянные стрессы. Человек изо дня в день ходит не под тюрьмой, так под пулей, а стресс русский человек привык снимать одним способом, отсюда кромешное пьянство и дикий разгул. Когда здорово забирает, уже не страшно, а с утра сразу в опохмелку. Так и живут с мозгами, водкой разбавленными. А дом им действительно ни к чему, к дому привыкаешь. А уходить из него страшно, когда не знаешь наверняка, сможешь ли вернуться. И с бабами беда, потому что любая женщина ищет стабильность, ей родить надо и ребенка вырастить. Оттого-то в подругах у них либо «отмороженные», у которых дети и семья вызывают нервный тик, либо женщины, подсознательно настраивающие себя на вдовство, к мужу привязываться не спешат, а торопятся бабки прикопить на черный день. А кому приятно, что тебя уже хоронят. Вот и скандалят ребятишки. Про братство вообще говорить смешно, какое, к черту, братство, если на деле человек лишен собственного мнения, вынужден жить по понятиям и поступать по понятиям, даже если ему это поперек души. Стая индивидуалистов не выносит, стоит лишь заявить о собственном мнении, тебя либо вышвырнут, либо сожрут, а в одиночку страшно, коли привык гуртом бегать и не очень на свои силы рассчитываешь. Вот тебе и романтика.
– Вечно ты все опошлишь, – вздохнула Женька. – Ведь как все красиво получалось… А с чего это мы о братках заговорили?
– Мы о Руслане заговорили, – недовольно напомнила я.
– Ну, этот точно в стае бегать не будет, гонору много.
– Это у него с нами гонору много, а…
– Я рада, – заявила Женька.
– Чему? – нахмурилась я.
– Парень напрасно старался. Любовь к Роману Андреевичу творит чудеса.
– Так ты что, проверку мне устраивала?
– Я проявляла беспокойство.
– Женя, ты дура, – заявила я, отвернулась и закрыла глаза.
Проспали мы дольше обычного и едва не опоздали к завтраку. Я направилась в кухню с намерением попросить горячего молока. После вчерашнего гостевания в подземелье у меня побаливало горло. Подходя к дверям, я услышала грозный рык Олимпиады.
– Прекрати болтать глупости, – выговаривала она. – Чтоб я больше этого не слышала. Только посмей еще раз рот открыть…
– Но ведь я, Олимпиада Назаровна, правда слышала…
– Замолчи, мерзавка, не то я тебе поганый язык-то вырву…
Я тяжко вздохнула: во-первых, было жалко Наташу (воспитывали, конечно, ее), во-вторых, стало ясно, с молоком придется подождать, потому что в разгар таких увещеваний входить неудобно.
Мысленно чертыхаясь, я пошла в столовую и у ее дверей столкнулась с Женькой.
– Как молоко?
– Никак, – отмахнулась я. – Старая ведьма Наташу воспитывает.
– У девчонки жизнь не сахар. Надо бы с ней поговорить об Олимпиаде и местных нравах. Сдается мне, мы узнаем много любопытного.
– Я бы еще в деревне поспрашивала, – кивнула я. – Да боюсь, придется, как вчера, везде ходить с сопровождением.
В коридоре появился Руслан, и мы замолчали. Он обнял меня за плечи и поцеловал куда-то в ухо, я хотела возмутиться, но Женька отчаянно замотала головой, и я только нахмурилась. Несмотря на то что Руслан влез на третий этаж и принес розу в зубах, после приключения в подвале я испытывала к нему неприязнь, а если честно, то и побаивалась. Такому типу ничего не стоит… в общем, Женька, конечно, права, лучше с ним не конфликтовать.
Следом за Русланом явился Олег. Не успели мы сесть за стол, как Олимпиада возвестила, что вернулся наш хозяин. Катер только что прибыл к пристани. Мы решили отложить завтрак и все вместе вышли на крыльцо встретить Льва Николаевича. Он выглядел осунувшимся и усталым, точно не спал всю ночь. Завтракал без всякого аппетита, говорил мало. Извинившись перед Женькой, что работу придется перенести на послеобеденное время, заперся в своем кабинете с Русланом, Олегом и прибывшим с ним Мстиславом. Последний, кстати, за столом не появлялся, что нас с Женькой насторожило.
Когда мужчины удалились, мы с подружкой отправились искать Наташу, но она словно сквозь землю провалилась. В холле Люба мыла полы, и я решила узнать у нее, в чем дело.
– Приболела Наташа, – ответила женщина. – Ушла домой.
– А что случилось? С утра она больной не выглядела.
– Не знаю. Кажется, живот прихватило.
– Давно она ушла?
– Минут сорок назад.
За столом подавала Люба. Я поначалу не придала этому значения, но теперь вдруг испугалась. Моя тревога передалась Женьке.
– Давай-ка в деревню, – нахмурилась она. – Пока мужики совет держат, нас не хватятся.
Мы спешно покинули дом и направились в деревню. Шли по тропинке вдоль озера, оказалось, что деревушка расположена не так близко. Мы потратили не меньше получаса, прежде чем выбрались к дому, где жила Люба. На высоком крыльце сидел молодой мужчина и возился с каким-то странным приспособлением, его назначение так и осталось для меня загадкой. Услышав наши шаги, он поднял голову и принялся нас разглядывать.
– Здравствуйте, – громко сказала Женька. Он молча кивнул и смотрел нам вслед, пока мы не достигли соседнего дома.
– Почему он так смотрит? – испуганно спросила я.
– Любопытство, – равнодушно пожала плечами подружка.
– Вдруг здесь не любят чужаков?
– А где их любят?
– Тогда, может, с нами и разговаривать-то никто не захочет?
– Для Наташи мы не чужаки. Надо узнать, где она живет.
Я огляделась и на скамейке возле третьего дома увидела женщину лет пятидесяти, она держала на руках рыжего котенка. Мы опасливо приблизились и дружно поздоровались.
– Здравствуйте, – ответила женщина, отпуская котенка, тот, смешно переставляя лапы, направился в палисадник.
– Простите, мы ищем Наташу, она работает в доме, что на той стороне острова, – жалобно сказала я, указывая рукой в направлении дурацкого замка.
– А вот ее дом, – кивнула женщина на соседние хоромы. – Только Наташки нет, минут пятнадцать как убежала на озеро, вернется не раньше чем через час.
– Это она вам сказала? – спросила Женька.
– А чего мне говорить, я и так знаю. За час управится, а раньше нет. Помочь-то некому, мать больная, а папаша с утра пьяный… И где они только ее берут, проклятую. Должно быть, Фроська опять из города привезла мужиков спаивать.
– А где ее можно найти на озере? – не унималась Женька.
– Чего ее искать? Говорю, через час придет. Да вы садитесь. Посидим, поболтаем, так и время пройдет. – Она подвинулась, освобождая нам место на скамейке. Мы охотно воспользовались предложением, однако я на всякий случай спросила:
– Мы вам не помешаем?
– На скамейке сидеть? – засмеялась женщина. – Свое я отработала, теперь на заслуженном отдыхе, живу одна, только и радости, что языком почесать.
Мы с Женькой переглянулись, сообразив, что нам здорово повезло.
– А вы, значит, из щелгуновского дома?
– Вы имеете в виду дом Льва Николаевича Илларионова? – насторожилась я.
– Это он по матери Илларионов, а мы его по старинке зовем. Папашу его, Николая Семеновича Щелгунова, вся округа хорошо знала. И деда его. Известные кровопийцы. – Женщина хихикнула, точно сообщила нам что-то чрезвычайно забавное. – А как там тетка Олимпиада? Давненько ее не видать. Раньше она к себе в Михайловку ездила, домишко у нее там, от племянника остался, тогда и ко мне заглядывала, а в этом году так и не собралась. Вот ведь чудеса, живем на одном острове, родня, а годами не видимся.
– Олимпиада Назаровна ваша родственница? – ахнула я.
– Тетка, – кивнула женщина. – Человек она добрый, но ладить с ней нелегко.
– Добрый? – переспросила Женька.
– Ага, – опять кивнула наша собеседница. – Люди разные, одни доброту на лице носят, другие глубоко в душе прячут. Олимпиада человек хороший, только жизнь с ней сурово обошлась. Вот она душу-то за семью печатями и держит. А вы Льву-то родственницы или так, знакомые?
– Знакомые. Мы по работе приехали.
– Поди, в доме-то у него жить дрожь берет?
– Дом, конечно, необычный, но комнаты уютные.
– А привидений там нет? – спросила женщина насмешливо.
– Да вроде не видно, – в тон ей ответила Женька.
– Жаль. По справедливости-то надо, чтоб вся их дьяволова порода до самой смерти мучилась. Сколько народу загубили, страх.
– Лев Николаевич загубил? – удивилась я.
– Нет, этот если и придушил кого, то чужими руками, сам-то слабоват, не в родителя.
– Чем же родитель так знаменит?
– Как же, он у нас тут двадцать лет главным был по врагам народа. Говорят, от Сталина именное оружие получил, но это врут скорее всего, но крови на нем, что воды в озере. Зверюга… Никого не жалел, ни баб, ни ребятишек. Руки, ноги свяжут – и в прорубь. Развлекались так. Да видно, черти мучили, пил неумеренно и загнулся от белой горячки. Сказали, сердце слабое. Когда памятник ставили, один из местных партийцев так и сказал: «Надорвал сердце, дорогой товарищ, радея за наше светлое будущее». Кругом враги виделись, хотел быть святей святого, да родословная-то подкачала, сам-то был не пролетарских кровей, поневоле начнешь выслуживаться. Дед тут первым человеком был, но до раскулачивания не дожил, а сынок быстро сообразил, куда ветер дует, и сразу подался в пролетарии. Вот так. Говорят, любил сам допрашивать – коли в доме ночью свет горит, значит, лютует, уж как кого к нему отправят, считай, не свидимся.