– А Лев Николаевич говорил, что отец его здесь строительством железной дороги занимался.
– И «железку» на костях построили, а как же? Тоже он. Ладно, девоньки, вы на меня внимания не обращайте, дело-то, конечно, старое и нехристь этот сдох давно, так что и поминать его вроде грех, только он весь наш род извел, остались Олимпиада да мама моя, две сестры, а в семье двенадцать душ было. Всех, как косой, выкосили, дядек, теток. Я совсем маленькой была, а помню, как он маме-то сапогом в лицо… Вот злоба-то во мне и плещется на весь их род.
– Как же так? – растерялась я. – Вы говорите, отец Льва Николаевича всю вашу родню извел, а Олимпиада Назаровна у него работает.
– Так это из-за Лидочки, из-за Левкиной матери. Щелгунов ее привез откуда-то, должно быть, тоже из репрессированных… Совсем девчушка, лет семнадцать ей и было. А красавица, не рассказать. Я ее один раз видела. Он ее в этом доме держал, никуда не выпуская, точно в тюрьме. А Олимпиаду взял в услужение. Они и подружились, как сестры были. Лидочка двоих ребятишек родила, Левку и Костю, Олимпиада у них нянькой стала, и они ей как свои. Потом Щелгунов Лидочку убил, а Олимпиаде куда деваться, ребятишек-то жалко, так и осталась.
– Подождите, отец Льва Николаевича убил свою жену? – нахмурилась я.
– Да не жена она ему, а арестантка… была. Потом времена сменились, сюда учитель приехал, молодой. Ну и вышло дело, полюбили они друг друга, а Щелгунов, конечно, узнал и жену застрелил.
– И что? – Женька слушала не дыша, так потрясла ее эта история… Должно быть, все рассказанное нашей собеседницей ничего общего с автобиографией Льва Николаевича не имело.
– Ничего, – горько усмехнулась женщина. – Лиду схоронили, а Щелгунов запил, да и отдал черту душу.
– И что же, его за убийство жены по головке погладили? – не поверила я.
– По головке, может, и не гладили, но дело замяли. С одной стороны, заслуженный человек, в летах и медалях, с другой – молодая вертихвостка, путалась с кем ни попадя. Чего только не наплели: договорились до того, что она сама застрелилась. Словом, осиротели детки, растила их моя тетка. Да, видно, дурная кровь свое дело сделала. Выросли, да не порадовали. Один точно сыч в отцовском доме сидит, должно быть, есть ему за что людей бояться, а другой…
– Что другой? – испугалась я.
– А другой копия папаши. Жену убил. Здесь же, в доме. Не успел жениться, и тут же удавку на шею. Не зря говорят: яблоко от яблони…
– Когда же это случилось? – продолжила я расспросы.
– Давно… Лет двадцать назад. Косте повезло меньше, отвертеться не сумел, посадили его, но и тут выгорело: не в тюрьму, а в больницу специальную.
– Двадцать лет срок большой, – нахмурилась Женька. – Убил жену, какую-то причину он назвал? Допустим, за все про все схлопотал десять лет, это я по максимуму, на самом деле наверняка меньше. Чего ж он – до сих пор в больнице?
Женщина пожала плечами:
– Может, в самом деле у него что-нибудь с головой приключилось?
– А почему вы дом Льва Николаевича отцовским зовете? – спросила я. – Он же его недавно построил?
– Это он башню свою построил да каменный забор. А дом на этом месте лет сто стоял. Еще их прадед соорудил. Они из староверов. Здесь раньше скит был, потом дом, а в нем молельня. А Щелгунов, папаша то есть, тюрьму устроил. Так что дом новый, начинка старая, оттого про привидения и спрашиваю.
Мы с Женькой задумались над услышанным. Женщина между тем приманила котенка и стала его гладить, а потом сказала:
– Вон и Наташка.
Мы повернули головы и в самом деле увидели Наташу, она шла по тропинке с большим тазом белья в руках. Заметив нас, девушка вроде бы удивилась, кивнула, прошла мимо, а мы, извинившись перед нашей собеседницей, припустились за ней.
– Олимпиаде привет передайте, – крикнула нам вдогонку женщина.
– Обязательно, – ответила я, а Женька, догнав Наташу, взяла ее за руку.
– Наташа, мы к вам.
– Да? – спросила та хмуро. Поставила таз и добавила: – У меня белье на озере. Надо идти.
– Мы с вами, – вызвалась Женька. Девушка пожала плечами, и мы пошли к озеру. Лишь только деревня осталась позади, я осторожно спросила:
– Олимпиада сказала, вы заболели. Это правда?
– Ничего я не заболела, – рассердилась Наташа. – Я оттуда ушла. Отец ругался, а мама говорит, правильно сделала. Чертово место, доброго там не жди. Тетя Сима говорит: Олимпиада добрая, а она недобрая, она злющая и молчать велит. Только и слышу: молчи, рта не раскрывай, язык вырву.
– За что она на вас так?
– Из-за стонов этих. Говорю: стонет кто-то в подвале, – а она: «Врешь, нарочно врешь, сплетни про нас распускаешь». Какие сплетни, ее хозяев здесь сроду добрым словом не вспоминали.
– Ваша соседка рассказывала…
– Вот-вот… а она – сплетни…
– Что за стоны вы слышали? – спросила Женька деловито.
– Из подвала. И вы не верите? – нахмурилась девушка. – Я в самом деле слышала. Сегодня ночью в кладовку отправилась, а в подвале вроде кричит кто-то, а другой смеется. Жуть такая… Я к Олимпиаде… Она пошла со мной, но ничего уже слышно не было. Я к охране кинулась, чтоб дом проверили, ведь страшно же… Их и в комнате-то не было. Где-то через час пришли, сказали: дом осматривали. И этот противный Руслан с ними.
– Почему противный? – осведомилась Женька.
– Потому…
Мы переглянулись, и Женька осторожно спросила:
– Он что, приставал к вам?
– Не ко мне… Любу жалко. Она хорошая, а он… ясно ведь, что бросит, зачем ему деревенская…
– Давайте вернемся к этим стонам, – вмешалась я. – Сегодня ночью вы их в первый раз слышали?
– Нет, во второй. Первый раз за день до вашего приезда. Мстислав Наумович вечером приехал и Олег Петрович. Олимпиада попросила меня остаться, чтоб с ужином помочь и комнаты для гостей подготовить. Я раньше никогда в доме не ночевала, а тут пришлось. Дом огромный, и в окошко что-то стук да стук. Так жутко! А потом началось: кто-то внизу, прямо подо мной кричать стал, а ему вроде рот затыкают. Не знаю, как до утра дожила. Утром сказала Олимпиаде, та Льву Николаевичу, а он не велел меня больше в эту комнату селить.
– Где была ваша комната?
– На первом этаже, в правом крыле. Там комнаты попроще, специально для прислуги.
Если я ничего не путала, это была как раз та комната, где мы с Женькой прятались, когда едва не наткнулись на охранников.
– А сегодня вы там ночевали?
– Нет. Сегодня на втором этаже, рядом с кабинетом Льва Николаевича.
– Как же вы внизу очутились? – допытывалась Женька как заправский следователь.
– Я ночью проснулась и вспомнила, что дверь в кладовку оставила незапертой, когда за продуктами на завтрак ходила. Ужас как страшно идти было, но Олимпиаду побоялась, ругаться будет, и пошла. Дверь-то оказалась запертой, выходит, она, перед тем как лечь, проверила, а когда я назад шла, услышала, что опять кто-то стонет. Жуть. Я к Олимпиаде и за охраной, их на месте не оказалось, а Олимпиада… Я к ним больше не вернусь. Правду говорят, место там дурное. – Девушка подхватила таз и пошла к своему дому, не обращая на нас внимания.
– Что скажешь? – вздохнула Женька, устраиваясь на зеленой травке.
– А что тут сказать? – пожала я плечами. – Кто-то стонет в подвале. Когда Руслан мне обзорную экскурсию устроил, подвал был пуст. Ни ты, ни я в привидений не верим. Души невинно загубленных вряд ли являются своим палачам, не то палачей было бы гораздо меньше. К тому же являться ко Льву Николаевичу довольно глупо, раз зверствовал не он сам, а его отец. Значит, либо это дурацкий фокус, либо…
– В подвале кто-то есть, – совершенно серьезно закончила Женька.
– В каком смысле? – насторожилась я.
– Кого-то в этом подвале держат, – пояснила подруга и даже не ухмыльнулась.
– Ты сама-то в это веришь?
– Нет, – вздохнула она. – Но… Шекспира я тебе цитировать не буду, однако просто желаю напомнить: в жизни встречаются удивительные вещи.
– Допустим, Лев Николаевич устроил в подвале тюрьму, – разозлилась я. – Только допустим. В доме полно людей, охрана, прислуга, гости. Мы с тобой, наконец. Это риск. И кого он может там держать? Какого-то своего недруга? По-моему, от него легче избавиться, чем этак-то…
– Слышала, что соседка сказала: яблоко от яблони… Папаша тюремщик, всю округу держал в страхе, тип с явно садистскими склонностями. Убивает жену, возможно, на глазах детей. Лев Николаевич, став взрослым дядей, ни с одной женщиной судьбу связывать не стал, зато выстроил идиотский замок, как раз на том месте, где папаша тюрьму устроил. И подвалы сохранил, а в каземате должен быть узник.
– У меня такое в голове не укладывается…
– Еще бы… Родной брат убил жену и до сих пор сидит в психушке. А то, что папа – выдающийся псих, это не вопрос. Вот и детки… Один разделывается с близкой женщиной по примеру папули, а другой, незаметно съехав с катушек, держит в подвале узника.
– Но пропавшего человека ищут, и Лев Николаевич рискует…
– А если это какой-то бомж? Без родни, без документов? Человек погибнет в этом каменном мешке, его по-тихому закопают и нового привезут, чтоб хозяин не скучал.
– Какие ужасы ты говоришь, – пробормотала я и потянулась к мобильнику.
– Ты кому звонить-то собралась? – удивилась Женька.
– Не кому, а куда. В милицию, естественно.
– Анфиса, ты спятила, – покачала головой подружка. – Да нас засмеют. Или в психушку отправят.
– Я Ромке позвоню, его не засмеют.
– Он решит, что нам надо больше времени проводить на свежем воздухе. К тому же твой Ромка в Моздоке, а это довольно далеко.
– Что же ты предлагаешь?
– Искать. Если в подвале кто-то есть, мы должны помочь человеку, иначе, как только на горизонте появится милиция, от него поспешат избавиться.
– А если мы сами окажемся в подвале? – поежившись от недавних воспоминаний, спросила я.
– Надо быть оптимистом.
Тут я сообразила, что Женька уже некоторое время что-то вычерчивает палочкой на земле.