Вызов в управление такого в большинстве случаев перепуганного обывателя, его допрос, последующая переписка и прочие формальности занимали иногда целый день, и на окончание других находившихся в производстве дел часто не хватало «казённого» времени. Однако примерно через полгода я чувствовал себя уже как рыба в воде. У меня появилось свободное время по вечерам для личной жизни, и я стал заметно превращаться в типичного петербургского «чинодрала»: потихоньку, не спеша вставая по утрам (благо, до управления было «рукой подать»), приходил к себе в кабинет, выполнял назначенную на этот день работу и в 5 часов закрывал дверь кабинета, чтобы вернуться домой и провести вечер по своему желанию, вкусам и в соответствии со сравнительно скромным денежным содержанием от казны. Оно тогда для меня — поручика и последовательно штаб-ротмистра в 1903-м и ротмистра в 1904 году — выражалось в общем в сумме около 215 рублей в месяц.
Я был большим театралом и с детства привык бывать в театре. Служа в Московском жандармском дивизионе, мне было нетрудно посещать театры; по какому-то обычаю, кажущемуся теперь странным и малообъяснимым, мы, офицеры дивизиона, невозбранно ходили почти во все театры без входных билетов. В те годы московский императорский балет представлял часто совершенную пустыню. Только к восьми часам вечера у театральной кассы появлялись какие-то одиночки, большей частью провинциалы, и покупали билеты. В то же время в «полицмейстерской» комнате или у заднего входа кассы целая толпа «контрамарочников» ждала Бриллиантова, заведующего кассой, и получала от него, часто без всякого основания, бесплатные контрамарки. Это были, к тому же, самые строгие и требовательные критики. Очевидно, частое посещение спектаклей было для них хорошей школой и развивало вкус.
В Петербурге, благодаря завязавшимся добрым отношениям с чинами Петербургского охранного отделения и с некоторыми чинами столичной полиции, у меня также явилась возможность бесплатного посещения некоторых театров. Почему-то у начальников Петербургского и Московского охранных отделений были бесплатные, неименные, годовые билеты во все театры. Этими билетами пользовались обычно не сами служащие отделения, по горло занятые службой, а их родственники и друзья. Принадлежа к последним, я иногда пользовался этими билетами. Впрочем, наступившие политические бури и потрясения, сначала разрозненные, а после, в 1905 году, коллективные и массовые, сильно мешали обычному чиновничьему времяпрепровождению.
За время моей службы в Отдельном корпусе жандармов вообще, а особенно за время моей службы в качестве офицера резерва при Петербургском жандармском управлении мне пришлось встречаться и быть знакомым, иногда довольно близко, с большим числом членов прокурорского надзора. В громадном большинстве случаев я сохранил об этих лицах наилучшие воспоминания. Все это были прежде всего корректные, как на службе, так и в частной жизни, воспитанные люди, с которыми чувствовалось как-то легко.
За мою службу в Петербургском управлении предо мной прошла целая галерея выдающихся лиц прокурорского надзора, в большинстве своём так или иначе имевших служебное касательство к делам, разбиравшимся в нашем управлении.
При моём поступлении в управление старшим лицом прокурорского надзора в нём был товарищ прокурора Петербургской судебной палаты, Алексей Николаевич Силин. Мне, как самому младшему офицеру управления, только что получившему назначение на должность адъютанта, пришлось поддерживать с ним только самые официальные и почтительно-вежливые служебные отношения. А.Н. Силин по своей внешности смахивал не на строгого прокурора, а на удалого гусара. Всегда отлично одетый, чаще всего в штатском платье, а не в чиновничьем сюртуке судебного ведомства, быстрый по своей манере ходить, с отличными выхоленными тёмными большими гусарскими усами, гладко выбритый, он был отменно вежлив в обращении, хотя за этой вежливостью чувствовалась суровая рука исполнителя закона. У нас в управлении его прочили на пост очередного директора Департамента полиции, которым он, однако, не оказался, получив, насколько помню, лишь место прокурора Тифлисской судебной палаты.
Среди других лиц прокурорского надзора, работавших с нами в управлении, мне запомнился прежде всего товарищ прокурора Петербургского окружного суда Алексей Тихонович Васильев, впоследствии последний перед революцией директор Департамента полиции.
Я позволю себе более подробно остановиться на нём. Он умер в конце 20-х годов. Прекрасный, редкой душевности и простоты был он человек, очень одарённый, умный, широкообразованный, многим интересующийся, с сильной ленцой и большим пристрастием к товарищеским обедам и ужинам, за которыми он был остроумнейшим рассказчиком анекдотов. Рассказывал он их мастерски, с присущей ему торопливостью и особой простотой изложения; при этом сам увлекался, посмеиваясь и с лукавым любопытством посматривая на собеседника. Службу свою он начал в Юго-Западном крае, был товарищем прокурора Киевского окружного суда и наблюдал за дознаниями, производимыми Киевским губернским жандармским управлением, то было время, когда начальником этого управления был известный в жандармских кругах генерал-майор Новицкий, считавшийся непревзойдённым знатоком политического розыска (каким в действительности вряд ли был) и ставший в непримиримую оппозицию к учреждённому в 1903 году Киевскому охранному отделению, первым начальником которого стал ротмистр А.И. Спиридович.
Васильев, вскоре после своего перевода в Петербург и назначения в качестве товарища прокурора Петербургского окружного суда для наблюдения за производством жандармских дознаний при нашем управлении, как-то необыкновенно быстро сошёлся с офицерами резерва и стал пользоваться общей любовью. В этом человеке была удивительная простота и отсутствие столь общей всем лицам прокурорского надзора сухости обращения. Ни один из нас, офицеров резерва, не мог ожидать, что Алексей Тихонович возвратит почему-то законченное дознание! В случае необходимости каких-либо дополнений или наличия пропусков со стороны производящего дознание офицера Алексей Тихонович деликатно, в частном порядке, обсуждал с офицером дознание и указывал то, что требовало дополнений. Каждый офицер резерва, узнав, что Алексей Тихонович Васильев будет наблюдающим за его дознанием, чувствовал себя вполне удовлетворённым: никаких неприятностей по производству дознания быть не могло.
Пропустив через свои руки большое количество жандармских дознаний при двух жандармских управлениях — Киевском и Петербургском — и в то же время интересуясь революционным движением и его деятелями, А.Т. Васильев по праву мог считать себя своего рода экспертом в деле политической полиции, и дальнейшая его служебная карьера в Министерстве внутренних дел была справедливой и естественной компенсацией его заслуг. Он последовательно прошёл высшие служебные ступени в Департаменте полиции, и именно те, где сосредоточивалось руководство политическим розыском в империи, т.е. заведующего так называемым Особым отделом, затем вице-директора и, наконец, в 1916 году, директора этого Департамента.
У меня лично установились с Алексеем Тихоновичем самые добрые отношения. Его служебная карьера по Департаменту полиции неоднократно прерывалась в связи с переменами в высшем составе министерства. Он то покидал Департамент, то снова возвращался — каждый раз на более высокую должность. Между прочим, у него были тесные дружеские отношения с известным П.Г. Курловым, и периодические «приливы» или «отливы» в карьере этого сановника неизбежно влекли за собой такие же перемены в служебной карьере А.Т. Васильева.
Товарищ прокурора Петербургского окружного суда Д.П. Бусло был небольшого роста плотный брюнет в очках, вечно возившийся со сложным недомоганием горла и носа. По политическим взглядам он был на самом правом крыле — как говорят на кавалерийском жаргоне, «был весьма затянут на правый повод». Он живо интересовался делом политического розыска и мог быть прекрасным начальником любого розыскного учреждения. Я был знаком с ним делами; в частной жизни он шагу не ступал без своей супруги — милой, но очень «тонной» петербургской дамы. Через каждые пять или десять слов собеседник его слышал: «Женичка». Это было ласкательное имя его жены. До заведования политическим розыском он всё-таки добрался, но это было в конце его служебной и, по-видимому, жизненной карьеры, при «пане-гетмане», в Киеве[77].
Валентин Анатольевич Брюн де Сент-Ипполит в то время был товарищем прокурора Петербургского окружного суда. С ним я провёл не одно жандармское дознание из серии мне порученных. Красивый высокий шатен, очень представительный и «приличный», «приличный» до крайности. Так сказать, идеальный тип для прокурорского надзора, но сух в отношениях также до крайности. Пропускать что-либо в дознаниях, производимых под его наблюдением, не рекомендовалось. Это был формалист до мозга костей. К делу относился без всякого увлечения, а просто проходил одну из необходимых ступеней в служебной карьере, ибо исполнение обязанностей прокурорского надзора по политическим дознаниям ускоряло дальнейшие шаги по Министерству юстиции. Этот «сухарь» в прокурорской форме неизменно хранил на лице как бы брезгливость от соприкосновения с делами жандармского ведомства. Каково же было моё изумление, когда я, уже на должности начальника охранного отделения в Москве, узнал об его назначении на должность директора Департамента полиции! Более неподходящее лицо для этой должности трудно было придумать. К счастью для дела, он пробыл на этом посту недолго. У меня в памяти живо сохранились две служебные встречи с ним за время его директорства. Первая была вскоре после его назначения на эту должность. Я поехал в Петербург — представиться и в разговоре с ним получить более ясное представление о направлении, желательном новому директору Департамента полиции в области политического розыска и в сложной атмосфере тогдашних общественных настроений.