Всех задержанных привлекли к допросу, производимому в порядке положения об усиленной охране при Саратовском губернском жандармском управлении, и переписка оказалась в руках подполковника Джакели. Не прошло и двух недель со времени ареста, как князь Ми[кела]дзе в разговоре со мной заявил: «Вы знаете, я освободил эту еврейку. Я переговорил с ней и убедил её не заниматься больше революцией. Она дала мне слово, что больше не будет заниматься террористической деятельностью». Бравый грузин, по-видимому, полагал, что он, как некий горный вождь своего племени, призван под развесистым кедром судить и рядить заблудших овец своего стада.
Несмотря на вовсе не комическое приключение с курсисткой, я не мог сдержать улыбки, слушая тирады Ми[кела]дзе об её освобождении, тем более понятной, что тирады были произносимы с твёрдым грузинским выговором, так что получалось, что он её «асвабадыл», «ана ни будыт заниматься» и т.д.
После этой истории и ряда более мелких я понял, что работа охранного отделения при таких вершителях его судеб, как Ми[кела]дзе и Джакели, пойдёт впустую. Пришлось, конечно, всё это дело и ряд других, как, например, дело моего бывшего сторожа, также освобождённого подполковником Джакели, рассказать в письме к директору Департамента полиции. Очевидно, получилась неприятная нахлобучка от Департамента, а в результате ещё большее охлаждение между мной и князем.
Вторая причина моего разрыва с Ми[кела]дзе была основана на ещё более удивительном факте. Я уже рассказал выше, что при выполнении чинами полиции (как общей, так и жандармской) каких-либо следственных действий, требовавших обыска или ареста, необходимо было дать лицу, производившему эти действия, ордер или соответствующее распоряжение, подписанное лицом, обладавшим по закону правом на производство таких действий. По закону только те жандармские офицеры в губернии, которые занимали должность начальника управления или его помощника, обладали таким правом. Официально я, как «прикомандированный» к губернскому жандармскому управлению, таким правом не обладал, и для производства обысков и арестов в пределах Саратова мне нужны были соответствующие ордера за подписью начальника управления. Как я уже упоминал, между нами, т.е. начальником губернского жандармского управления и начальником Саратовского охранного отделения, было выработано соглашение, по которому я в случае надобности производства по ходу розыска арестов или обысков отправлял краткий список лиц, намеченных к обыску или аресту, с кратким же изложением причин, служащих основанием к принятию этих мер.
Надо иметь в виду, что по ходу розыска я иногда, и даже часто, не мог решить до последнего момента, буду ли я производить именно сегодня, в таком-то часу, арест или обыск. Это выяснялось иногда неожиданно и чаще всего поздно вечером, когда я заканчивал свидания с секретными сотрудниками или когда уже поздно вечером, к ночи, собравшиеся филеры докладывали мне свои наблюдения. Иногда сообщение о собрании подпольной организации или внезапное сообщение об отъезде с вокзала наблюдаемого требовало принятия экстренных мер.
Как я уже упомянул, Ми[кела]дзе скоро «утомился» жандармскими делами и повёл весьма рассеянный образ жизни с почти ежедневным (или, вернее, еженощным) сидением в губернаторской ложе в местном шато-кабаке Очкина. Теперь надо представить себе такую картину. Примерно часов в десять вечера я решаю произвести арест какого-нибудь подпольного комитета, о собрании которого я получил только что неопровержимые данные. Надо всё делать, не теряя времени. Срочно пишется сообщение по заготовленной форме начальнику губернского жандармского управления на предмет получения соответствующего ордера. За это время путём телефонного сношения подготовляется наряд полиции, и мои чины ожидают ответа от начальника управления, дабы бежать с ордером в ближайший полицейский участок и оттуда вести наряды в известное им место.
Я жду ответа и считаю минуты… И вот один раз, затем другой, затем третий наше требование об обыске не выполняется. Оказывается, что князь забавляется у Очкина, и дежурный унтер-офицер не решается идти туда, так как полковник приказал «не беспокоить его».
Не желая создавать неприятностей, я несколько раз пропустил такие случаи, но однажды, по какому-то исключительно важному случаю, требовавшему незамедлительного ареста наблюдаемого, я приказал отнести моё сообщение по месту нахождения князя, т.е в отдельную ложу шато-кабака Очкина. Князь вспылил, увидев в этом моё «намеренное» решение подчеркнуть его нахождение у Очкина. Когда я на другой день пришёл к нему в служебный кабинет, чтобы подробнее изложить причины, послужившие основанием к истребованию нужного мне ордера за его подписью, Ми[кела]дзе стал в повышенном тоне указывать мне на неуместность моей посылки к нему чина охранного отделения. Только я приступил к разъяснению важности случая и упомянул о том, что уже несколько раз я пропускал ликвидацию подпольных деятелей из-за тех же промедлений в получении ордера, как был внезапно остановлен громовым окриком: «Потрудитесь, господин ротмистр, когда разговариваете со мной, стоять смирно!» Поражённый этим оборотом разговора, я только успел сказать, что я «в штатском костюме и не во фронте», как полковник во всё горло завопил: «Потрудитесь не являться больше в управление, я не желаю с вами разговаривать и обо всём подам рапорт командиру Отдельного корпуса жандармов!» Я повернулся и вышел, чтобы более не являться в управление, пока во главе его стоит князь Ми[кела]дзе!
Пришлось, конечно, подробно изложить всю историю в письме к директору Департамента полиции, в котором я уведомил также, что делу розыска в Саратове наносится удар, ибо невозможно производить при установившихся порядках никакой своевременной ликвидации преступного элемента. Насколько я помню, в конце письма я просил перевести меня в другой город, хотя мне крайне не хотелось тогда бросать так хорошо наладившееся дело розыска в Саратове.
Около двух месяцев тянулось решение этого дела, закончившееся переводом не меня, а полковника Ми[кела]дзе на должность начальника жандармского железнодорожного управления где-то в Средней Азии. Всё же и тут, несмотря на всю очевидную несостоятельность, его не отчислили от должности, а «перевели» на должность начальника другого управления, правда, «железнодорожного», но всё же управления! Генерал барон Таубе продолжал оставаться на своём посту и затаил злобу против скромного жандармского ротмистра Мартынова, «из-за которого» пострадал князь Ми[кела]дзе!
Забавно, что впоследствии мне пришлось выслушать от одного из старших адъютантов штаба Отдельного корпуса жандармов изумлённое восклицание: «Как он вас не зарубил тогда?!» Теперь я и сам изумляюсь, как это всё могло быть, а ведь я, описывая эту историю, невольно смягчаю краски.
Глава IVВ Саратове (II)
Хорошая агентура — не фунт хлеба. — Провокация в России и за границей. — Убийство Боброва. — Ликвидация областного комитета эсеров.
Как я уже неоднократно отмечал, Саратовская губерния, да и другие губернии Поволжья, была насиженным местом народников, народовольцев и их естественных преемников — групп и организаций Партии социалистов-революционеров. В Саратове основались прочно отдельные группировки этой партии. Частично подвергшиеся разгрому политической полицией, они всё же продолжали свою законспирированную жизнь.
До 1903 года, когда было сформировано Саратовское охранное отделение, местным розыском руководило Саратовское губернское жандармское управление, и, как правило, руководило им из рук вон плохо. Да и на какие средства можно было тогда осуществлять этот розыск? Денежный отпуск был грошовый, а исполнители в лице какого-нибудь престарелого жандармского полковника или генерала, заботившегося о том, чтобы благополучно закончить свою карьеру и получить долгожданную пенсию, совершенно не были приспособлены к жандармской деятельности. Всё дело розыска опиралось на «случайности».
С открытием в Саратове охранного отделения, которое обладало натасканным на розыске штатом служащих, энергичным и полным желания работать начальником, получившим, как-никак, достаточные средства для политического розыска, дела пошли лучше. Не надо, однако, забывать, что поставить на правильную ногу политический розыск в короткий срок нельзя. Не надо также забывать, что то время было временем исключительно беспокойным и что начальнику отделения приходилось наспех разрешать текущие проблемы.
Словом, вышло так, что моим двум предшественникам по должности начальника отделения в Саратове не удалось создать действительно серьёзную агентуру, которая могла бы осветить конспиративные тайны и установить все связи местной организации эсеров. Я не хочу сказать, что до моего приезда в Саратов розыск был поставлен плохо. Нет. Были и удачные ликвидации, но всё-таки недоставало полной картины того, что происходило в законспирированных центрах подполья.
Почти целый год я употребил на то, чтобы заполучить в своё распоряжение такую секретную агентуру, которая осветила бы мне подлинную физиономию саратовского эсеровского подполья. Мне удавалось приобрести агентуру, которая освещала это подполье то из одного угла, то из другого. Но я всё равно чувствовал, что я не добрался до действительного, законспирированного центра, откуда шли партийные распоряжения. Мы находили, например, партийную литературу, иногда целый склад её. Брошюры были новые, заграничного издания. Значит, они как-то и по чьему-то распоряжению доставлялись в Саратов, какие-то законспирированные центры её распределяли по городу и уездам. Но мы обрывали только концы этих нитей, арестовывали исполнителей, но ещё не добирались до распределителей, до местного руководящего центра. Агентура не фунт хлеба, который можешь купить на базаре. Для создания агентуры нужны не только деньги, не только терпение, не только опытные люди, но и тот золотник счастья, который ничем заменим быть не может. И только летом 1907 года мне удалось построить такую агентуру.