йным, и когда появилось так много мемуаров и воспоминаний всякого рода, я остался при одном убеждении: убийство Столыпина исходило из сложных ощущений «раздавленной» души отдельного лица, в данном случае Богрова. Всё дело, весьма запутанное и осложнённое второстепенными обстоятельствами, и выяснение мотивов, толкнувших Богрова на роковой шаг, собственно говоря, требуют писательского таланта Достоевского. Только тогда они будут достаточно убедительны для читателя.
В Киеве в это время руководил политическим розыском некий, в то время жандармский подполковник, недоброй памяти Н.Н. Кулябко.
История его службы вкратце такова. Когда я, ещё в бытность мою офицером Московского жандармского дивизиона, бывал по службе в так называемых «нарядах» то в императорских театрах, то на бегах и на скачках, моим партнёром со стороны общей полиции в тех же нарядах иногда бывал и помощник пристава Тверской части Московского градоначальства Кулябко, высокого роста, довольно красивый подпоручик, очень худой, несколько болезненного вида, очень скромный, вежливый и очень, очень тихий. Я его знал мало, но его товарищи по службе определяли его как человека недалёкого. Перейдя на службу из Москвы в Петербург, я временно потерял Кулябко из вида. Когда же через несколько лет, уже в Саратове, я узнал о переводе в Отдельный корпус жандармов поручика Кулябко, то я знал, что этот служебный перевод достигнут только тем, что Кулябко был в свойстве с известным А.И. Спиридовичем.
Необычайно быстро Кулябко получил должность начальника Киевского охранного отделения, ничем как будто не проявив себя до того на службе в Отдельном корпусе жандармов.
Мне пришлось мельком, кажется в 1909 или 1910 году, встретиться с ним в стенах Департамента полиции во время одного из моих наездов в Петербург из Саратова. Кулябко тогда был почему-то в мундире чиновника Министерства внутренних дел. Внешне мало изменившись, он сильно изменился в манере держать себя. Теперь он держался в высшей степени уверенно и довольно небрежно поздоровался со мной. Держал себя как бы уже наметившимся кандидатом на какой-то высший пост по нашему ведомству. Он и получил бы его, не случись трагедии в Киеве. У Кулябко была, как говорится, «рука» наверху. «Рукой» этой был его свойственник А.И. Спиридович.
Спиридович был совсем другой человек. И на нём лежит часть вины за гибель Столыпина.
В бытность мою офицером Московского жандармского дивизиона я мельком встречался, но знаком не был с поручиком Александром Ивановичем Спиридовичем, служившим в то время в качестве офицера для поручений при известном Сергее Васильевиче Зубатове, тогда начальнике Московского охранного отделения, сделавшем из этого отделения образцовое розыскное учреждение на всю империю. А.И. Спиридович был им любим, отмечен как способный жандармский офицер, не раз посылаем с ответственными поручениями в провинцию и, наконец, когда в 1902 году последовало распоряжение об образовании нескольких провинциальных охранных отделений, вскоре назначен первым начальником Киевского охранного отделения. Уже тогда можно было предвидеть его следующее назначение в Москву или Петербург.
У нас в Корпусе жандармов рассказывалось, что, когда некую партию политических арестантов посадили на каком-то из вокзалов Москвы в вагон поезда, отправляемого в «восточном» направлении, и при посадке в вагон присутствовал поручик Спиридович, один из арестованных, выглядывая в окно и показывая на Спиридовича, сказал своему товарищу по несчастью: «Посмотри на этого рыжего, этот далеко пойдёт!» Спиридович был сильно рыжеват и действительно пошёл далеко.
Что и говорить, человек он был способный, умный и ловкий. Какому именно из этих качеств он обязан больше всего своей карьерой, я не знаю. Думаю, что всем трём одинаково, особенно в том периоде своей жизни, когда он, жандармский офицер, вошёл в ложную, насыщенную интригами, служебными подвохами и чванливой спесью придворную атмосферу в качестве офицера дворцовой охраны.
Не всякому рядовому жандармскому офицеру удалось бы выкарабкаться на поверхность после, казалось бы, полного крушения служебной карьеры. Спиридовича ожидал суд. Его считали у нас в Корпусе конченым человеком. Но он уцелел. Да не только уцелел. Было по этому поводу много толков и пересудов. Многие объясняли последующую его карьеру снисходительностью Императора. Как известно, очень мягкий и добрый Государь долго колебался в вопросе о преданию суду главных руководителей киевской охраны 1911 года. Как-то Государь, сообщая председателю Совета министров графу В.Н. Коковцову, что он решил прекратить дело по обвинению лиц, допустивших упущения в киевской трагедии, сказал: «В особенности меня смущает Спиридович. Я вижу его здесь на каждом шагу, он ходит как тень около меня, и я не могу видеть этого удручённого горем человека, который, конечно, не хотел сделать ничего дурного и виноват только тем, что не принял всех мер предосторожности»[148].
Государь любил запечатлевать мелкие события своей семейной жизни фотографическими снимками. Некоторые частные комнаты дворца были сплошь увешаны такими фотографическими снимками. Целые альбомы были заполнены рядом снимков Наследника и Великих княжон в их повседневной обстановке. Спиридович и тут учёл положение: научился фотографическому искусству и снимал членов Императорской семьи чуть ли не на полуофициальном положении «своего» фотографа.
Блестящую карьеру Спиридович начал с небольшого. В 1902 году его назначили на первую самостоятельную должность по политическому розыску в провинцию, в городок Таврии. Он был до этого времени офицером для поручений при Московском охранном отделении, где прошёл практическую школу политического розыска при Зубатове, который, оценив блестящие служебные качества молодого жандармского поручика и его розыскной энтузиазм, выдвинул его на открывшуюся самостоятельную должность.
Как я уже упоминал, при Зубатове состоял некий чиновник Евстратий Павлович Медников. Человек простой, из мужичков, верный престолу и отечеству, способный и хитрый, себе на уме, Медников (попросту Евстрат) обожал Зубатова. В то же время он обожал и Спиридовича. По-видимому, Спиридович умел очаровывать нужных ему людей. Всё это легко усмотреть из нескольких писем Медникова, написанных им Спиридовичу в период 1902–1905 годов и во время революции 1917 года, обнаруженных по обыску у последнего в квартире[149].
Письма эти начинаются с мая 1902 года, т.е. с того времени, когда А.И. Спиридович получил первую самостоятельную должность по политическому розыску на Юге России. Эти письма дышат неподдельной любовью и полны забот Медникова о Спиридовиче. В них он даёт советы, рассказывает служебные новости, предупреждает о возможном появлении в Киеве наиболее опасных тогда и активных террористов: Гершуни, Мельникова и др.
После ареста Гершуни, произведённого Спиридовичем, Е.П. Медников посылает ему прямо восторженные письма. Когда секретный сотрудник ранит Спиридовича выстрелом из револьвера, то Евстрат выражает свои чувства столь горячо, что не остаётся сомнений в трогательной любви и преданности автора своему ученику, а затем талантливому начальнику розыска в Киеве.
Когда я сравниваю свои первые шаги по политическому розыску в Саратове, враждебную мне атмосферу, отсутствие каких-либо советов, с той атмосферой благожелательности и подсказанных указаний, что теперь видно из писем Е.П. Медникова, то могу только позавидовать Спиридовичу. Думаю, что и подбором состава служащих при заполнении вакансий в Киевском охранном отделении Евстрат не обидел Спиридовича: все это были служащие Московского охранного отделения.
Я имею основание полагать, что служба Спиридовича в Киеве была очень успешна. Два случая, оба относящиеся к делу политического розыска, отметили этот период его деятельности. Первый из них заключался в удачном аресте уже упоминавшегося мной Гершуни. В награду за это А.И. Спиридович, если не ошибаюсь, был произведён за отличие в чин подполковника. Другой случай, окончившийся для него тоже наградой (орден св. Владимира), заключался в том, что его же собственный сотрудник выстрелил в него, пробив пулей лёгкое навылет. Спиридович долго болел, но оправился. После этого он уже не занимал должностей, связанных с непосредственным руководством по политическому розыску, и был переведён на службу по дворцовой охране.
А, собственно говоря, за что именно был награждён Спиридович орденом св. Владимира? Ответ может быть только таков: или в награду за перенесённые страдания, или за… неудачное руководство секретной агентурой, один из служащих в которой задумал его убить, в то время как у Спиридовича не оказалось налицо ни интуиции, дабы предвидеть намерение собственного же сотрудника, ни другой агентуры, достаточно осведомлённой, дабы предупредить готовившееся покушение. В другом случае, позднее, а именно в 1911 году, в том же Киеве у того же Спиридовича не оказалось налицо ни той же необходимой всегда интуиции для понимания намерений и настроения Богрова, ни другой, осведомлённой агентуры! Те же ошибки!
Какое отношение имел А.И. Спиридович к киевскому делу, т.е. убийству П.А. Столыпина, увидим из дальнейшего. Сам виновник киевской драмы, секретный сотрудник Киевского охранного отделения Богров, начал помогать политическому розыску в бурный период революционного подполья, где-то в Тамбовской губернии, если не ошибаюсь, в Борисоглебске. Тогда там сильно проявляли себя максималисты. Работа секретной агентуры в такого рода подпольных группах, как я уже упоминал, всегда сопряжена с огромным риском для сотрудника.
Руководители Богрова, вероятно, были далеко не искусные люди, и скоро в результате сотрудничества с ними его стали заподозревать в революционных кругах или, может быть, коситься на него. Его осведомлённость стала понижаться, а вместе с тем понизилось или сильно сократилось и его денежное содержание. Богров же был любитель пожить. Денег ему не хватало. С другой стороны, он был сыном людей в своём кругу известных и сам был интеллигентом, кажется помощником присяжного поверенного. «Провалиться» или быть обнаруженным как секретный сотрудник полиции для Богрова означало гражданскую смерть.