С этой поры административный восторг у Адрианова поослабел, и я мог спокойнее разбираться в антинемецких доносах обывателей.
Второй антинемецкии нажим произошёл несколько позже, весной 1915 года, и окончился немецким погромом. Москвой «правил» тогда князь Юсупов граф Сумароков-Эльстон. Оба они, и Адрианов в качестве градоначальника, и князь Юсупов в качестве главноначальствующего над Москвой, были удалены с должности после погрома.
В связи с историей этого погрома я расскажу и о моих служебных встречах с князем Юсуповым
В начале 1915 года правительство решило создать высшую объединяющую власть в Москве, но, в отступление от прежней генерал-губернаторской власти, была образована должность главноначальствующего, более отвечающая наступившему военному времени. Объединение власти, конечно, вполне отвечало сложным запросам того времени, но при одном непременном условии — выборе подходящего для такой должности лица.
Выбор, однако, был сделан чрезвычайно неудачно. Конечно, князь Юсупов был достаточно независим, до некоторой степени знал Москву, был богат и знатен, но не обладал ни опытом, ни знаниями.
В один прекрасный ранневесенний день все начальники отдельных частей, как военные, так и штатские, в соответствующей военному времени форме собрались на Николаевском вокзале для встречи приезжавшего из Петербурга главноначальствующего, князя Юсупова.
Из вагона бодро вышел генерал «гвардейской» складки, со светскими манерами и быстрыми движениями. Князь Юсупов держался очень просто. Простота манер и обращения сразу подкупала. Генерал в сопровождении старших чинов обходил представлявшихся, здоровался, но почти не задавал вопросов. Приём быстро окончился.
Московское градоначальство с приездом главноначальствующего входило в прямое ему подчинение; получалась новая инстанция, куда надо было сообщать, где надо было делать доклады и пр.
Я лично, по своей должности, не ожидал, что скоро войду в очень близкий контакт с главноначальствующим, но случаю было угодно, чтобы это произошло.
Вскоре, в связи с одним из моих письменных докладов градоначальнику, касавшимся, насколько я помню, какой-то забастовки, генералу Адрианову пришлось ехать к главноначальствующему. Вопрос, изложенный в моём докладе, имел отношение к подпольной агитации и, вероятно, показался градоначальнику несколько сложным, а потому он вызвал меня к себе и предложил мне отправиться вместо него к князю Юсупову и объяснить всё дело, изложенное в докладе.
Юсупов жил в своём известном особняке-дворце у Красных Ворот. Дом был огромный, неоднократно реставрированный, помнивший старину, пожалуй, только своим фундаментом и нижним этажом. Низ дома ещё напоминал царей, но верх, с его громадными залами и бесчисленными круглыми гостиными, боскетными[169] и другими большими и малыми комнатами, сохранял эпоху не во всём, и если и сохранял, то в значительной степени благодаря умелой и знающей руке талантливого и умного руководителя и директора московского Строгановского художественного училища[170]Н.В. Глобы. Он был свой человек в доме князя Юсупова и, как это ни странно, принимал всегда участие в самых разнообразных заседаниях, которые любил устраивать князь Юсупов.
Комнаты были заполнены художественными редкостями, картинами, бронзой и мрамором, так что, когда я в сопровождении лакея, провожавшего меня в кабинет князя, проходил по анфиладам дворца, у меня, как говорится, глаза разбегались.
Я был введён в очень небольшую квадратной формы комнату, которая по какому-то странному решению князя служила теперь ему служебным кабинетом. Комната совсем не отвечала своему заданию: недостаточно большая, она едва вмещала небольшой письменный стол, несколько кресел, пару небольших столиков, и вся была наполнена самыми разнообразными художественными предметами.
Я представился князю и объяснил, что генерал Адрианов прислал меня для соответствующего доклада. Думаю, что князь не разобрал тогда, кто именно явился к нему: я был в защитной форме, и жандармский мундир не бросался в глаза. Возможно, что князь принял меня за одного из штаб-офицеров для поручений при градоначальнике. Это я понял уже значительно позже.
Князь был, по-видимому, очень занят, он предложил мне сесть как раз с другой стороны своего письменного стола, на котором грудами лежали телеграммы, дела в синих папках, газеты и масса неразобранных служебных бумаг.
Я, как аккуратный человек, не терпевший загромождённости письменного стола, сразу понял, что главноначальствующий тонет в массе бумаг. Моя догадка подтвердилась скоро. В кабинет беспрерывно входил лакей в безупречной ливрее и подавал князю то груду телеграмм, то свежую дневную газету, то клал на стол новую папку с бумагами «для доклада». Князь, не начиная со мной разговора, нервно, беспокойно и как-то беспомощно то открывал одну из поданных телеграмм, то брался за просмотр газеты, то снова начинал рассматривать лежавшее перед ним «дело».
Я стал рассматривать картины, стараясь отгадать художника, любовался разными objects d’art[171], во множестве разложенными на столиках и отвлекавшими внимание от дела, по которому я пришёл.
Лакей подал чай. Прошло около получаса… Князь развёртывает телеграмму, смотрит на неё в недоумении и вдруг, обращаясь ко мне, говорит раздражённо: «Не угодно ли, теперь я должен «протолкнуть» какой-то сахар! Чёрт его знает, как я его протолкну! При чём я тут!» Я понял, что дело касается груза сахара, предназначенного в Москву, но застрявшего где-то на железной дороге из-за заторов, образовавшихся вследствие передвижения войск и военных припасов. При виде явной административной беспомощности главноначальствующего я позволил себе подсказать ему весьма простой выход из положения: «Ваше сиятельство, если вы на этой телеграмме положите резолюцию, примерно такую: «Начальнику дороги, правителю дел и начальнику жандармско-полицейского управления срочно доложить дело», вы легко сможете принять правильное решение!»
«Вы думаете, что я тогда найду правильное решение?» — спросил меня неожиданно князь.
«Конечно!» — уверил я главноначальствующего, но понял в эту минуту, что предо мной сидит «административное дитя».
«Ну, а с такой телеграммой как вы думаете поступить?» — обратился ко мне князь, протягивая другую телеграмму.
На этот раз вопрос шёл о каких-то винных складах и их охране. Дело было, конечно, совсем не по моему ведомству. Я подсказал и вторую резолюцию.
Так около часа я прочитывал телеграммы и давал князю различные советы. Главноначальствующий под конец повеселел, острил, шутил. Наконец я улучил минуту и для моего доклада и сам подсказал и резолюцию к нему.
Откланявшись и пытаясь самостоятельно пробраться к выходу, я долго бродил по разным анфиладам огромного дома.
Не прошло и дня, как градоначальник передал мне приказание главноначальствующего явиться к нему. Я поехал и снова присутствовал при разборе князем почты. На другое утро я опять был вызван к князю — на этот раз по каким-то делам градоначальства.
Каждый вызов к главноначальствующему, естественно, отнимал у меня много времени. Самая забавная в наших «деловых» встречах с князем история, почти анекдот, приключилась в мой четвёртый или пятый приезд к нему. Я сидел у него в кабинете, и князь, разбирая бумаги, вдруг устремил на меня недоумённый взгляд и спросил: «А скажите, пожалуйста, полковник, какую вы, собственно говоря, занимаете должность?»
Я опешил от этого вопроса, но, насколько возможно, в удобопонятной для мальчика среднего возраста форме объяснил, в чём заключается моя должность.
В комнату вошёл лакей и доложил о завтраке. Князь пригласил меня к столу.
Завтраки у князя Юсупова подавались в разных комнатах: стол был сервирован то в «угловой» гостиной, то в «жёлтой», редко в одной и той же комнате. За завтраком на этот раз собралась небольшая группа приглашённых, близких к князю по должности. Очень красивая и очень моложавая княгиня завтракала с нами. За стулом каждого присутствовавшего стоял ливрейный лакей. Князь был очень в духе и рассказывал, изящно грассируя, как ему пришлось утром присутствовать на длинной церковной службе по случаю похорон какого-то видного чиновника. «Отслужили панихиду, идём процессией. Вдруг остановились на Мясницкой, — рассказывал князь, — опять служить панихиду! Спрашиваю, почему опять служат? Отвечают — лития[172]. Почему лития? Какая лития?» — «Ах, — вмешивается княгиня, — это понятно; вероятно, служили литию у квартиры покойного!» — «Нет, это совершенно невозможно; сколько времени ушло! Нет, у себя в полку я прямо сказал священнику: служить кратко!»
Разговор перешёл на политику. Княгиня стала задавать мне вопросы и искренне удивилась, отчего мы не можем переарестовать всех смутьянов и революционеров. Казалось, что княгиня насчитывает их сотню, другую…
Лакеи тем временем необычайно быстро меняли блюда, так что, если отвлечённый ответом гость не успевал вовремя закончить необыкновенно вкусное блюдо, ему оставалось только видеть исчезающую тарелку и другую, вновь подаваемую к следующему блюду.
Не знаю, понравился ли я или мои советы князю, но с того времени не проходило одного или двух дней, чтобы он сам по телефону не вызывал меня к себе, а так как князь не умел вообще распределять своё время, то бывало и так, что придёшь к нему, а он выезжает из дома, приветливо машет рукой и просит подождать. Иной раз приходилось ждать час-другой. Правда, это ожидание было обставлено не без приятности: в одной из приёмных обычно сидело несколько близких князю чиновников, подавались вино, бисквиты.
Во время одной из многих бесед с князем, не помню, по какому вопросу именно, кажется, о винных складах и способах и мерах, которые следует принять для их охраны, я, не имея необходимых сведений и данных, предложил князю устроить специальное совещание и собрать лиц, которые с пользой для дела могут представить свои заключения. Князю моя мысль очень понравилась. Он приказал приехать и мне. На другой же день на совещание собралось человек двадцать — двадцать пять, причём добрая половина из нас была вызвана, как говорится, «не по адресу». Был неизбежный Н.В. Глоба, этот фактотум