Особого отдела. Хотя директор департамента и ведал всем политическим розыском, но фактическую работу по руководству политическим розыском нес на себе заведующий Особым отделом. Последним заведующим был жандармский полковник Иван Петрович Васильев.
Служебная его карьера сложилась так. Родился он в 1872 г., учился в С.-Петербургском кадетском корпусе и в Александровском военном училище. Поступил по окончании курса в 1891 г. в 254-й Темир-Хан-Шуринский резервный батальон подпоручиком. В 1900 г. перешел в Отдельный корпус жандармов и начал здесь службу с адъютанта при Московском губернском жандармском управлении; в 1902 г. он числился в резерве по этому управлению, в 1903 г. состоял помощником начальника управления по Клинскому и Волоколамскому уездам; в 1907 г. прикомандирован к Московскому жандармскому управлению с откомандированием для занятий в Московское охранное отделение. В 1909 г. он был прикомандирован к Санкт-петербургскому жандармскому управлению, отсюда на короткое время к Лифляндскому и затем вновь к Санкт-петербургскому, с откомандированием для занятий в Департамент полиции. Во время войны работал в контрразведывательном отделении Главного управления Генерального штаба, а с января 1917 г. он был {158} назначен заведующим Особым отделом. Васильев не был особенно близок практической жандармской работе по розыску, а большую часть службы провел в канцелярской работе по учету, контролю и руководству политическим розыском. Он был усидчив, аккуратен, хорошо знал свое дело; единственным его недостатком в глазах начальства было пристрастие к выпивке.
День 27 февраля 1917 г. был последним днем службы Васильева. 1 марта он был арестован. 13 марта члену Комиссии по обследованию мест заключения в городе Петрограде С. Виленскому он дал ответы на вопросы и объяснения, собственноручно изложив их в следующем протоколе № 87.
Имя - Иван. Отчество - Петрович. Фамилия - Васильев, 45 лет.
Род занятий - полковник Отдельного корпуса жандармов, прикомандированный к Петроградскому губернскому жандармскому управлению и находившийся в откомандировании для занятий к Департаменту полиции министерства внутренних дел.
Местожительство - Петроград, улица Жуковского, д. 8, кв. 5. День задержания - 1 марта 1917 года. Кем задержан - добровольно лично явился в Государственную думу (военную комиссию). Причины задержания - передал себя в распоряжение Временного правительства ввиду признания нового государственного строя и в целях выражения своей лояльности.
К этим ответам Васильев присоединил и следующие объяснения:
«27 февраля сего года с утра я находился на обычных занятиях в Департаменте полиции, который оставил, когда последовало разрешение директора департамента служащим окончить занятия и разойтись. При этом, однако, никаких директив о дальнейшем со стороны начальства не последовало. Не было также дано никаких указаний и начальством Отдельного корпуса жандармов, каковое обстоятельство не дало мне возможности тотчас передать себя в распоряжение новой власти. Когда же 1 марта я прочитал приказ председателя Государственной думы офицерам гарнизона города {159} Петрограда о явке в собрание армии и флота, я явился в последнее, где получил пропуск в Военную комиссию Государственной думы. Из этой комиссии я был препровожден в посольскую ложу Государственной думы, где и находился до 2 марта вместе с другими жандармскими офицерами; 2 марта я был переведен в буфетную комнату, а 6 марта в городской арестный дом.
О том, что я по своей инициативе решил передать себя в распоряжение Временного правительства, могут засвидетельствовать лица, названные мной. Явясь в Государственную думу, я встретил капитана Гурко (кажется, Омельницкого), служившего в Главном управлении Генерального штаба, который и докладывал о моей явке коменданту.
К изложенному позволяю себе присовокупить, что, в случае освобождения моего, я желал бы принести пользу службой по контршпионажу, ибо до июня 1917 года я два года служил в контрразведывательном отделении Главного управления Генерального штаба, где службой моей были весьма довольны, о чем известно Генерального штаба генерал-майору Николаю Михайловичу Потапову служившему во время войны в названном управлении…
В департаменте полиции я с июня сего года (то есть с 1916. П. Щ.) исполнял по поручению начальства отдельные письменные работы по составлению докладов, бумаг и тому подобное. С 15 января на меня было возложено заведование так называемым Особым отделом, - то есть тем делопроизводством департамента, где сосредоточена переписка по политическому розыску. Особый отдел являлся простой канцелярией по выполнению резолюций и распоряжений директора департамента. Об организации как этого отдела, так и других политических частей департамента (IV и V делопроизводств) и о функциях их я представил записку В. Л. Бурцеву, которому я по своей инициативе предложил {160} свои услуги осветить все, что мне известно по моей службе в департаменте [31].
Об организации расстрелов из пулеметов чинами полиции мне ничего не известно. Считаю долгом пояснить, что со времени вступления в должность министра внутренних дел Протопопова роль Департамента полиции, в частности Особого отдела, была сведена к нулю.
У всех служащих сложилось, на основании отдельных признаков, мнение, что существует как бы „параллельный“ департамент, в лице генерала Курлова, Комиссарова, сенатора Белецкого и полковника Бергольдта, при участии директора А. Т. Васильева: лица эти были в оживленнейших сношениях с Протопоповым и - почти наверное можно сказать - являлись главными вдохновителями его и советчиками в его безумных выступлениях. Не было секретом, что Бергольдт, являвшийся осведомителем о всем происходящем в Государственной думе, все силы употреблял, чтобы поддерживать в Протопопове раздражение против Думы; некоторые сведения им давались безусловно в тенденциозном освещении, и даже в разговорах с офицерами Бергольдт не стеснялся высказывать, что порядок может водвориться лишь с „разгоном“ Думы.
Добавляю, что среди чинов департамента существовало убеждение, что провокационные выпады, вроде организации ничем не объяснимой забастовки в октябре, разбрасывания прокламаций и тому подобное, являлись результатом деятельности Комиссарова. Это обстоятельство, в связи с общим направлением деятельности Комиссарова, дает основание предполагать, что в деле организации расстрела едва ли не он играл выдающуюся роль. По крайней мере, он хвастливо рассказывал, что близость его к Протопопову породила слух, что его, Комиссарова, назначат на 14 января „диктатором Петрограда“ [32]. {161}
Когда возникли уличные беспорядки в Петрограде, сопровождавшиеся столкновениями толпы с полицией и войсками, Особый отдел составлял, на основании поступающих из Охранного отделения по телефону сведений о происходящих эксцессах, записки для министра, а ночью по такой записке составлялся проект телеграмм от Протопопова Воейкову в Ставку. Хотя в записках все было изложено строго объективно, без всяких уклонений в ту или другую сторону, тем не менее 25 и 26 февраля проекты телеграмм возвращались от Протопопова с требованием оба раза смягчить содержание телеграмм, причем никакие возражения составителей, что такое „смягчение“ может представить в Ставке события в ложном виде, во внимание не принимались. Помню, что последняя телеграмма (26 февраля) уже после переделки ее Особым отделом, была еще „смягчена“ перед отправкой Протопоповым».
Хотя Васильев очень осторожно и уклончиво говорил о своей работе («так, мол, занимался канцелярскими переписками») и о деятельности Особого отдела, но и из этого показания было видно, что товарищеской солидарности он не чувствовал. И действительно, через три дня, 21 марта, он подал специальную записку под заголовком: «О провокационной деятельности некоторых розыскных деятелей». Эта записка занимает особое место среди жандармских воспоминаний, и ее необходимо противопоставить голубым мемуарам как пресловутого жандармского историка, генерала А. И. Спиридовича, недавно переизданным в СССР, так и генерала П. П. Заварзина. Оба генерала - борцы и певцы жандармских подвигов - сложили хвалу жандармскому корпусу. Васильев же выступил обличителем провокационных затей своих коллег по розыску, а уж ему-то в точной осве-{162}домленности отказать нельзя. Он черпал материал не только из своих личных воспоминаний, но из документальных расследований Департамента полиции. Просматривая в 1917 г. дела Особого отдела (особенно по инспекторскому отделению), я встретил немалое количество секретных досье о возмутительно-провокаторских делах и проделках жандармских офицеров.
Привожу целиком записку Васильева.
«В широких кругах общества сложилось убеждение, что провокация в деле политического розыска является результатом требований такого преступного приема, предъявляемых к розыскным органам Департамента полиции.
Между тем, беспристрастное рассмотрение дел названного департамента, в частности Особого отдела, покажет (Так! П. Щ.), что департамент с своей стороны не только не требовал и не поощрял провокации, но всемерно боролся с таким гнусным явлением. Это с несомненностью может быть установлено путем рассмотрения целого ряда циркуляров и указаний Департамента полиции, преподанных розыскным органам и отдельным представителям розыска на местах со времени удаления из департамента печальной памяти Зубатова и его присных. Кроме того, в департаменте, Особом отделе, в особом железном шкафу, хранится журнал заседаний съезда представителей политического розыска, бывшего в ноябре-декабре 1912 года в Петрограде, - в каковом журнале содержится прямое осуждение провокации [33]. Указания по такому поводу давались до самого последнего времени в каждом случае, когда получались сведения о возможности применения провокации тем или иным розыскным {163} деятелем (последнее было дано начальнику Харьковского губернского жандармского управления, кажется, в декабре 1916 года или январе сего года).