Плоть моя!
В гаремы атмосфер
из заводских ворот
тебя несу я в чаше.
Ты запоешь на пароходе светлом:
— Я не одна!
Я не одна!
О ветер!
О раввин, мой ветер!
Пересеку весну кошачью,
вновь отточу и смех, и плач свой…
О сын мой, сын моей мечты!
Я — Магдалина! Кто же — ты?
Удар смычком — хочу быть с ветром…
…В свободный дух и плоть поверьте!
Горит, пылает в небе кокс,
и стал призыв мой всепланетным.
Я верю в свет Волосожара —
и прочь бредут понуро волки.
Я верю в свет электроламп —
и вот жених меня зовет.
Я вижу —
растворились тучи
в прозрачном небе.
Товарищи коммунисты!
Станьте со мною рядом
и снова в трубы:
— Меч! —
Идет мой враг смертельный —
будни.
Только от вас
я жду совета,
я жду защиты.
Ах, заря моя так стонет-стонет:
песчаная пустыня без воды,
дух не сумел наполнить светом тело,
и тело вновь сосут кроты.
Я, ваша матерь и сестра,
лежу в объятьях похоти нечистой.
Позор земле!
А ну-ка, в крик:
— Восстаньте все!
Наш дух не знал еще разора,
погибнуть не дадим весне.
Эй, революция для духа!
Так говорит вам
бывшая шлюха.
Нет еще никого. Одиноко.
И над бездною мечется взгляд,
и сорит лепестками до срока
ожидания женского сад.
Чернобровая самка, самица.
…Пусть вам флюгером служит плоть.
— Не хочу я вдруг окотиться!
— Не хочу в людях видеть скот!
Кто из вас знает вкус террора?
Кто из чаши громовой пил?
Я гляжу быстролетным взором
не на сотни — мильоны миль.
Для скитальца — штормящие воды,
смерчи, молнии, тяжкий удел.
Для воскресшего — только полеты
еще дальше, туда, за предел.
Почему же, на миг задержавшись,
не сказать, что есть плоть,
а что — дух?
И сестра я, и мать, совесть ваша.
Я со скорбью своею бреду.
Но нет! —
промелькнут синеглазые сны,
только красный фонарь не проснется…
И под мороси шепот осенний
не забрызгают юбку мою
тротуары.
Не пойду я шлюхою шляться
на мосты и проспекты.
В революционной отчизне
пришел конец моей продажной жизни!
И гляжу я на вас,
на вас, проститутки
без формальной проституции,
и на душе становится так зябко,
как в полночь ледяную на углу.
И тогда шаг стремлю в заводские ворота,
потому что подснежники нашей весны
запахнут в рассветном дыму
трудового пота.
…Слышите железа лязг?
Это куют нам двойную волю,
тяжесть двойную снимают с нас.
…И наконец заголубеет органно:
— Радуйся, плоть моя!
Радуйся, друг!
…Спешит слиться с плотью
свободный дух!
Олекса Влызько© Перевод А. Руденко
ДЕВЯТЫЙ ВАЛ
Холодный шторм
в холодной злобе,
обвалами —
холодный гуд…
Все море
в бешеном ознобе.
Летит девятый
изумруд…
Ударит
в берег,
разгорится…
Он — пьяный гений
трех секунд —
над скалами
поднимет бунт
и вдруг угаснет,
разлетится
в ничто,
в ничто…
Таков
и ты,
поэт
сердечной маеты!
ДЕВЯТАЯ СИМФОНИЯМонолог
Огня! — Сверхчеловеческой любови!
Пусть в молодой груди вскипает кровь!
Беру тебя, беру, мой мир терновый,
В объятья солнечные!
Огневой
Могучей птицей облетаю ныне
Всю землю… И над людом простираю
Бескрайние крыла. — Придите все
Под их покров: коль не найдете рая,
Найдете пекло молодых объятий —
Всемирных, сильных… В них испепелятся
Жестокость, злоба… А инстинкт звериный,
Который скалится и жаждет крови,
В объятьях этих — тоже сгинет сразу,
Навеки сгинет — больше не воскреснет…
Как не воскреснет тот, кто упадет
В бездонный кратер, ненасытный кратер
Вулкана — запылавшего, как сердце!..
Огня! — Сверхчеловеческого буйства!
Любови пламенной! — Без слов, убитых
Губами евнухов… Губами тех,
Кто вместо сердца под шелками прячет
Вонючую отравленную яму
С могильными червями…
Так скрывали
Ублюдки рахитичные — потомки
Дегенератов с «голубою кровью»,
С гербами пышными, «красою рода»,—
Уродство язв
под золотом плащей!..
Огня! — Сверхчеловеческой любови!
Живое — сильным, мертвечину — сгнившим…
Любови буйной, солнечной (огня!),
Такой любови я желаю ныне,
Чтоб — сразу все живое охватила…
Чтоб только солнцем, только солнцем жить!
И добывать горячим потом счастье
Для сыновей и внуков… Для потомков
Далеких!..
Эй, огня, огня, — любови!
Пусть в молодой груди вскипает кровь!
Беру тебя, беру,
о мир терновый,
В объятья светлые! — В любовь мою
тебя кидаю, как в огонь пречистый:
Сияй! И очи всем несчастным исцели…
И ослепи того, кто выбрал темень —
Кто в яме прячется!..
Любови и огня!!!
БАЛЛАДА О «ЛЕТУЧЕМ ГОЛЛАНДЦЕ»
Тяжко
идет
броненосец
в рейс.
Все дальше земля —
старый кабак…
На мостике
капитан.
На губах
тринадцать чертей…
У глаз его —
цейс.
В раздумье
морщится
хмурый лоб…
На траверзе
солнце
и синий чад.
Жерла орудий,
как жабы, глядят —
каждое в небо
вздымает зоб.
Жмурки безбрежья…
Клокочет даль.
По палубе —
дождика
теплый крап…
Звенят якоря.
На бакборте трап
тихо
и холодно
скрежещет о сталь…
Во мгле — океан
умолк и обмяк…
Внезапно — приказ:
— Повернуть!
— Вест! —
На траверзе
мачта
воздела крест,
на мачте
виснет
кровавый флаг…
Остер,
как кортик,
курса пунктир…
И рвет
смешок на губах
лейтенант.
На том корабле,
на остатках вант,
развешаны трупы…
— Как холодно!..
— Бррр!..
Все ближе
корабль…
Все страшнее…
И смрад
уже броненосцу
наперерез
несет
налетевший
легонький бриз…
— Повернуть!..
— Назад!..
Ушли далеко…
А по спинам —
мороз…
Как только
на палубу
сумрак
упал,
на баке
товарищу
рассказал
о «Летучем голландце»
рябой матрос…
На волны
дышал
ветра шалого мех…
Схватившись
за черный, холодный борт,
стоял капитан,
вдруг — рванулся, как черт,
и в спазмах
сквозь зубы
выцедил смех:
— «Летучий голландец»?!
— Ха-ха-ха!
— Ведь то — коммунаров
расстрелянный бриг!..—
Но тут пошатнулся…
И хохот —
вмиг
назад затолкал
в свои потроха…
В раздумье
морщится
хмурый лоб…
На траверзе
злато
и синий чад.
Орудия жабами
в небо глядят —
вздымает
каждое
скользкий зоб.
Жмурки безбрежья…
Клокочет даль.
По палубе —
дождика
легкий крап…
Звенят якоря.
На бакборте трап
холодно,
жутко
скрежещет о сталь.
БАЛЛАДА СЕНТИМЕНТАЛЬНОЙ УЛЫБКИ
Меж сердцем
и разумом
снова разлад:
я грустный итог подвожу…
Над пульсом,
над ритмом
английских баллад
в потемках вечерних
дрожу.
Хмельной мотылек
залетает в окно,
и в жилах моих — не кровь, а вино.
Я милой, чьи губы — как маковый цвет,
в стихах сочиняю привет:
О, что мне поделать?
Ты знаешь сама,
что ночь сантиментов — нема!
И чувство мое —
заколдованный круг…
А к лирике звездной — я глух!
Только к тебе
я любовью
томим!
Нет в мире
подобных фей!
Можно было б
коробки сластей
украшать
портретом твоим!
Губы твои,