нипочем!
Воспой пробужденные силы,
Будь как широкая степь,
В которой казаков
Иль скифов могилы,
А над ними — небесный склеп.
Молчи о том, что минуло,
Как вечно могилы молчат…
В долине село
Еще не уснуло,—
А чутко слушает песни девчат.
Пусть месяц — мечтатель банальный —
Вспомнит на сте́рнях
Татаро-монгол…
Ты слышишь, как возле читальни
Смеется над ним комсомол?
Быстро очнется вечер,
Не станет истории, дум…
Начнутся веселые,
Звонкие речи,
Словно юной дубравы шум.
Ох, знаю я, знаю,
О чем ты страдаешь,
Запоздалая песня моя!
Прошлого голосом не наверстаешь,
Все, что Комсомол, — то не я.
Томительно долго
Деянья вершатся…
А времени ток не унять…
Эх, если б мне было двадцать
Или хотя б
двадцать пять!
Нет, не по мне сожаленья
О давних и славных днях!
Придет озаренье,
Цветенье, горенье,—
Довольно
вздыхать впотьмах!
Только бы сбросить мне эту
Тяжесть вечерних туч,
Горечь навета,
Шум очерета
И последний холодный луч.
Силы еще довольно,
И запал в душе еще есть!
Не печальный я очерет,
Сердце тоске не известь,
Живой я еще поэт!
В СЕЛЕ
Стога на росстанях маячат
В родимой, милой стороне,—
Я взгляд, от слез блестящий, прячу,
Здесь неуютно, зябко мне.
Здесь грудь томительно сжимает
Меж тучек небо в вышине,
А в сердце словно что-то тает,
Как воск на пламенном огне.
Уныло, будто на погосте,—
Пустынны, скошены поля!..
Так что ж сюда стремится в гости
Душа печальная моя?
Давно уже не в тон эпохе
И эта даль, и эта высь.
Шум городов, и крик, и грохот
В мою мелодию влились.
Мне чужд тенистый сад у дома
И чужды вздохи камыша.
Я полюбил глубокий омут,
Где тонет камешком душа.
На мачты, стрельчатые крыши
Всхожу я, как на эшафот.
А ваша ночь покоем дышит,
Уснуть безмолвье не дает.
Какой-то шорох, плеск неясный
Приносит в сердце темнота…
Лишь только зарево погаснет,
Я — бесприютный сирота.
Какая тишь стоит вокруг!..
Не шелохнутся степи, долы;
На изумрудный росный луг
Слетелись бабочки и пчелы.
Пылает солнечный костер,
Сияет небо голубое.
Бесцельно мой блуждает взор,
И мысль теряется от зноя…
Презрев крестьянские дела —
Который год уж горожанин,—
Давно отвык я от села,
Его покой мне дик и странен.
Здесь ни трамвай и ни авто
Движеньем воздух не колышет,
В часы урочные никто
Гудка призывного не слышит.
Лишь прошуршит рогатый жук,
Расправив надвое воскрылья,—
Его глухой и низкий звук
Напомнит шум автомобиля.
Когда ж померкнет свет зари,
Гляжу я, выйдя из избушки,
Как зажигают фонари
Неисчислимые гнилушки.
Чем от хандры спастись? Бог весть…
Рвануться в бездну млечных далей?
Иль из Вергилия прочесть
Десяток римских пасторалей?
Тоска и темь… С ума сойти!
Влачится время, как улита.
В читальню можно бы пойти,—
Да жаль, сейчас она закрыта…
МАРИЙКА
Смутной вечерней порою,
Когда горизонт во мгле,
Устало глаза закрою,
И станет тоскливо мне.
Вспомнится зимний вечер
И фастовский вокзал,
Вздрогнут от холода плечи,
А в душу вольется печаль.
Вновь предо мной предстанет
Тот девятнадцатый год —
В шинелях, старье и рвани
Голодный и нищий народ.
Вспомнится станция Фастов
И светлый Марийкин лик —
Служила она при красных
В газете «Большевик».
Наше с нею знакомство
Было недолгим тогда.
Смеялась Марийка звонко,
Веселой была всегда.
В сумрачный час на закате
Сердцу всего грустней…
Кстати или не кстати,
Позвольте поведать о ней…
В Фастове на вокзале
Марийка из «Большевика»
Сидела на лавке в зале
И ожидала звонка.
Она не была большевичкой,
Девчонка, дочь батрака,
Невзрачна и невеличка,
Корректор из «Большевика».
В Киев она возвращалась,
На Волыни оставив дом.
С ног валила усталость —
От Житомира шла пешком.
С плеча у нее свисала
Торба, как у калик,—
Коврига хлеба и сало
Завернуты в «Большевик».
У фастовского вокзала
Деникинский эшелон:
И на перроне, и в залах
Тьма золотых погон.
Марийка вынула сало
Из торбы и хлеба кусок,
Поспешно завтракать стала,
Пока не ударил звонок.
В Фастове на вокзале
Раздался истошный крик —
Сверкнул офицер глазами:
«Вы видите? Большевик!»
В Фастове на семафоре
Качнулся маленький труп —
Ветров собачья свора
Терзает старый тулуп.
Пусть на Волынь телеграмму
Вьюги быстрей отобьют,
Чтоб знала Марийкина мама
О том, что случилось тут.
Пусть грянет набат колокольный,
Воспрянет земля от дремы,
Ринутся красные кони
На оборотней зимы.
В Фастове на вокзале
Раздался третий звонок,—
Пар зашипел, застучали
Колеса, как тысяча ног.
Только Марийка-корректор
Осталась одна на ветру.
Кровь на замерзших рельсах,
А на семафоре труп.
……………………………
Проездом в Белую Церковь
Я фастовский вижу вокзал,—
Вспомню Марийку мертвой,
И грудь мне сжимает печаль…
МОЯ РОДНАЯ УКРАИНА
Моя родная Украина,
Зеленый рай земной!
Я припадал щекой к раинам,
Шептал: — Я твой! Я твой!
Тобой дыша во сне и вьяве
(Вот все мои грехи),
Твоей забытой давней славе
Я посвящал стихи.
Когда гудели буревалы
В отчаянной борьбе,
В моей душе росли хоралы,
Как память о тебе.
Там, где алели вражьи маки,
Ты с братьями была,—
И ярче горних звезд во мраке
Любовь твоя цвела.
Ты знала тех, что где-то в поле
Шли за отчизну в бой.
А я свои лелеял боли,
Я сын неверный твой.
Но от предателей лукавых
Стоял я в стороне,
Монет иудиных кровавых
Вовек не нужно мне.
Мой луг прекрасный, Украина!
Ты снова расцветешь.
Прими в святые Палестины
Изгоев бедных тож.
Прими моих несчастных братьев,
Что бродят тут и там,
Прости, открой свои объятья
Обманутым сынам.
Пусть и у них душа взлетает,
Теснит от счастья грудь.
Тот, кто не ищет, не плутает,—
Ты их вину забудь.
А я — последний между ними —
От милых мест вдали
Дарю напевы Украине,
Те, что в туге взросли.
ГЛЯЖУ В ПРОСТОР
Гляжу в простор бурливых вод,
где чайка гребни с волн срывает,
и мысль — отчаянный пилот —
в лазурь за нею вслед взмывает…
О, сколько радостных высот
в душе свершенья ожидает!
Слышны сквозь птичьи голоса
издалека удары грома.
Перед грозой молчат леса,
а в сердце буйство ветролома…
Взлетает песня в небеса,
как самолет с аэродрома!
Шумит в груди страстей прибой,
за облака отвага кличет.
Как голубой велит обычай,—
бросайся со стихией в бой!..
Тому, кто любит непокой,
удача белой чайкой кычет.
Оставь замшелый свой уют!
Дерзанья сердца не измерить.
Не затворяй в безвестье двери,
сомненье и боязнь — под спуд!
Пускай изгибами артерий
металлы жарких чувств текут.
А если вдруг зеленый сплин
Молохом жадным пасть разинет,—
мечта заветная: «дин-дин!» —
сполошной зов над миром вскинет.
Смерть от тоски — исход один всем,
кто погряз в болотной тине.
Мотором, сердце, задрожи
и обрети на счастье право…
Влекут крутые виражи,