За черными за тучами
(горючими, гремучими!),
за черными за тучами
миллион миллионов
мускулистых рук…
Катит. И в землю вонзает
(город, шлях впереди или луг) —
в землю плуг.
А на земле люди, звери и сады,
а на земле храмы и боги:
о, пройди, пройди и строго
рассуди!
Слабые — в лесах плутали,
в темноте пещер голосили.
— Что за страх, что за сила? —
шептали.
Никто из них песен, улыбок не знал
(огненного коня ветер гнал,
огненного коня —
как в ночи гроза),
и только их раскрытые мертвые глаза
отражали всю красу нового дня!
Глаза.
И БЕЛЫЙ, И БЛОК…
И Белый, и Блок, и Есенин, и Клюев:
Россия, Россия, Россия моя!
…Стоит сто-растерзанный Киев,
и двести-распятый я.
Там солнце повсюду! И слышно: Мессия!
Туманы, долины, тропа меж болот…
Родишь, Украина, и ты Моисея,—
придет он, придет!
Он скоро появится — слышу я, знаю.
Сквозь бурю, сквозь гром, содрогающий высь,
я клетками, нервами всеми взываю:
поэт, отзовись!
И встал чернозем, и глядит неотступно,
кровавый
лицо исказил его
смех.
Поэт, свою землю любить не преступно,
коль это — для всех!
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ГИМН
Вместе, дружней за работу!
Степи ли наши скупы!
Солнце цепами молотит,
с неба бросает снопы!..
Силу, надежду, отвагу,
веру, энергию — гей! —
с грозно-ликующим стягом
гордо несем для людей!
Всё осилим, всё сумеем,
тьму проклятую развеем!
Раб вчерашний станет братом —
лозунг пролетариата!
А девиз у нас таков:
Мир избавим от оков!
Хватит нужды и страданья,
молотом выкуем плуг!
Каждый — и сталь, и старанье,
каждый — товарищ и друг!
В травах — свинец да железо:
вспашем, друзья, целину!
Строим — живем, а не грезим:
сделаем вечной весну!
Так вперед же — к свету, к свету!
Рвите старые заветы!
Раб вчерашний станет братом —
лозунг пролетариата!
А девиз у нас такой:
мир избавим от оков!
Силится спрут капитала
шипом своим испугать:
всюду нас кривда встречала —
выйдем же правду встречать!
Будим, и будим, и будим —
трубы, гудки, поезда…
Были мы, есть мы, и будем,
так же, как солнце, — всегда!
Мы шагаем, мы дерзаем,
буржуазный мир взрываем.
Раб вчерашний станет братом —
лозунг пролетариата!
А девиз у нас такой —
мир избавим от оков!
Видно и небо, и долы,
море и пламя зари!..
Гей, богатырская доля,
счастье мирам подари!
Слышим и брань мы, и «браво»
из-за фиордов и дюн!
Вольную строим державу
из миллионов коммун!
Так давайте ж песней встретим
всех друзей на белом свете!
Раб вчерашний станет братом —
лозунг пролетариата!
А девиз у нас такой:
мир избавим от оков!
ШУМИ, ЭПОХА НАШАФуга
По кладбищу иду.
Лето еще за полным столом,
и день — с незастегнутым воротом,
но что-то в природе
всхлипывает.
Качайтесь, террасы деревьев,—
сегодня такая боль!..
Ветер, ветер, ветер —
дубы терзает, клены,
угрюмо в тучах солнце,
опять осенний ветер.
Лето еще за полным столом,
а в листьях струится желчь.
Желтеет.
Спать…
То здесь, то там —
по всему кладбищу —
прекрасный сон!
Какой в нем смысл? Какая цель?
А может, мертвым
лишь одно и грезится:
кровь
и борьба?
Хоть раз бы в жизни речь услышать,
которой верит мертвый мир.
Но нет, потусторонье не очнется.
Лишь отзвук иногда…
как будто…
неясный донесется…
Ветер вскрикнет, охнет
и клен согнет упруго,
угрюмо в тучах солнце,—
опять осенний ветер.
Дугами холмы легли.
Округлы могилы, как поросята.
А над ними —
кресты.
В рубашках изодранных, блузах рабочих
бегут недоспавшие,
и падают,
и запутываются в листве,
как будто в гудках заводских.
А вслед им —
черные памятники
зеркально струят презрительный смех:
«Заведитесь еще и здесь!»
— Да, да, и здесь!
Мы из ярма, из тюрьмы!
Ветер свободы с нами.
Прислушиваюсь:
голос, что звучит,
растет вокруг,—
в себе ношу я.
Живое — распадается на клетки,
а клетки — в землю, в зелень, шум.
И тот протест, и тот огонь,
что был в них,—
живет опять он:
зелень, шум…
Эпоха наша ветровая! —
шуми в вершинах, верховей!
Плыви из вечности, седая
мелодия моя.
Куда ни пойду — полукруг.
Куда ни ступлю — овал.
Хребты облаков округлились.
Лист колесом по дороге —
и весь голубой парус
круглую душу мою
на веслах несет в бесконечность —
мелодия моя.
Что ж ты, сердце? Откуда печаль?
Или недостойны мы света,
недостойны нести в себе
даже частичку его?
Так ведь, милое? Мысли река
и радиотоки — безумья рука —
космос раздверят.
Не станет замка́.
Не так ли, сердце?
Так, так —
исчезнут несчастье, бесчестье и зло,
вражда среди наций,
границы планет
раздвинутся,
и снова мы круг повторим
в своем возрастанье извечном —
растем к бесконечности.
И все навсегда будет ясно:
зелень… шум…
— «Шум…», — а может, неясно? —
и кровь, и былого разгром…—
Но голос глухой из могилы
доносит ко мне ветерком:
— Неясно, а правда, неясно? —
Другой уже рядом встает:
— Меня подняло твое сердце,
чуткое сердце твое.
Окликнем же кладбище, брат мой!
Вглядись в эту черную масть.
Ударим! Восход отзовется,
и запад нам руку подаст.
А там на подмогу и деды,
наполнится гомоном дол…
Ой, как бы мы пожили снова,
вот если бы ты нас повел.
И снова, снова привиденья…
С пригорка вниз бегу, лечу!
Встает навстречу солнце сонное,
а ветер стружки стружит, стружит…
А ветер стружки и подстружки —
в глаза и в душу, в грудь и в рот…
Куда ты гонишь, сумасшедший?
Стой! Черт!
Прислушиваюсь:
голос, что звучит,
растет вокруг,—
в себе ношу я.
Живое — распадается на клетки,
а клетки — в землю, в зелень, шум.
И тот протест, и тот огонь,
что был в них,—
живет опять он:
зелень, шум…
Эпоха наша ветровая! —
шуми в вершинах, верховей!
Плыви из вечности, седая
мелодия моя.
Оплавились тучи. Холмы округлились.
И что отражается в чем —
не пойму, не пойму.
Только все непрестанно шумит, говорит,
недозрелую зелень качает —
недоношенную,
и золото, и кровь,
кровь…
А в шуме том,
как арфы перебор в оркестре —
осоки трепетанье.
А в шуме том, в его просвете,—
березки фартушек.
И вдруг —
пичуга…
И все колышется, шумит и говорит.
ТРИ СЫНА
Приехали к матери да три ее сына,
все трое пригожи, да ни в чем не схожи.