«Легла зима. Засыпало дороги…»
Легла зима. Засыпало дороги.
Дрожат от стужи хаты. В закрома
Засыпан хлеб, и скудный, и убогий.
Мороз трещит, за окнами — зима.
О, бедный тот, кто сквозь метелей сети
Идет один, без цели и мечты.
Лишь сообща с другими можно эти
Преодолеть заносы и дойти.
Когда снега безбрежны, словно море,
И вьюги вьются над селом моим,
Я выхожу на белое подворье
И становлюсь, как прежде, молодым.
Не оттого ль, что снова с узелками,
С упрямством воли, мысли и руки,
Как я когда-то, теми же путями
Из хат родных уходят пареньки.
Уже искали истин Пифагоры
И для жрецов горел огонь наук,
Теперь вселенских сказочных просторов
Коснется плугом землепашца внук.
Он даст земле, Микула современный,
Красу и мощь — и расцветет земля.
И станет поле — полем несравненным,
И чудо-злаки нам взрастят поля.
Идут, идут… А мать вослед с порога
Безмолвно машет стареньким платком,
И снег летит, и так бела дорога,
Как белый свет, что встал за их селом.
«На мосту, над темною водою…»
На мосту, над темною водою,
Где ты шла, незримо таял снег.
Тихо вербы веяли весною,
Ветром чей-то доносило смех.
Словно лучик, в облаке горевший,
Светлый взгляд был дивной чистоты.
На снегу сыром и посеревшем
Оставались детские следы.
И белела призрачно косынка,
Растворяясь медленно во мгле.
И казалось, таяла снежинка,
И светлее было на земле.
«Над землею вешней…»
Над землею вешней
Вновь ветряк парил.
Белую черешню
Ветер разбудил.
Книгу не оставил —
Разметал листы.
Сердце! Ты не камень?
Не железо ты?
«Эпоху, где б душою отойти…»
Эпоху, где б душою отойти,
Из нас, наверно, каждый выбрать вправе.
Для выбора немало есть тут, право,
Народов, царств, — все можешь здесь найти.
Легенд библейских, эллинов черты
И готики органные октавы,—
Все это на бумаге мы оставим
Или рискнем на холст перенести.
Но не любить или любить черед
То, что вокруг иль в нас самих растет,
Что мы творим иль кем-то мы творимы,—
Лишь тот, кто слеп и холоден, как лед,
И в ком чернила, а не кровь течет,
Вопросами тревожится такими.
«Суровых слов, холодных и сухих…»
Суровых слов, холодных и сухих,
Перебираю связки, словно четки,
Выбрасывая с легкостью из них
Все сладкое, как вафлю из обертки.
Не надо слез. Не нужен здесь и смех,
А лишь удар, прицельный и короткий,
Что обожжет, как плеть, манкуртов всех
И, как стрела, пронзит характер кроткий.
Сорву со стен я коврик расписной,
Дешевые цветы и позолоту,
Чтоб день взошел, как песня, молодой,
Как углеруб выходит на работу,
Чтоб жест руки размеренно-скупой
Пласты литые сокрушал собой.
ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
П. Тычине
Розовобоким яблоком округлым
Скатился день над зеркалом реки.
И ночь неспешным росчерком руки
Выводит всюду тени черным углем.
И сладкою стрелою поздний цвет
Украдкою морозец ранний ранит.
Звенит земля, — то оставляет след
Зима; приход ее нас не обманет.
Все будет так, как вызрело в словах:
Искристый снег, на ветках легкий иней
И звуки одинокие в полях.
И по снегам, сквозь замяти, отныне
Неверный чёлн, как некогда в морях,
Помчит отважных, преданных святыне.
«Ласточки летают — им летается…»
Ласточки летают — им летается.
И Ганнусе любится — пора…
И волной зеленою вздымается
По весне Батыева гора.
Клены гнутся нежными коленями,
В черной туче голуби плывут…
День-другой — и с птицами весенними
Нас иные дали позовут.
Пусть Земля кружится и вращается,
Пусть забудет, как она стара!..
Ласточки летают — им летается.
И Ганнусе плачется — пора…
В ПОЛДЕНЬ
Мохнатый шмель с цветов чертополоха
Снимает мед. Как сочно и упруго
Гудит и зависает над землею
В полдневный час его виолончель!
Передохни! На заступ обопрись,
И слушай, и смотри — не удивляйся,—
Ведь это сам ты зеленью разлился
Вокруг, ботвой простлался по земле.
И сам гудишь роями пчел мохнатых,
На ясеневых ветках примостившись.
Во ржи летаешь, тонкою пыльцою
Живые осеняя колоски.
С людьми и для людей сооружаешь
Ты города и над бездонной синью
Ажурные возводишь вновь мосты.
Уснули воды и челны на водах.
Висят рои, как гроздья золотые.
И даже солнце, точно плод созревший,
Алеет неподвижно.
Только ты
Спокойным чарам полдня не поддался.
И, как сестра, склонилась над тобою
Твоя забота вечная — творить!
СМЕРТЬ ГОГОЛЯ
Хрипела нищая Расея
В лихих Николкиных руках.
А друг больной отца Матвея
Впадал в потусторонний страх.
И заострялся нос, и снова
У глаз чернел бессонниц след.
А Плюшкины и Хлестаковы
Вновь оскверняли этот свет.
И, радуясь, что сам не видит
Уже безумства своего,
Он молча принимал планиду,
Единственную для него.
И где от пушкинского гроба
Простлалась скорбная тропа,
Качала головою строго
Тень сумасшедшего попа.
И путь один ему известный
Вставал в нездешней стороне:
Спалить детей с собою вместе
На фантастическом огне.
И души мертвые склоняли
К тому свой лик, кто умирал,
Глаза, как другу, закрывали,
Чтоб их бессмертный не узнал.
И над усопшею душою
Ушедшего в небытие
Они зловещею толпою
Нависли, словно воронье.
ЖЕНЕ
Час вечерний чар всевластных,
Как ты землю незаметно,
Как ты сердце наполняешь!
Как ты мглою обвиваешь
Все, что так цвело приветно
В многоцветье дней прекрасных.
Голубыми стали липы,
Голос птиц растаял в кронах.
И шагов ничьих не слышно.
Косяками тени вышли,
Словно в призрачных затонах —
Фантастические рыбы.
Расскажу подруге милой,
Нежность в сердце сохраняя,
Сказку речью непростою,
Как сроднились мы с тобою,
Как, тихонько припадая,
Ты своей чаруешь силой.
ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Август и сентябрь скрестили
Несмертельные рапиры:
Желтый луч — одна рапира,
А другая — серый дождь.
Над медовою землею
И над убранною нивой,
Над бахчами, что пестреют
Кавунами тут и там,
И над птичьим щебетаньем
Поединок этот длится,—
Сталь о сталь звенит негромко,
И блестит, и гаснет сталь.
Очи синие встречают
Обращенный взгляд к ним серых,
Только нету ни на йоту
Зла ни в тех и ни в других!
Сколько сил в движенье каждом —
Как струна, играет мускул
На руках, в труде завзятых,
Смех слетает с юных уст.
А земля медово пахнет.
А поля живут мечтою.
В огородах дозревают
Тыквы-луны, а вокруг
Под прощальный гомон птичий
Крыл широких ровный взмах.
Как слово милой, в памяти живет
Зеленый отблеск ивы тонкостволой,
Зигзаг холма зеленого в окне
И сквозь окно вагона — пастушонки
С ногами в цыпках, с тощей сумой
Через плечо; они вослед махали
Лукаво нам и весело. Смешной
Лохматый пёсик — спутник их забавный
На поезд лаял с милым озорством.
А ветер тенью синей пролетал
Через луга с дивчиной одинокой,
Застывшей в царстве трав и облаков,
Через леса в закатной позолоте
Лучей, едва коснувшихся дерев.
Все это длинно на письме выходит,
И в памяти моей не меньше след,
А в жизни миг какой-то продолжалось.