Того, кто, как равный, сражался с грозою,
Навеки уж нет!
Спрошу у горы, что стоит над провалом,
Укутана тучей, седа.
Кто равным и близким был тучам и скалам,
Ушел навсегда.
Спрошу я у ветра, что, волны посеяв,
Штормами их в море несет.
Был шторма сильнее и ветра быстрее,
Его с нами нет!
Навеки! Навеки! Грозою и горем
Земля безутешно шумит.
И слышит — как вновь над разбуженным морем
Когорта летит.
Когорта крылатых, бессмертных и сильных,
Шуми, как при шторме, шуми.
Мы также бесстрашны! Отчизна, на крыльях
И нас подними!
«Родная Рось, души живая влага…»
Родная Рось, души живая влага,
Стою у берегов твоих крутых.
К тебе пришла судьбы моей дорога,
И сердца шум в груди моей затих.
Чаруют взор мой медленные воды,
И все вокруг туманом залилось.
Покой и тишь в вечернем небосводе —
Он как река, он тоже речка Рось.
Глядеть весь век и век не наглядеться
И тиши не наслушаться вовек.
И с этой ширью воедино слиться,
С теченьем самых чистых синих рек.
Чтоб в час вечерний скромною красою
Склоненных над холмами тихих верб,
Осыпанных серебряной росою,
Наполнить нестихающий напев.
Чтоб вновь идти спокойным и счастливым,
Найти доселе неизвестный край,
И вновь сказать и берегам, и нивам
Святое «здравствуй», горькое «прощай».
Прощай, прощай, моя живая влага!
Волшебный мир, не исчезай, живи!
Трава увядшая и пыльная дорога,
Прощайте навсегда и вы…
Уж август наступил, темнее ночи.
На склоне лет, в рассветный ясный час,
Когда роса вдруг окропит мне очи,
Я улыбнусь, припоминая вас.
«Часто мне снится…»
Часто мне снится
Взгляд милый твой,
Небо в колодце,
Травы весной.
Поле искрилось
И колосилось.
Все, что приснилось,
Переменилось.
Ветер гуляет,
Шлет непогоду,
Рвет и бросает
Листья на воду.
Только в колодце
Все та же вода.
Милая вновь
Не вернется сюда.
Василь Мысык© Перевод Ю. Денисов
РЕКА УМИРАЕТ
Вы видели, как речка умирает
В полынном, дремлющем степном краю,
Как засуха до ила выпивает
Ее теченья слабую струю,
Как ряд халуп, на берегу уснувших,
Убого сиротеют, а ветра,
Как голос запустенья, крик лягушек
В весенние разносят вечера.
Там, где когда-то голубого цвета
Был плес, в котором, радостно-ясна,
Отсвечивала красками рассвета
Задумчивая неба глубина,
Где били роднички и тихой звенью,
Спокойным всплеском наполняли тишь,
Где пену, плывшую вниз по теченью,
Плавучий перехватывал камыш,
Теперь вокруг все мертво, мертво там…
ПОЛЫНЬ
К тебе, полынь, рукой тянусь.
Я знаю: ты горька на вкус.
Но почему? Что сталось?
Иль сладких не пила дождей
С приходом вешних, теплых дней
И в росах не купалась?
Иль с незапамятных веков
Далеких предков пот и кровь
Ты впитывало, зелье,
И бережешь доселе?
Растешь на круче, на песке,
В овраге, возле хаты…
Несут коровы в молоке
Твой привкус горьковатый.
Ты забираешься в жита —
Те, что взрастили степи,
Чтоб чувствовалась горечь та
В насущном нашем хлебе.
ВОЗКА ХЛЕБА
Что ж, Трофим, запрягай коровенок, пора за работу!
Тучи, кажись, стали реже чуть-чуть. Ох, как надоела
Вся эта морось и слякоть! Уже и стерня потонула
В буйной отаве. Пчелы жужжат над глухою крапивой.
Копны давно потемнели, слежались, зерно прорастает —
Тут и навильник поднять со снопом над землей не легко.
Долго после повозку тащить коровенкам в слободку,
В ту, что вдали в зеленых садах утопает. Недавно
В Граковке мимо церквушки «фордзоны» проехали с шумом.
Сколько их — пять? А кому их водить? У кого с малых лет
Сын — тракторист?
Ну, вестимо, не твой же, не твой, не Трофима!..
Едут. Колеса и люшни скрипят. Тяжко ступать коровенкам.
Морось опять началась.
«Хоть ты плачь!»
Все так же
проходят
Дни полевых работ, как и во времена Гесиода.
ЛЕТО
Тревожная пора! Набух армяк,
Отяжелел, — шумливый и колючий
Дождь льет и льет. Не сходят с неба тучи.
Засохший грунт податливо размяк.
Не скошен хлеб. Расхлябанный большак
Весь в колеях. Не просыхают кручи.
Осело сено в копнах на лугах.
А там, вдали, гроза еще ревучей,
Несет на села грозный свой заряд.
Вот где встряхнет у старых осокорей
Раскидистые ветви! Закипят
Потоки шумные на косогоре.
Польется «молоко» с беленых хат,
И ягоды посыплются, как зори.
И будут рдеть, лишь дунет ветровей,
Подобны ярким дорогим каменьям,
В росистой поросли, что с нетерпеньем
Ввысь тянется, к сплетению ветвей,
Больших и старых. Сад глухой, ей-ей,
Как будто захмелел иль с умиленьем
Внимает танцу с приглушенным пеньем
Листочков молодых — своих детей.
Какая свежесть! Словно в думе той:
«Возцобні комиші, довольні води!»
Чу! Ясно слышно после непогоды
Там, где-то на тропиночке степной,
Над просыхающей от ливня нивой,
Вечерней песни взмыл мотив счастливый.
В ДОРОГЕ
…Далёко-далёко вокруг
Бежит, бежит, подернут синей дымкой, луг,
А ближе к полотну — чертополох, ромашки,
Полынь сухая, полоса цветущей кашки,
Мелькнул подсолнух, кем-то срезанный, на нем
Меж листьев пасынки оранжевым огнем
Горят, красуются. А вон синюк, что летом
Заярье заливал голубоватым цветом,
Подсох и полинял, и редкая пчела
Сюда уж залетит из дальнего села.
Там, где кончается стерня, покрыта пылью,
Отцвел купавник, лишь торчат одни будылья.
Рыжеет донник вдоль бахчи. А вон курень
Из камыша и разных веток, целый день
И ночь, поставленный на взгорке одиноко,
Вовсю глядит, прищурив старческое око,
И дыма ниточка висит над ним…
Летит локомотив сквозь эти все картины,
Чумазый машинист торчит в окне кабины,
На рельсы смотрит, а порою бросит взгляд
На груды угля, руд, а вот уже летят,
Проносятся луга, щетинистые нивы,
Мелькают хутора, вкруг них — черешни, сливы,
Течет петлистая тропа туда, где вширь
Долина разлеглась. Какой глубокий мир!
Вон стайка пастушков мелькнула у проселка —
Затеяли игру, а по отаве колкой
Вольготно разбрелось десятка два телят,
И светом, и теплом от белых веет хат.
Еще местами, продлевая жизни сроки,
Букашки греются на слабом солнцепеке —
Сонливо, неподвижно, без былых забот.
Вдруг солнца луч серебряно блеснет
На тонкой паутинке. А на ней листочек
Колеблется без ветра — жизнь продлить ли хочет
Иль жаль ему осенних этих дней?..
В СВЯТЫХ ГОРАХ
Вновь дождь, гроза. Гонимые ветрами,
Столбы дождя проносятся дворами,
О стены бьются, словно тени тех,
Кто под грозой в земле уснул навек,
Как будто привидения с подгорья
Пришли проведать старое подворье.
Собор — во тьме, зарос бурьяном двор,
И вслед дождю ушли, рыдая, с гор.
Были эти врата святыми,
Благовестье плыло над ними,
И встречал прихожан и калик
Николая святого лик.
А теперь он глядит сердито,
Грудь осколком насквозь пробита.
В птичьей наследи борода,
Висит криво, как той Байда[16].
К непогоде кричат вороны.
Со святых когда-то ворот
Чудотворца слышатся стоны.
Вышел сторож и не поймет:
Может, с кем-то что приключилось.
«М-м… Это ты?! А мне-то помстилось,
Будто кто-то меня зовет!..»
Дед в сторожке глаз не сомкнет,
Снова чудится: издалече
До него доносятся речи,
Голос слышится у ворот.
Старый ключник, сколько ты видел