[24] седые травы,
червонный камушек в руке.
И ночь, как смоль, и день чернявый,
как цыган в поле налегке.
Ликуя, пылкие потоки,
как парни на призыв девчат,
летят к долинам недалеким,
что в космах измороси спят,
и курится цветочный запах,
как дым из трубок в небеса.
Трепещут ели в ветра лапах,
почти беззвучно голосят,
стекают в землю капли шума
смолою из горячих пней.
Повитый в зелень и раздумья,
бредет олень на звон ключей.
До срока солнце спит в колодце
на мохом выложенном дне,
затем оно кустом пробьется,
чтоб возвестить о новом дне.
Поет дубрава сном кудлатым,
прадавним шумом понесло.
На склоне пестрою заплатой
к горе приметано село.
Корчма — что куст, родящий звезды,
мигает свечами в ночи.
Сивухою пропитан воздух,
скрежещут ржавые ключи.
Смычок азартный рвут цыганы,
раскатистый несется бас.
Музы́ки гром, и голос пьяный,
и струн хмельных распутный глас.
Все десять пальцев нежат флейту,
в экстазе дерево горит.
Из бубна, как из жбана, хлещут
вселенский гром, последний крик.
Пылает скрипка, тихнет, вянет,
и сердце бубна бьется пьяно.
И об опришках[25] в сотый раз
рассказывает в песне бас:
святая пуля, злак незнамый,
литая сбруя, злая борть,
лихая ночь и смерть в бальзамах,
что их влюбленным варит черт.
А месяц, что певец-мечтатель,
взирает на земное дно.
И в гопаке взвивает платья
дивчина, как веретено.
Еще запомнил: над прудом
искристой сетью утро тает.
Еще запомнил: белый дом,
из бревен сшитый и мечтаний.
Еще запомнил: в солнце мост
рудой хребет лениво тянет,
как будто исполинский кот,
во сне глаза сомкнувший злые.
И дом, и мост, должно, стоят,
но для меня давно уплыли
и только памятью горят.
Над мостом ворон алчно каркал,
по речке солнце плыло в лес.
Под этот мост на ловлю раков
ходил и я в свои пять лет.
Рвал о шиповник одежонку,
губами кровь свою ловил.
На звезды пялился мальчонка,
да вот своей не находил.
Седые небо здесь и очи
у озабоченных людей.
Дожди бубнят и стекла мочат,
любого бедствия лютей.
Под этим небом разостлалась
земля смереки[26] и овса.
Как мхом, окутана печалью
страна задумчивая вся.
Лишений знаком вырастает
бурьян никчемный — лебеда.
Под небом вечным и бескрайним
у лемка[27] — вечная нужда.
В таинственных пещерах Лада
парням гадает молодым.
В церквах Христов курится ладан
и тянется молитвы дым.
На небе только к синим зорям
доходит тот призывный глас
людей бесхитростных, бескрылых,
всю жизнь целующих покорно
алтарь, не воздымая глаз,
устами, черными от пыли,
людей, что из утробы пекла
молитвы шлют Христу и Духу,
чтобы послали в дом копейку
на хлеб, на соль и на сивуху.
Земля пустует, веет ветер,
на ниве мох одеждой теплой,
а люди, как и в целом свете,
родятся, терпят, умирают,
Проходят моры и потопы,
повсюду множа пустыри,
грохочут войны и стихают,
меняются поводыри,
года плывут, как буйны воды,
и об опришках дождь осенний
воспоминания выводит,
Какое время протекло!
Лишь лемковское неизменно
векует нищее село.
Туда стрелою слово шлю,
туда на крыльях песни мчатся.
В таком селе судьбу свою
я начал, жизни величальник.
В народе, чистом изначально,
влачащем смирно доли пай,
боготворящем неба тайны
под знаком вещего серпа.
И может, здесь бы и остался,
подобно всем, смирился сам,
к земле немотственно прижался,
молясь ликующим овсам,—
но Тот, кто серне легкость дал,
пчеле — медовые цветы,
безжалостные когти — рыси,
мне слово песни даровал
и зубы, чтоб в кольце беды
я с ней по-рыцарски сразился.
Безбрежен мир. Безбрежней сердца.
И ветер никнет в той дали.
Не уместить в стихе усердном
ни звезд, ни неба, ни земли.
В миры большие путь не мерен.
Я с детства вверился ему.
И впрямь, границ не знает время,
но это ведомо кому?
Тревоги, радости, измены,
любовь, ошибки, ночи темень,
девчонки серые глаза.
Безверья мрак, и пыл любовный,
удачи хмель, коварства залп,
восторг свершенья исступленный,
и непотребно сытый стол,
и милость творчества святая —
все жизнь дала, не утая.
Ее здесь величаю я,
взывая: пусть я нищ и гол,—
пьяни меня! Концом пугая,
пусть голову осыплет ржа,
пусть снежная падет пороша,—
вот дума, горе сокруша,
восходит, как хрусталь, ясна.
О юность, ты в миру одна
прельстительна и непорочна.
Теней напевы, белый явор
и звонкий тесаный порог.
Так и глядят из детской яви
истоки всех моих дорог.
ЭЛЕГИЯ О ПЕРСТНЕ ПЕСНИ
Имею дом, при доме сад,
и яблони — как песнопенья,
и свежим молоком — роса,
рассудка мед — моим влеченьям.
Как шляпа, крыша в завитках,
и дом расписан, как шкатулка.
И вор орудует в садах,
как в тьме привычной переулка.
Стеною оградить высокой
из сна и камня — на века!..
Растет в саду веселом солнце
цветком похмельным табака.
В сад выхожу, и в юном сердце,
на миг не знающем затишья,
зеленое всплывает скерцо
невесело поющей вишни.
В сад выхожу в часы заката,
и вечер, как струна, дрожит,
Жизнь удивительнее сказки
В одной минуте пережить!
В сад выхожу, слова срываю,
деревьев вдохновенных дань.
О юность, красоте без края
взгляни в глаза и руку дай!
Сгорает вечер невеселый,
мелодия увянет днесь.
в кувшин бросай за словом слово,
свою молитвенную песнь!
Огнищем солнце догорело,
глаза пожаром опекло.
В пылающем венке несмело
склоняю светлое чело.
Отвечерело. Откурилось.
Уж ночь кадильницей дымит.
Как обруч, солнце укатилось,
луна на пастбище спешит.
Лиловая клубится муть,
вот звезды — вышивкою ночи.
Ты, парень, осторожней будь,
весна росою выест очи.
В ночь ландыша течет дыханье
и полнится медами кровь.
Хоть шаг твой выверен веками,
В смятенье сердце бьется вновь.
Хозяин сада — юный лирик
в звучанье ночи не спешу.
В руке уверенной и сильной
ковш зрелых месяцев держу.
Шумят деревья безмятежно.
О чем шумят?
— Любовь и сон.
Так вечер колыбельной нежной
захватит сердце в свой полон.
Цветов ночных чудесны тени,
деревьев души в них живут.
Они бы к месяцу взлетели,
да ветры в путь их не берут.
О грусти радость и безмерность,
слова — что стрелы в небеса!
То месяц, музыкант незрелый,
готовит к выступленью сад.
Мечта мятежна и сурова!
Пути в безвестности пылят.
Нет, не воротит небо слова,
и не отдаст его земля.
Деревья слушай! Их признанья
в тетради ночи запиши!
Как клен лелеет крону-знамя,
следи полет своей души!
В тетради той златые буквы,
судьбы страницы шелестят.
Ее вы не возьмете в руки,
ее лишь сердцем можно взять.
Как звезды спящие в глуби,
объятые волшебным сном,
пробудятся слова любви
в душе, обретшей крылья, и
ответит дружной песней дно.
Ответят дружной песней клены,
ответит дружной песней ночь,
и шаг затихнет у костров.
Воображеньем вдохновленный,
наметишь контур ровных строф.
Хмельное сердце в этот миг
пусть с высоты увидит мир,
пусть над вселенной правят пир,
пусть вознесутся в высоту
мечты, смятенны и крылаты!
О слово в жизненном чаду,
тебе ли прозябать в палатах?
Я слышу, как приходишь, черный
напев, гнетущий и дурманный,
как ищет содержанья форма,
та, что вместит мой ужас ранний,
и эту радость день по дню,
и всю бессилья глубину,
и слово в сердце я воткну —
кровь брызнет, словно крик напасти.
Умру в отчаянье и счастье.
Пометил двери знак фатальный —
то перстень песни изначальной.
НАВСТРЕЧУ
Растет малец кустом малины.
Подковы за селом звенят.
Вот ласточки на свитках длинных
фиксируют начало дня.
В союзе солнца и телеги
навстречу выеду весне.
Приглушено парящим снегом
звучание апрельских дней.
НА ШЛЯХУ
Рассвет, исхлестанный ветрами,
взлетит над стылою водой
и заблажит в прибрежных травах,
цыганистый и молодой.
Река флиртует с дном певучим,
по ней волною ходит дрожь,
и день хоронит месяц в кручи,