как скопидом истертый грош.
Лещина под косою плачет,
звенит, как медь, широкий шлях.
Идет босой и бесшабашный
парнишка с солнцем на плечах.
КЛЕНЫ
Поникли сиротливо клены,
штудируя весны букварь,
опять молюсь земле зеленой,
и сам зеленый, как трава.
Поросший мохом лис ученый
создал поэтику для них.
Поют трава, и день, и клены,
стрела луча лепечет стих.
КОЧЕТ
Заря мелькнула, как стрела,
и песня искрою угасла,
и только с мокрого ствола
роса по капельке стекла,
как речь, легко и ясно.
Уже земли изогнут контур
в такой законченный овал,
и ночь уж начала кончаться,
кострищем медленно исчахла.
Вот утро синим возом едет,
сноп солнца дарит людям степь.
Шумит крылами красный кочет —
певучей меди
серп.
СЕЛО
Коровы молятся на солнце,
что всходит маком пурпуровым.
Тоньшает стройный тополь, словно
задумал птицей стать огромной.
Из воза месяц выпрягают.
Широкое, льняное небо.
Простор проветренный — без края,
в лиловой дымке — леса гребень.
Кужель, и люлька, и малина.
Листва в потоках с гор неблизких.
День изливается в долину,
как молоко парное в миску.
СУРОВЫЕ СТИХИ
Не уйти, и не тщись, от жестокости дня,
не уйти ни в стихи, ни в мечтанья.
Что ни песня, фальшивая вскрикнет струна
под суровых рассветов сверканье.
Из объятий застывших не вырвешься ты,—
дню в глаза посмотри без боязни,
хоть напротив прибой расшибает мосты,
нас безжалостным вызовом дразнит.
Не укрыться, не тщись, в одиночества тень,
за ладони от мира не прячься,—
острый отблеск и отзвук волны долетел
сквозь туман, хоть и впрямь непрозрачный.
Не укрыться, не тщись, под шатром красоты
в пьяном чаде строфы непритворной.
Ветер дней, ты слова разметай, как цветы,
разнеси по стомильным просторам.
О поэт, и не тщись, ты уже не уйдешь,
знать, смириться пора с наихудшим:
может, даже себе ты обдуманно лжешь
в этих строках, хмельных и певучих?
ГОРЬКАЯ НОЧЬ
Спят люди в городе угрюмом,
под одеялом нянчат сны.
Твоим мечтам, как в тесном трюме,
в просторах каменной весны.
Галдеж простуженный смолкает,
и крылья распростер покой,
и полночь маком угощает,
но тишь не дружится с тобой.
И вот юнец чернявый никнет
в ладони тяжестью чела.
Нет, сущность мира не постигнешь,
стихом не вырвешь корни зла.
ПЕСНЯ О НЕИСТРЕБИМОСТИ МАТЕРИИ
Забравшись в чащобу, обвитый туго ветром,
накрытый небом и окутанный стихами,
лежу, как мудрый лис, под папороти цветом,
и дохожу, и стыну, обращаюсь в камень.
Растений реки паводком текут зеленым,
часов, комет и листьев непрерывный лепет.
Зальет меня потоп, расплющит белым солнцем,
и тело станет углем, песня будет пепел.
Прокатятся лавиной тяжкие столетья,
где жили мы, восстанут без названий пальмы,
и уголь наших тел заблещет черным цветом,
и в сердце мне вонзятся зубья острой стали.
ДНО ПЕЙЗАЖА
Коровы, дыни, белый ангел
на лопуха зеленой плахте.
Кто сыплет соль на сердца раны
и возмущает темный страх твой?
Что, неоправданный, нелепый,
кротом незрячим корни роет,
играя, как кларнет подземный,
в кипенье форм и красок рое.
И как родился без причины,
без повода уйдет нежданно.
Природы лоно зреет синим,
и солнца круг,
и круг земли,
в котором
коровы, розы, дыни, ангел…
ОТЧИЗНА
Желтый ирис засиял на мокром луге,
словно в годы детства в кучерявой мгле.
Легкой ласточкой летит стрела из лука —
это стре́лы лет.
Осы пестрые в пунцовых роз фиалах,
звезды мокрые дымятся в сизый вечер.
До сих пор свет юности твоей пылает,
хоть еще десяток лет берешь на плечи.
Слушай: сына своего зовет Отчизна
безыскусным, самобытным, вечным словом.
Воды отразили подоснову жизни:
карие глаза и мелодичность мовы.
ОТРЫВОК
Боюсь гасить мерцанье лампы:
во тьме сильнее страха дрожь,
и ночь, разбитая на ямбы,
вонзилась в сердце, словно нож.
Тут не до сна! Горланит кочет,
часы звонят, и месяц виснет.
Мой сон, мой голос неспокойный
в моей трагической Отчизне.
ХАТЫ
Растут под ветром буйным хаты
грибами красными исконно;
дозорным — пик горы косматой…
Село, хоть нынче ты спокойно?
По давним войнам и по сварам
в лесах багровых воют лисы.
Еще свежи следы пожарищ,—
а над селом комета виснет.
В реке девчата солнце моют,
и вербы выстроились рядом.
Весной здесь пашут, ткут зимою,
и власть бунтовщиков карает.
ЭПИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР
Под знаменем латуннолистых буков,
где солнце покатилось огневой тарелкой,
шмелями хлопцы смуглые в излуках
гудут, и пыль столбом рудым встает над речкой.
На бурунах травы, в зеленом дыме
качаются коров массивные колоды,
заря с зарей встречаются над ними,
под ними гомонят живительные воды.
Цветов сонливых токи синим дымом
струятся в зрелость ядер, жажду роста будят,
зерно взбухает, оказавшись в тучной влаге,
мужчины пожирают жадным глазом ладных
дивчат широкобедрых, смуглых, пышногрудых.
Горбатый ангел леса спешно ложе ладит.
Пергаментом свернулись неба зодиаки,
они к нам крестами нисходят ночью,
и грезы наших вер горят стожарным маком.
И звезд угасших искры озаряют очи,
зовет петух горластый синий месяц —
то пиршество красы, рождения победность!
Так возникают вера и державный строй.
Зверье и боги. Общество содружеств.
Бесстрастный вечер взял кормило в руки,
и синий стяг уже на вечном светит месте.
Я в сотый славлю раз безудержную жизнь!
БАЛЛАДА О ГОЛУБОЙ СМЕРТИ
В кольце фантомов каменных — дворов кошели,
как крылья мрака, вьются узкие ступени,
на горле ночи арка, как тугой ошейник,
зловонье плесени, унылость, отупенье.
Искромсанный, забрызганный клочок бумаги,
поспешные слова: «Виновных не ищите,
никто не виноват…» В лаптях, неслышным шагом
бредет по крыше месяц, прогибая шифер.
Из вскрытых проводов — пар голубым букетом,
кровь синею струей — из медной жилы вспухшей.
Звучит печали соло на призрачном кларнете,
во сне притихший шкаф вдруг вскинулся в испуге.
Пылает голубой ручей, как вдохновенье,
два сердца усыпляет безумия шепот
из дна сознанья.
Газ голубым цветеньем —
в лоскутья тишины!
Ночь — в исступленный омут!
В кровать, ладью довольства и хандры влюбленных,
мышь лунная вползает, куцо и цинично.
Двух тел, в последний раз навек переплетенных,
слепые корчи боли и услады нищей.
Над ними наклоненный синий ангел газа
венчает голубым огнем, как веткой мирта,
бросая, как лилеи, души их в экстазе,—
так и сгорят, как две последних капли спирта.
СЛОВО О ЧЕРНОМ ПОЛКЕ
О слово бьется слово — бронзы отзвук вещий.
— Осанна, не хула
разгромленным полкам, прореженным рядам, развеянным когортам!
Хвала всем тем, кто пламенно целует сестру на поле сечи,
а тем, которым страх тростиной спины гнет, покажем нашу гордость!
Разгрома эхо бьет по нервам из глубокой бездны вероломства —
громов, искромсанных в куски, в ловушку угодивших, стон прощальный.