Ойкумена — страница 10 из 12

Глава шестая. Добро пожаловать в Шеол!

I

— Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

«Хорошенькое начало… как нельзя кстати…»

— Сдохнуть мне в канаве! Ненавижу!!!

«Гай сошел с ума, — отстраненно подумал Лючано, стараясь не заострять внимание на здравии своего собственного рассудка. — Сейчас начнет биться головой о пальму. И наверняка сломает. Пальму, в смысле: голова у нашего вояки крепкая…»

Зрение сбоило, отказываясь подчиняться в полной мере. Зрачки, белки и радужка (что там еще?) обрели странную избирательность. Взбешенного легата он видел отлично. До хруста сжав кулаки, брызжа слюной и налившись дурной кровью, как ядовитый помидор, Гай Октавиан Тумидус отчаянно ругался на помпилианском. Пальму рядом с легатом Лючано тоже видел хорошо. Даже слишком хорошо: от резкости изображения его подташнивало. Волоски на шершавом стволе, прожилки резных листьев, морщинистые складки коры…

Из глубин памяти всплыли непрошеные строчки:

— Волосат и грозен ствол у пальмы!

— Ствол мой волосатей и грознее!

Два десятка лет назад. Кемчуга. Выгодный заказ, благодаря которому он заработал первую ходку. Острова в океане. Поэты-каннибалы. Пальмы. Помпилианец, кипящий от ярости…

Пальма и кипящий от ярости помпилианец наличествовали. А дальше все сливалось в мутно-зеленую кашу. Взгляд увязал в ней, теряя силы. Местами в каше попадались светлые или темные пятна. Идентификации они не подлежали. Рассмотреть что-либо дальше пяти шагов — подвиг, непосильный для человека.

Куда их занесло? В джунгли? Какая это планета?!

— Я предатель! Изменник! Я жег корабли Помпилии! Я убивал своих!! Я!!!

Гай был страшен и жалок. Даже в кошмарном сне Лючано не мог представить себе железного легата, бьющегося в истерике. Вспомнился приступ Юлии: «Я заслужила! Я виновата! Я должна страдать!..» Неужели у Гая такой же кризис? Как там говорила госпожа Руф? Расовая шизофрения? Нет, Юлия — особый случай. Тумидуса никто не подвергал ступенчатому обезрабливанию…

— Замолчите, Гай! Хватит!

Легат развернулся с быстротой молнии. Безумный взгляд ударил Тарталью в грудь, заставив отшатнуться.

— Борготта?! Вы?!

«Сейчас он меня убьет…» Фигура легата превратилась в размытую тень. Продолжая отступать, Лючано пытался протереть глаза, раз за разом натыкаясь пальцами на что-то твердое. Очки! Хваленый «фотохром-полиморф» разладился.

Бракоделы хреновы!

Он сорвал с себя очки, словно бинты после операции — и заморгал, рыдая от рези под веками. Окружающий мир, обретя четкость, рухнул на него буйством красок и форм. Листья, стебли, побеги, цветы — везде, всюду, со всех сторон. Напольные кадки, полки с горшками из пластика; тщательно взрыхленные клумбы…

Оранжерея!

Вот-вот из зарослей ларгитасской повилики объявится сатрап Пир Саманган с ножницами в руках: отрезать лишние, мешающие державному цветению головки…

Сатрап не объявился. Зато под древовидным папоротником («Юрган-IV, кнемидария, семейство циатейных,» — гласила табличка на кадке) обнаружилась пара вехденов: Бижан и Заль. Будто затравленные волки, музыканты-диверсанты озирались по сторонам, каждую секунду ожидая нападения. Они напоминали пациентов лечебницы для душевнобольных, сбежавших в больничный сад под влиянием усилившейся паранойи.

«Малыш, — утешил маэстро Карл, — ты выглядишь не лучше.»

Легат тоже увидел вехденов. Казалось, помпилианца сейчас хватит удар, либо он «спустит пар», разорвав Хозяев Огня в клочья голыми руками. Никакая спецназовская подготовка не спасет. Бешенство, переполняя Тумидуса, требовало немедленного выхода.

— Где мы находимся? Кто вы такие?

На голос обернулись все.

Возле куста михрянского дрока, пестревшего лимонно-желтыми соцветиями, стоял юноша, внешне очень похожий на Нейрама Самангана. Знакомая роба «овоща», сплошь в пыли и копоти, смотрелась на нем, как десантный камуфляж на дирижере симфонического оркестра. Лицо, шея, крепкие кисти рук и босые ноги парня выглядели идеально чистыми. Словно, выбравшись из ванны, он смеха ради нарядился в грязные обноски.

«Если парнишка искупался, — хихикнул Добряк Гишер, — то в молодильном эликсире, не иначе. Я бы тоже от такой ванны не отказался!» Старый экзекутор был прав. Человек выглядел лет на двадцать. Имей Нейрам сына…

«Разуй глаза, малыш! Это Нейрам и есть. Клянусь чем угодно, он больше не «овощ»! Разговаривает, жестикулирует; мимика вполне осмысленная…»

Еще не веря до конца, Лючано с жадностью голодного, дорвавшегося до еды, ощупывал взглядом лицо антиса. Живое, юное лицо. Настороженность и удивление в карих глазах. Карих, а не голубых! Насупились густые брови, залегла морщинка на переносице…

Отрешенно-безучастная личина канула в небытие.

— Пульчинелло! Чертова ты кукла! Ты вернулся!

Лючано едва не кинулся на шею бывшему подопечному.

— Куда — вернулся? Кто вы такой? — молодой человек выставил руку ладонью вперед, сдерживая порыв кукольника. — Я требую объяснений! Чем закончилось сражение?! Я не помню… я, наверное, нездоров… я плохо себя чувствую…

В устах антиса это звучало глупой шуткой.

— Ты не помнишь, чем закончилось сражение? Забыл, скотина?!!

О, Гай Октавиан Тумидус нашел виновника. Лидер-антис вехденов — вот кто несет ответственность за случившееся! За разгром двух помпилианских эскадр, за сожженные галеры… за его, легата, вынужденное предательство, наконец!

— Ах ты, дэвий выкормыш!

Плевать было Тумидусу, что перед ним антис. Слюной, кровью, желчью — плюнуть и растереть. Перейди Саманган-младший в волновое состояние — пожалуй, и это не смогло бы остановить легата.

Убить — да. Утихомирить — нет.

Ураганом, тайфуном, псом-волкодавом, сорвавшимся с цепи, он пронесся мимо опешивших вехденов и обрушился на антиса. Нейрам только и успел, что закрыться руками, спасая лицо, и втянуть голову в плечи. Стервенея, Тумидус заработал кулаками, как машина-сваебойка.

— За что?! — вскрикнул антис, пятясь от бешеного легата. — Я вам ничего…

Ответом ему был новый град ударов.

— Вы сумасшедший! Сейчас же пре… к-кре… Ы-х-х-х!..

Помпилианец нашел-таки брешь в обороне противника. Кулак, угодив в солнечное сплетение, вышиб воздух из груди молодого человека. Нейрам задохнулся, хрипя, взревел разъяренным медведем и сгреб Тумидуса в охапку, желая зашвырнуть куда подальше. Сгрести вышло, даже очень неплохо вышло, а зашвырнуть — увы. В итоге короткой возни упали оба. И покатились по полу — вопя, ругаясь, сшибая горшки с цветами, снося кадки с карликовыми эвкалиптами…

«И это — опытный борец? Ученик Мансура Гургина?» — изумился Лючано.

Вся ловкость и сноровка антиса куда-то подевались. Сила осталась, а что толку? Парень, сцепившийся с Гаем, ничем не напоминал белокурого Пахлавана Качаля, который сражался в «очаге» сперва с гибким брамайном, а там — и с Фарудом Сагзи. Неужели «волшебный ящик» врал, приукрашивая действительность? Или Нейрам не хочет всерьез ломать помпилианца?

Помнит о «человеческой хрупкости»?

Противники бессмысленно возились на полу, с головы до ног измазавшись в жирной грязи. Земля высыпалась из кадок и вазонов, смешалась с человеческим потом; она липла к одежде, телам, разгоряченным лицам. Надо было что-то делать, но Тарталью словно парализовало. Он стоял, смотрел — и молился, чтобы легат не причинил антису серьезного ущерба, спровоцировав выход в большое тело. Для того ли чудом спаслись на Михре, чтобы пропасть здесь, не пойми где, ни за чих собачий?

«Может, это райские кущи? Мы сгорели там, над воронкой, прошли огонь чистилища, трансформировав его в сознании, преобразовав в бой с галерами — и сподобились мирной оранжереи вовеки веков? Которую сами же и поганим гнусными сварами?»

Идея загробной жизни не выдерживала никакой критики.

Оказавшись сверху, Нейрам навалился на противника всем своим немалым весом. Тумидус, крякнув, вывернулся змеей, наотмашь ударил локтем. Брызнула кровь. Антис хлюпнул разбитым носом. В ноздрях его лопались багровые пузыри. Пользуясь моментом, легат ткнул растопыренными пальцами Самангану в глаза. К счастью, в последний момент Нейрам успел перехватить запястье Тумидуса. Но когда он попытался взять врага на болевой, помпилианец с рычанием впился зубами ему в предплечье.

Оба чихали: раздавленные листья одуряюще пахли.

В любом мало-мальски коммерческом боевике из драки помпилианского гард-легата и вехденского борца-антиса сделали бы захватывающее шоу. Серии ударов ногами в голову, идущие по космическим траекториям; блоки, захваты, подсечки, нырки, уходы… Полюбуйтесь, господа постановщики! Вот как это бывает на самом деле. Два существа, быстро теряя человеческий облик, катаются по полу. Идея-фикс: выдавить чужой глаз, сломать палец, откусить ухо, в идеале — свернуть шею. Жаль, получается не очень. Грязь, кровь, бульканье, надсадное хрипение…

Нравится?

Принять участие не желаете?

— Эй, кто-нибудь! Уберите этого психа!

Ага, вот и желающие.

Отчаянный призыв антиса возымел действие. Бижан с Залем, опомнившись, бросились разнимать драчунов. Лючано поспешил к вехденам на помощь. На полу немедленно образовалась «куча мала». Кто-то больно въехал спасителю каблуком по голени, и еще раз — коленом по ребрам.

— Меня-то за что?! — возопил Тарталья.

И вцепился в бывшего хозяина, как клещ — не отдерешь.

— Гай, это я! Я, Борготта! Прекратите! Отпустите Нейрама!

Гай сопротивлялся: молча и сосредоточенно.

— Он — антис! Вы все равно его не убьете до конца! — формулировка оставляла желать лучшего. Но сейчас было не до риторики. — Прекратите, я сказал! Да что ж ты, мать твою…

Легат желал драться, и конец разговору. Антис тоже пылал праведным гневом: хорошо хоть, в фигуральном смысле. С огромным трудом, общими усилиями удалось их растащить. Сидя один на треснувшем горшке, другой — на поверженном стволе юрганской кнемидарии, противники тяжело дышали, сверля друг друга (точнее, враг врага!) ненавидящими взглядами.

Антис с осторожностью потрогал разбитый нос. Скривился, мрачно уставившись на измазанные в крови пальцы. Бижан протянул ему резной лист, сорванный с ближайшего куста, и Нейрам начал угрюмо вытираться. Лишь сейчас он обратил внимание на собственную одежду. Черты лица антиса сложились в обиженно-недоуменную гримасу. «Во что меня нарядили?! — явственно читалось на нем. — И, главное, зачем?!»

Да он действительно мальчишка! — окончательно дошло до Лючано. — Юный, неопытный, зеленый… Как же так?

Впрочем, невропаст уже знал ответ.

— Это пленный? — поинтересовался антис у сородичей, ткнув рукой в адрес легата. Нейрам говорил на унилингве: чтобы Тумидус тоже понял вопрос. — Почему без конвоя?

— Я тебе покажу «пленного», щенок! — взорвался легат.

Но Лючано был начеку, удержав бешеного вояку.

— Отпустите меня, Борготта! — потребовал Тумидус почти нормальным голосом.

От него разило потом. Странное дело: антис практически не пах, будто стерильный, а от легата несло зверем, как если бы он неделю не мылся.

— Не отпущу, пока вы не успокоитесь.

Помпилианец с изумлением покосился на кукольника через плечо. Таким тоном бывший раб с ним еще не разговаривал. Да и то сказать, все когда-то случается впервые…

— Дайте обещание, что не станете лезть в драку, — в восхищении от собственной наглости, заявил Лючано. — Тогда отпущу.

Тумидус сдался.

— Обещаю, чтоб вы сдохли, — буркнул он.

И потух, словно в его внутреннем «реакторе» кончилось топливо.

II

— Кто-нибудь объяснит мне наконец, что здесь происходит?!

— Мне и самому хотелось бы это знать, — пожал плечами Тарталья. — Ты нас куда-то забросил…

— Я?!

Нейрам в растерянности оглянулся на соотечественников, ища поддержки. Увы, те дружно закивали, подтверждая сказанное.

— На Михре ты ушел в волну — и прихватил нас с собой.

— Это не-воз-мож-но, — раздельно, по складам, произнес антис. Так разговаривают с умственно неполноценными. — И вообще, при чем тут Михр?! Помпилианский флот, подлым образом нарушив международные соглашения, двигался к Хордаду. Я стартовал с Фравардина, вышел им навстречу. Они первыми открыли огонь…

— Врешь! — не выдержал Тумидус.

На сей раз «хватать и не пускать» пришлось Нейрама: обвинение во лжи вспыльчивый антис воспринял, как вопиющее оскорбление. Но трубач с гитаристом справились.

— Это ты первым атаковал наши эскадры! Подлым образом? Вот-вот, как гнусный подлец, напал на миротворческий контингент…

— Миротворческий?!!

— Да! Наши корабли вошли в систему по просьбе Михрянской республики…

— Республики? Михрянской?! Ах ты, провокатор!

— Стоп, стоп!

Кинувшись вперед, Лючано оказался между легатом и антисом. Прямо перед носом свешивались гирлянды тилонской буддлеи. Белые цветы напоминали хлопья снега. Медвяный аромат перебил запах пота, исходивший от Тумидуса.

Кукольник сделал глубокий вдох.

— Какой сейчас год? Нейрам, как ты думаешь?

Антис уверился: он угодил в компанию душевнобольных. И решил лишний раз не нервировать скорбных рассудком. Чего доброго, снова драться полезут!

— 1247-й год Космической Эры, — осторожно ответил он, заранее ожидая подвоха. — Или 65 711-й по нашему летоисчислению.

«Малыш, поздравляю! — не выдержал маэстро Карл. — Ты угадал. Помпилианский флот вторгается в самое сердце империи Хозяев Огня. Нейрам в большом теле спешит на перехват… Сегодняшняя битва в его мозгу наложилась на ту, прошлую. Твой Пульчинелло стряхнул последствия роботизации. Стал прежним. Но — не сегодняшним. Это у нас, простых смертных, déjà vu проходит без видимых последствий. А у него… Ты видишь перед собой Нейрама Самангана, каким он был давным-давно, сразу после знаменитой битвы под Хордадом. Здорового, бодрого; еще не зараженного отравой куим-сё. Возвращаясь в малое тело, он восстановил себя по былой матрице. Вернулся назад во времени — и телом, и разумом, ибо антисы, подобно флуктуациям, их не разделяют. Правда, мир вокруг успел изрядно измениться…»

— Вы ошибаетесь, почтенный Нейрам.

Хотя Саманган выглядел гораздо моложе Бижана, у трубача язык не повернулся обратиться к лидер-антису вехденов, как к равному или младшему.

— Сейчас 1274-й год Космической Эры.

— Со дня битвы при Хордаде, — поддержал командира лохматый гитарист, — прошло более четверти века.

— Вы меня разыгрываете? Это какое-то шоу? Скрытая камера? Извините, но я не расположен к подобным глупостям.

Нейрам с обидой поджал губы, сделавшись похожим на большого ребенка. Снежные гроздья буддлеи лишь усиливали сходство. Близился Новый год, малыш ждал Зимнего Деда с мешком подарков, а дождался всяких сомнительных дядек — да, с подарочками, но лучше бы дядьки засунули свои дары куда подальше.

— Мне необходимо узнать, чем закончилась битва. Меня ждет с докладом кей Кобад IV — да воссияет свет владыки над миром! А я вместо доклада трачу драгоценное время…

— Кей Кобад IV, — Бижан смотрел в пол, сосредоточенно растирая носком борцовки комочек земли, — отрекся от престола.

— Когда?!

— Вскоре после вашего трагического исчезновения, почтенный Нейрам. В данный момент империей правит кей Ростем I, да воссияет…

— Ростем? Ростем Гударшан? Это ничтожество — кей?! Да он и с сатрапией не управится, плесень! Окружил себя лизоблюдами, корчит мецената; певичек спонсирует… Пусть скажет спасибо, что заполучил статус шахрадара в Спахбаде! Областной центр в захолустной провинции — его предел. Не будь он племянником кея Кобада…

Нейрам прикусил язык, вспомнив, что здесь не все — вехдены. Стыдно распинаться перед инорасцами, вслух понося известных политиков родины. Удел скорпиона — вонзать жало в собственную спину. Человек мудрый и опытный, а таким видит себя каждый юноша, умеет держать язык за зубами.

Он нахмурился и подвел итог:

— Это глупая шутка. Она мне не нравится.

— Да кто тут шутит, недоумок?!

— Гай, угомонитесь! Если бы у вас из памяти выпали без малого тридцать лет, поглядел бы я… И вы, Нейрам, тоже хороши! — на всякий случай Лючано перешел с антисом на «вы», стараясь лишний раз не нервировать человека, которого еще недавно кормил с ложечки «замазкой». — У легата нервный срыв. По вашей милости ему пришлось жечь своих. Кстати, это и вправду были миротворцы…

— Издеваетесь? — лицо юного антиса начало багроветь, как ранее — физиономия Тумидуса. — Помпилианцы-миротворцы в системе Йездана-Дасты? А звезды, я понимаю, сделаны из горного хрусталя?!

— К сожалению, дело обстоит именно так.

Лючано развел руками: мол, ничего не попишешь. Жест вышел на редкость неестественным. Так «дает петуха» оперный премьер, выяснив в середине арии, что зрительный зал омолодился, превратясь в толпу ребятни, требующей мультиков.

— Ха! Могли бы придумать что-нибудь поправдоподобнее!

— Не верите мне, выслушайте сородичей. Вехдены не лгут.

Антис смерил взглядом «сородичей»: мокрых от пота, в грязных спортивных костюмах.

— Думаю, они полукровки, — с презрением бросил он. — Такие вполне могут солгать. У них ни внутреннего огня, ни уважения к запретам.

Хорошо, что у трубача оказалась быстрая реакция. Иначе драка возобновилась бы: есть оскорбления, которые гитарист не собирался терпеть даже от воскресшего лидер-антиса. Пальцы Бижана когтями впились в плечо «йети». Заль кипел, пыхтел, скрипел зубами, переваривая обиду…

— Гнев — начало безумия, — еле слышно сказал трубач. — Уймись, Заль. И вы, почтенный Нейрам, не обижайтесь на него. У моей девочки дурной характер. Лучше прикоснитесь ко мне и убедитесь сами.

Антис недоверчиво взял протянутую ладонь Бижана. Сжал двумя лапищами, словно проверяя на прочность, застыл, прислушиваясь к ощущениям.

— Прошу прощения, — кивнул он, отпуская трубача. — Вы — полноценный вехден. Если у вас есть, что сообщить мне, я готов выслушать.

Несмотря на результат «теста», держался Нейрам настороженно. К трубачу он обращался с подчеркнутой официальностью. Делая вид, что не замечает недоверия, Бижан принялся рассказывать. Впору было ему посочувствовать: кратко изложить события четверти века — задача не из легких! Да еще так, чтобы антис, восставший из небытия, тебе поверил.

Трубач старался изо всех сил.

Он приводил только даты, цифры, имена, факты — то, что исключало двоякое толкование. Обученный, как любой спецагент, «лгать правдой», сейчас он действовал «от обратного» — не оставляя лазеек для интерпретаций.

«Все бы так на допросах отвечали!» — восхитился Гишер.

По мере рассказа Нейрам приходил во все большее волнение. Он вскочил, меря шагами поле недавнего побоища. Босые ноги давили комья жирной земли, покрываясь грязью. «Босиком по земле?! — ужаснулся за антиса Лючано. — Насколько же бедняга потрясен, что не замечает нарушения запрета?..»

Лишь теперь Тарталья понял, что значил для несчастного вирус роботизации. Превращение из владыки Космоса в тупую куклу-Пульчинелло; механическое равнодушие к основам, составлявшим образ жизни, стержень бытия Хозяина Огня. Система запретов, въевшаяся на уровне физиологии, рухнула в одночасье. У кого другого внутренний огонь превратился бы в пепел и золу. Антиса спасло лишь колоссальное напряжение его пламени, справившееся с вынужденными потерями.

«Как бы не «закуклился», превратясь в прежнего «овоща»…»

К счастью, опасения не оправдались. Бижан замолчал, с надеждой следя за расхаживающим по оранжерее Саманаганом-младшим: «Ну теперь-то вы мне верите, уважаемый?» Трубач выглядел опустошенным и выдохшимся.

Нейрам резко остановился, задев макушкой ветви плакучей ивы. Мотнул головой — отбрасывая с лица светлые пряди волос, или гоня непрошеную мысль. Тонкие ветви дернулись, роняя пушистый дождь сережек.

— Я… Я не знаю, чему верить!

Он схватился за голову, словно та грозила разорваться от избытка информации и сумбура чувств. Украденные годы жизни. Измена реформистов Михра. Отречение кея Кобада. Помпилианский контингент. Воронка вместо дома старого борца. Мучители, терзающие антиса фантастическим рассказом — в одном большом теле с ним.

— Еще и станция! Будь мы на обитаемой планете, я бы сразу разобрался!..

— Станция? — переспросил гитарист. — Какая станция?

— Орбитальная.

— Мы на орбитальной станции? Откуда вы знаете?!

— Я антис. Я чую космос вокруг.

— И… где мы? В смысле, где находится эта станция?

Нейрам отнял руки от головы и сделал странный жест: будто душил Заля.

— А я почем знаю? Космос я чую, но координаты определить не могу. Наверное, если выйти наружу… Хотя проще найти центральный пост и спросить.

Он прошелся вдоль длинной клумбы, пестревшей удивительными цветами: розовые, сиреневые, пурпурные шарики из плотно сложенных лепестков, в обрамлении короны звездчатых листьев. Сорвал одинокую травинку, сунул в рот… Мгновение, и физиономию Нейрама перекосило так, словно он раскусил клопа-вонючку с Малого Одрагона.

Отшвырнув травинку, как змею, «нечистую» для вехденов, антис принялся отчаянно плеваться.

— Inis Rancidus, — со злорадным удовлетворением прокомментировал Тумидус. — Трава Отвратная. Ее специально сеют на газонах и клумбах. Чтоб пустоголовые недоросли не тащили в рот, что ни попадя.

Антис смотрел сквозь легата, не реагируя на подначку.

— Мне надо увидеться с кеем Кобадом. Где кей сейчас?

— Не знаю. Думаю, на Фравардине. Загородная резиденция в Сагларе осталась за ним — да воссияет…

В голосе Бижана не чувствовалось уверенности. Машинально начав титулование владыки, трубач оборвал фразу на середине и вздохнул.

— Значит, Фравардин…

Антис вновь отправился бродить меж клумбами, время от времени останавливаясь. Что-то вспомнив, он делал отмашку рукой — и двигался дальше. Бижан с Залем шептались на вехд-ар; легат приводил в порядок мундир, злобно чертыхаясь. Пыль и копоть намертво въелись в ткань. Трудясь над одеждой, Тумидус не выпускал из поля зрения всех троих вехденов — мало ли, что у них на уме?

«Вехдены из спецслужбы. Антис, впавший в детство. Вояка-помпилианец. Невропаст с тишайшей планеты Борго. Что могло свести вместе столь разных людей? — дивился Лючано. — Прихоть судьбы? Непостижимая воля высшего разума? Причудливое сплетение вероятностей? Что между нами общего?»

И впрямь, что объединяло их, кроме невероятного путешествия в большом теле, от которого у Лючано до сих пор голова шла кру́гом? При воспоминании о чуде, когда колоссальная мощь существа, уходящего в волну, подхватила его, увлекая, опрокидывая в пламенное небытие; при мысли о смерти и возрождении…

О, кукольника начинала бить мелкая дрожь. Его бросало в холодный пот, и он в ужасе захлопывал в мозгу незримую заслонку, чувствуя, что летит в пропасть безумия. Слишком сильное испытание для человека. Легат впал в истерику, вехдены с трудом вышли из ступора.

«Да и ты, дружок, выглядишь не лучшим образом.»

Конечно же, личность — вернее, антическая сущность Нейрама — оказалась доминантной. Это не Тумидус жег галеры соотечественников. Антис растворил его в себе. Действия Нейрама легат воспринял, как свои собственные: все они в тот момент являлись единым целым!

Но случившееся ни для кого не прошло даром.

Даже для антиса, обретшего вторую молодость.

Нейрам рассеянно вдыхал аромат розовой магнолии. Каково это, думал Лючано, узнать, что из твоей памяти выпали многие годы? На родине — мятеж и раскол. К власти пришел правитель, которого ты считаешь ничтожеством. Близкие состарились или умерли. А ты пропал без вести — и вернулся: юный, полный сил… Беспамятный «овощ» Пульчинелло!

Едва ли меньшее потрясение, нежели испытали мы.

— Я ухожу.

Сорвав четыре цветка, Нейрам поднял их на ладони.

— Если вы меня обманули — вернусь и…

Могучая лапища красноречиво скомкала цветы. Между пальцами проступили липкие капли сока. Антис обращался ко всем, но смотрел почему-то на Тарталью. Кукольник помимо воли содрогнулся. Озяб, что ли?

— А если сказали правду — вернусь и извинюсь.

Стряхнув на пол кашу, оставшуюся от магнолии, Нейрам брезгливо вытер ладонь об одежду и направился прочь.

— Вы куда? — отважился спросить Лючано.

— К кею Кобаду.

— А… ну, это… Как вы нас потом найдете?

— Найду. Не сомневайтесь.

Он скрылся в зарослях тамариска. Можно было подумать, что именно там расположилась загородная резиденция экс-кея. С минуту люди тупо смотрели ему вслед.

— Эй, погодите!

Лючано вскочил и бросился вдогонку.

Дорожка вилась мимо ухоженных клумб с настурциями и опунциями, грядок с кресс-салатом и капурцами — деликатесом под тутовую водку. У Тартальи аж слюнки потекли. Кадки с гледичией и зинарскими кедрионами, заросли кустов, усыпанных ярко-голубыми шишечками — дальше, дальше… Большинство деревьев опутали мясистые плети со множеством утолщений: зелено-розовые удавы наглотались теннисных мячиков. Клубеньковая лиана, паразит, распространенный в тропических лесах.

«Ее-то зачем здесь выращивают?»

Дорожка вывела к двери — бронированной, наполовину ушедшей в стену. Лиана — ладно, но дверь? На кой ляд такая в оранжерее? А если тут есть, что запирать — почему дверь открыта?!

Секундой позже он вылетел в длинный коридор. Серая монотонность ферропласта нагоняла уныние. Тусклый, неживой свет плафонов, встроенных в потолок, усиливал гнетущее впечатление. Коридор пустовал. Боковых проходов не наблюдалось. Метрах в двадцати тоннель плавно изгибался, по всей видимости, обходя станцию по периметру.

— Нейрам! Ты здесь?!

Тишина. Даже эхо не отозвалось.

Антис покинул станцию без лишних «спецэффектов». Выходит, он вполне себя контролирует. Да и появление гостей не вызвало разрушений. Это уже после драчуны учинили разгром…

«Ничего, вернется и извинится. Мы ведь сказали ему правду. Нам не о чем беспокоиться. Ох, вру — есть нам о чем беспокоиться, навалом…»

Тарталья вздохнул и двинулся обратно.

III

— Где он?

Из-за мясистых дендромерий, увенчанных бутонами-жемчужинками, объявилась вся троица: трубач, гитарист и легат. Тумидус шел позади, не желая, чтобы кто-то из вехденов оказался у него за спиной.

— Улетел, — пожал плечами Лючано.

— Тогда идем искать центральный пост.

Гай взял себя в руки и уже пытался захватить лидерство в их маленькой группке. Тарталья не возражал: пусть командует, жалко, что ли? Решение выглядело очевидным, а кто его озвучил — какая разница?

Однако имелись и другие мнения.

— Проще войти в местную сеть, — доставая уником, ухмыльнулся Бижан в лицо помпилианцу. — Разберемся по-тихому, без лишнего звона…

Заль поддержал командира:

— Ага, объясняйся потом, откуда мы тут взялись!

Гитарист тоже включил свой коммуникатор, благо на Михре у вехденов успели забрать только оружие. Лючано предположил, что могло произойти с «подселенцами», случись при возврате в малые тела непредвиденный сбой — и у него засосало под ложечкой. К счастью, люди, одежда и мелкие вещи восстановились в точности по исходной матрице, зафиксированной антисом при переходе в волну.

Жаль, очки разладились.

Достав «фотохром-полиморф» из кармана, он применил проверенный веками метод починки любой техники: стукнул очками о колено. Пластик линз с возмущением мигнул, меняя прозрачность, фокусировку…

Неужто помогло?!

— Храфстра! — выругался гитарист. — Сеть не видна!

— Ага, — кивнул Бижан. — И аккумулятор садится.

Лючано открыл было рот, желая порекомендовать вехденам только что испробованный способ ремонта — очки после удара работали, как новые — но его опередили.

— Лучше выключите, — дружелюбно посоветовал благоухающий куст жасмина. — Сети здесь все равно нет. А аккумулятор «Вампир» за пять минут высосет.

Очки, повинуясь беззвучному приказу, приблизили куст. Жасмин, как жасмин, цветет и пахнет. Но при этом почему-то разговаривает. Миг, и Тарталья вздохнул с облегчением, разглядев за ветками очертания человеческой фигуры.

Оказывается, мы все еще в своем уме!

Незнакомец медлил явить себя взорам гостей. Зато из боковых проходов между клумбами и грядками начали выходить люди, которые явно прятались там до поры. Вид их не сулил любезного приема. Двое громил самого что ни на есть бандитского вида. Смуглый варвар-толстяк — татуировка на щеках, хитрый узел волос на макушке. Дылда-вудун, чья белозубая ухмылка, расколов темное лицо, не обманула бы и младенца. За ними маячили остальные, полускрытые ветвями тамаринда, согнувшимися под тяжестью спелых стручков.

И на каждом аборигене — до боли знакомые комбинезоны: синие в желтую вертикальную полоску. Отсутствие карманов, грубая ткань, маячки с номерами на груди…

Заключенные!

«Тогда почему у громилы на голове сомбреро? — поинтересовался дотошный Гишер. — Где казенный тюбетей? А варвар подпоясан алым кушаком с кистями… Где охрана? Кто позволил сидельцам разгуливать без присмотра? Откуда у них оружие?! Нет, дружок, это скверное местечко. Держи ухо востро!»

Старый экзекутор не ошибся. Аборигены одевались с бо́льшим или меньшим нарушением тюремных правил. Счастливый владелец сомбреро щеголял в придачу шикарными ботфортами — выше колен, со шпорами. Наверное, взял на память у аристократа типа маркиза-эскалонца. В руках красавец держал ножницы для разделки рыбы. Такие ножницы, похожие на садовый секатор, обожала тетушка Фелиция. Их лезвия с хрустом крошили плавники, хрящи и даже хребет крупного сазана.

Его напарник, чей торс был затянут в кожаную портупею, лениво крутил цепь с корявой железякой на конце. На плече вудуна покоилась увесистая дубинка. Варвар небрежно заткнул за кушак обрезок стальной трубы.

— Приехали, — шепнул Бижан.

Легат не стал спорить с трубачом. Оглянувшись, Лючано обнаружил, что вехдены и помпилианец, отбросив недавние распри, стоят спина к стене, готовые защищаться.

— Добро пожаловать в Шеол!

Глубокий, чувственный баритон раскатился под сводами оранжереи. Никто из мужчин-аборигенов не разомкнул губ. Голос принадлежал миниатюрной блондинке — она вышла из-за спин громил и встала рядом с варваром. В юности Лючано слушал «Эрнандазу» с великим Капучильей. У певца был аналогичный баритон: дивное легато, четкость дикции, мягкость и округлость тона. Впору поверить, что Капучилья, связавшись с дурной компанией, дал добро на операцию по смене пола.

«Прелесть! — восхитился маэстро Карл. — Тембр — высший класс!»

«Да ладно, тембр! — перебил маэстро Гишер. — Ты экстерьер оцени: любо-дорого взглянуть. В спецпитомнике вывели, не иначе!»

Блондинку трудно было назвать ослепительной красавицей. Но в ней сразу чувствовалась порода. Соразмерность — вот, пожалуй, слово, более всего отражающее ее сущность. Полосатый комбинезон ничуть не портил девушку. Статуэтка работы талантливого скульптора. Совершенство выверенной формы, скроенной по иным лекалам, нежели «топ-стандарты», принятые в Галактике. Платина волос, легкомысленная челка падает на лоб, влажно блестят глаза-изумруды — все, вроде, при ней. И в то же время остается ощущение чего-то чуждого, не вполне человеческого…

«Я готов ею любоваться. Но она не вызывает влечения, как женщина. Так любуешься красивым зверем. Зрителю в зоопарке и в голову не придет…»

«Ну да, ну да, — не преминул поддеть маэстро. — Юлию, помнится, ты сперва тоже не мог представить в постели! А теперь готов на ней жениться. Глядишь, и насчет этой передумаешь…»

Ноздри блондинки едва заметно трепетали. Казалось, она принюхивается к гостям. «Ты же совсем молоденькая! — мысленно обратился к ней Тарталья. — Крошка, фаг меня заешь, что ты делаешь в обществе уголовных типов?!»

— Не бойтесь. Здесь вас никто не обидит. Шеол — царство покоя. Скоро вы это поймете. Ваш путь завершен. Беды и тревоги остались в прошлом…

Странно было слышать баритон, льющийся из нежных уст. Мужской по высоте звука и тембру, он оставался безусловно женским по интонациям. Можно сказать, интимно-женским. Его звучание цепляло потаенные струны в душе. С удивлением Лючано отметил, что больше не боится подозрительных аборигенов.

Напряжение спадало. Ему на смену шли покой и умиротворение.

— Прошу прощения, милая леди! Полагаю, эти уважаемые джентльмены с невинными игрушками согласны с вами? Они здесь тоже исключительно для нашего спокойствия?

Язва-легат вернул ситуации ушедшую было нервозность. Тарталье очень захотелось съездить бывшего хозяина по уху. Он что, нарочно нарывается? С ними говорят по-хорошему, приветствуют, а помпилианец лезет впереди родного отца в реактор, как образно выражаются на Сечене!

Блондинка, однако, ни капельки не смутилась. Напротив: ее ответная улыбка, адресованная Гаю, могла растопить и камень. Правда, громилы явственно нахмурились. Татуированный же варвар принялся строить загадочные гримасы.

— 4-го дня месяца Откровения 11-го года Исхода…

Из-за жасмина выбрался щуплый субъект с лицом грустного мерина. Как и все, он был одет в комбинезон. Он даже носил казенный тюбетей, от которого прочие, кажется, отказались из принципа. Вместо оружия «мерин» держал в руках планшет-«универсал» — старенькой, но вполне приличной модели.

Активировав узконаправленный виртуал-микрофон, он бормотал:

— …11-го года Исхода к рефаимам благословенного Шеола присоединились четверо неофитов. Оные неофиты мужского пола находились во 2-й оранжерее…

Баритон девицы легко перекрыл его:

— Вы правы. Эти братья хранят мир в Шеоле. Неофиты, случается, поначалу впадают в буйство. Пытаются причинить вред себе и другим. Малый Господь еще не включил вас в общину. До полуночи следует оберегать вас от самих себя. Надеюсь, вы будете благоразумны.

— Разумеется, — поспешил заверить девушку Лючано. — Среди нас буйных нет!

И невольно покосился на Тумидуса.

Варвар рядом с блондинкой продолжал корчить рожи, разевать рот, как рыба, выброшенная на берег, и делать руками какие-то знаки. Вне сомнений, толстяк желал привлечь внимание. Немой, что ли? Поймав удивленный взгляд Тартальи, он заулыбался, скаля острые зубы. Радость дикаря за милю отдавала фальшью. В улыбке сквозило подобострастие, а в глубине черных глаз прятался искренний, первобытный страх.

«Он боится тебя, малыш!» — изумился маэстро.

Лючано криво улыбнулся, надеясь, что так выражает дружелюбие. В ответ варвар хлопнул себя ладонью по лбу, скрутил из пальцев смутно знакомую фигуру — и завертел ею перед лицом на манер «буравчика».

Руки кукольника ответили раньше, чем рассудок успел вспомнить:

«Что означает этот жест?»

Блондинка обернулась к варвару и сделала ему строгий выговор. Голосом девушка владела виртуозно: перейти на шепот она и не подумала, но слов теперь было не разобрать. Дикарь потупился и что-то залопотал в свое оправдание.

— Ваш приятель, Борготта? — сочась ядом, поинтересовался Тумидус.

Легат с интересом наблюдал за пикантной сценой.

— Впервые его вижу! — возмутился Лючано.

— Тогда чего он от вас хотел?

— Поздоровался. Это тайный язык сидельцев с Кемчуги — «кайвана». Он мне показал: «Рад тебя видеть, брат!»

— А вы?

— А я ему ответил. Мол, здравствуй, брат.

— Хорошенькие у вас «братья», Борготта! Впрочем, я уже ничему не удивляюсь. Может, ваш новоявленный родственник хотя бы объяснит, куда мы попали?

— Будь вы внимательней, легат, вы бы и сами это поняли.

Вскипев, Тумидус развернулся к Бижану. Неминуемую драку предотвратил указующий перст вехдена. Трубач первым заметил тусклую табличку из металла, закрепленную над дверью в оранжерею.

«ДИН Южного Триалета, — значилось там. — Орбитальная пересыльная тюрьма «Шеол». Помещение № 12/2.»

— ДИН? Что такое ДИН?

— Департамент исполнения наказаний, — буркнул Лючано.

— Выходит, тюрьма во власти заключенных?

— Заключенные? «Братья», «Малый Господь», «община»… Это секта! — горячо зашептал Бижан. — Выкупили списанную орбиталку, превратили в монастырь…

Слова трубача походили на истину.

— А почему братья носят комбезы в полосочку?

— Пепел и зола! — прервал их спор возглас гитариста. — Смотрите!

Двухметровый вудун с дубинкой вознамерился пуститься в пляс. Видимо, на радостях по поводу явления «неофитов». Тело чернокожего странным образом подергивалось. Казалось, вшитый под кожу разрядник без перерыва бил его током. Даже если дать поправку на фантастическую пластику вудунов — все равно гигант вызывал у невольных зрителей оторопь.

Лючано вспомнил ужимки Г'Ханги, танец ученика бокора, в котором застрял чужой Лоа, общую пляску в тюрьме на Китте…

Нет, не то!

Беднягу трясло, как в эпилептическом припадке. Дубинкой он вращал с немыслимой скоростью. Оружие превратилось в размытый темный круг. Чудилось, сейчас дубинка вырвется из пальцев и улетит бешеным пропеллером, калеча собравшихся. Левая, свободная рука извивалась змеей, словно кости в ней превратились в тряпки. Ноги выделывали замысловатые коленца. Гигант взлетал на метр от пола, зависал дольше, чем положено по закону тяготения, и мягко опускался.

Ухмылка сверкала белизной сахара.

Реакция аборигенов оказалась еще удивительней, чем «пляска» вудуна. Рефаимы упали на колени и запели гимн. Вела блондинка, остальные с воодушевлением подпевали. Разобрать слова Тарталья даже не пытался. И так ясно: религиозное песнопение «во славу» — чего? кого? Радость фанатиков озаряла лица. Она пугала больше, чем поведение чернокожего.

Что здесь происходит, черт возьми?!

Внезапно гигант застыл. Руки плетьми обвисли вдоль туловища. Лицо несчастного исказила гримаса — Королева Боль пришла по его душу. Но ухмылка никуда не делась. Дикое, нечеловеческое счастье плескалось в глазах вудуна.

— Сподобился! — хрипло вскричал он, падая на колени. — Иду ввысь! О, мой Лоа! Братья! Я жду вас на небесах!

— Аллай-а! Аллай-а! — откликнулся восторженный хор.

Гигант выгнулся в судороге. На миг он расслоился, превратясь в десяток прозрачных двойников-призраков. С явной неохотой призраки вновь слились воедино. Тело вудуна осело на пол бесформенной массой. Над ней продолжало маячить счастливое лицо безумца, запрокинутое к потолку. От зрелища Лючано едва не вывернуло наизнанку. Не в силах оторвать взгляд или зажмуриться, он продолжал смотреть.

А Заля стошнило на ближайшую клумбу.

В нос шибануло озоном. Кисель, ранее бывший телом, вспыхнул ослепительным фейерверком. Треск, шипение; по ветвям, цветам, листьям заскакали веселые искры. И вдруг все кончилось. На полу лежал целехонький комбинезон арестанта, пара стоптанных кроссовок, дубинка…

Вудун исчез.

IV

Незримая тень скользнула мимо, колыхнув воздух оранжереи — и исчезла, пройдя сквозь стену. Выход пенетратора из захваченного тела. Лючано уже видел это на «Горлице». Только полковник-артиллерист сгорел сразу, без жуткой прелюдии.

Рефаимы, как ни в чем не бывало, поднимались с колен.

— Добрый знак! — возвестила блондинка. — Вы явились, и брата Айомбу забрали ангелы. Теперь он с ними, и душа его поет. Мы рады, что вы сопутствуете нам в Шеоле. Пребывайте в покое, и ангелы вознесут вас. Верьте, братья! — и воздастся по вере вашей. Кстати, вы голодны?

Последнюю фразу девушка произнесла уже без всякого пафоса.

Неофиты переглянулись. Желания спорить с религиозными фанатиками-извращенцами не возникло ни у кого. Даже легат помалкивал.

— Вы голодны? — повторила блондинка.

— Да! — выпалил Лючано.

— Тогда советую вам набраться терпения. Время обеда настанет через два часа. А пока устраивайтесь.

Она обернулась к варвару, подпоясанному алым кушаком. Тот аж засветился от нетерпения — так ему хотелось кинуться к Тарталье.

«Бросьте меня голодным боро-оборо! — ахнул Добряк Гишер. — Это же Толстый Ува! Дружок, ты сидел с ним в Мей-Гиле. Вот уж приятная встреча…»

— Брат Ува выразил желание позаботиться о вас, — мило улыбнулась блондинка.

Контрапунктю. Лючано Борготта по прозвищу Тарталья (от пятидесяти до одиннадцати лет тому назад)

Один и тот же человек наслаждается 6-м концертом Штеймана для фагота с оркестром, а час спустя — дегенеративным комик-шоу «Загляни под юбку». Один и тот же человек рыдает, стоя в Кремерской галерее искусств у «Скорбной Регины», а назавтра точит слезы, листая очередной том похождений межпланетной страдалицы Анны-Марии Рудивокс.

Ты подаешь нищему грошик и тратишь сотню на проститутку. Переводишь старушку через дорогу и забываешь о могиле собственной матери. Свято блюдешь диету, чтобы однажды напиться до полусмерти под бифштекс с кровью. Ссоришься с другом, миришься с врагом; путаешь одного с другим, говоришь комплименты и гадости каждому из них поочередно, и ты искренен во всех случаях.

Почему «ты»? — я.

Мы.

Мир стал бы отвратителен, будь мы устроены иначе.

Толстый Ува родился неудачником.

Если в детстве он трижды избежал котла, так его заслуги в этом не было — гримасы судьбы, и все. Первый раз Уву выкупил отец, взамен отдав соседям молочного поросенка и одеяло. Соседи, час назад укравшие ребенка прямо из колыбели, не возражали. Они любили поросятину. Опять же, глупо оспаривать право родителя самому употребить дитя в пищу. Честное воровство — одно, взаимовыгодный обмен — другое, а имущественные права, подкрепленные увесистой дубиной — третье.

На Кемчуге умели понимать друг друга.

Отца крайне своевременно зарезали горцы из союза племен «рэра», когда он собирал на склоне Тинджана травы и коренья. От приправ суп начинает хорошо пахнуть. Это знает каждый. Горцам было не жаль трав и кореньев. Отца им тоже не было жаль. Ходит тут, собирает. С дубиной. Пусть лежит, так спокойнее.

Ува стал безотцовщиной, и даже не смог поблагодарить горцев за чудесное вмешательство. Он не умел говорить. А когда научился, то разучился благодарить. Вот такие дела.

— У каждого свой страх, — бормотал дедушка Мыжи Тюмен.

Страх Толстого Увы назывался: котел.

Он бил тех, кто младше и слабее. Отбирал вареное просо, завернутое в листья банана. Валил на землю, садился сверху и плевал на затылок. Большим и сильным он старался не попадаться на глаза. От больших тянуло запахом кипящего котла. К сожалению, маленькие слишком быстро вырастали. Ува тоже рос. Он хотел сделаться Могучим Увой, а стал Толстым Увой. Тоже ничего, если сидеть на враге верхом и плевать на вражеский затылок. А вот если враг сидит на тебе, или того хуже, тащит за ногу к котлу, радуясь накопленному тобой жирку…

Пришлось искать покровителей.

— У каждого свой страх, — бормотал дедушка Мыжи Тюмен, греясь на солнышке. — Принеси кому-нибудь свой страх на ладонях, и обретешь хозяина.

Ува послушался дедушку. Тот, кто дожил до последних зубов, мудр. Слушайся такого, и избежишь котла. Положив страх на ладони, Толстый Ува склонился перед вождем Куйкынняком. А потом, ночью, склонился еще раз: перед Хитрецом Исукликом, очень уважаемым разбойником. Вождь принял страх Увы, положил в памятную суму и обещал защиту. Разбойник тоже принял Увин страх, который от разделения не сделался меньше, а напротив, увеличился вдвое, и разрешил обнюхать себя в знак верности.

— Держись меня, — сказал Хитрец Исуклик, от которого пахло не слишком хорошо. — Со мной будешь есть ты, а не тебя. Понял, да?

— Возьми дубину отца, — сказал вождь Куйкынняк, разбив Уве нос и слизав кровь в присутствии трех свидетелей. — Ходи за моим плечом. Запомнил, да?

Раздав страх кому надо, Толстый Ува превратил свою жизнь в праздник. Днем он ходил за плечом вождя и размахивал дубиной. Ночью он держался разбойника, грабя вместе с ватагой Исуклика случайных путников. Когда разрешали, спал. Когда до него доходила очередь, складывал стихи, как любой арим. Очередь доходила редко: Ува родился тугодумом. На рассвете он молился доброй богине Афсынах; на закате — злому демону Микифлю. Живот Увы стал тугой, как барабан. Уважаемый разбойник Исуклик хлопал Уву по животу, смеялся и шутил:

— Вкусная требуха, да? Никто не съест, только я, да?

Хитрец Исуклик всегда делал так: сперва смеялся, а потом шутил.

Чтобы знали заранее: шутка.

Праздник длился сорок восемь месяцев и шесть дней. Потом Толстый Ува отправился в тюрьму Мей-Гиле — подменышем за Хитреца Исуклика. В тюрьму аримы садились нечасто. Обычно правосудие вершилось на скорую руку, в кругу племени, или за кругом, в поединке, при тайном потакании вождей. Но если дело касалось «летучих варваров», явившихся из-за облаков и ничего не смыслящих в искусстве стихосложения, аримам приходилось нарушать традицию. Варвары полагали, что где есть правосудие, там есть и тюрьма.

А в тюрьме непременно должны быть сидельцы.

Есть сидельцы — правильно, утверждали варвары, а есть сидельцев — неправильно.

— Не могу же я сам идти в тюрьму? — сказал разбойник Исуклик. Он не смеялся, и всем сделалось ясно: нет, не шутит. — Я очень уважаемый разбойник, да? Я ограбил летучего варвара, который скупал идольцев и маски из перьев, да? Я взял все его полезные вещи, да? Ува, ты идешь в тюрьму за меня. Да?

— Да, — согласился могучий вождь Куйкынняк. — Ува, ты идешь.

— Ну, иду, — кивнул Ува.

В дальнейшем он пять раз побывал в Мей-Гиле: два раза — подменышем, дважды — за честный разбой, и один раз — по недоразумению. Его знали, и он знал. Его уважали, и он уважал. Его обижали, и он тоже. Это был не праздник, но вполне сносная жизнь. Главное, в тюрьме не имелось котлов. А употребить Толстого Уву сырым, или жареным на костре, зная, что Ува отдал свой страх вождю Куйкынняку и хитрецу Исуклику…

Такого не делали, да.

Даже «ястребы» с острова Хаэмубы.

— У каждого свой страх, — бормотал дедушка Мыжи Тюмен. Он сильно одряхлел, выжил из ума, но по-прежнему грелся на солнышке, собираясь жить вечно. — Отдай кому-нибудь свой страх, и к тебе придет новый.

Новый страх Толстого Увы носил имя: Лючано Борготта.

Вначале Ува не узнал свой новый страх. Наоборот, он был уверен, что это он, Толстый Ува — страх летучего варвара, оказавшегося на тюремном островке. Как пройти мимо большого удовольствия? Никак. В ожидании перевода на Хаэмубу варвар оказался кстати. Его можно было обижать долго и разнообразно. Ува же не знал, что обижает колдуна? — нет, не знал.

А когда узнал, стало поздно.

Колдун сглазил Толстого Уву. «Я — пусонг и сын пусонга! — кричал Ува, не собираясь кричать про себя такие гадости. — Я — ориогорухо! Вредный ориогорухо!» Слова летели с языка, словно травы и коренья — в котел, где живьем варился бедный толстяк. Потом Уву били, как бьют всякого ориогорухо, и доставляли разные неприятности, и делали «раковиной для мужской пользы». Его оставили в живых, чтобы вожди-сидельцы с острова Хаэмубы тоже получили свое большое удовольствие.

Но Ува сидел по недоразумению. Вместо Хаэмубы, где «ястребы» с нетерпением ждали самозванца-ориогорухо, его выпустили на свободу.

Домой Ува не вернулся. Слухи на Кемчуге имеют длинные ноги. Уважаемый разбойник Исуклик и могучий вождь Куйкынняк, небось, уже сложили красивые стихи в честь соплеменника, опозорившего род. Заранее, чтобы все знали: каждому из племени достанется по кусочку. И каждому из ватаги — по кусочку. Ува толстый, всем хватит. Зачем, да? — чтобы позор разлетелся на части, побулькал в животах и вышел наружу безобидным вонючим дерьмом, согласно заветам доброй богини Афсынах.

— Шиш вам, дураки, — пробормотал дедушка Мыжи Тюмен, и был прав.

Из космопорта, расположенного на Ивликене, крупнейшем острове Кемчуги, стартовал грузовик-дальнобойщик, принадлежащий компании «Danco LTD». На его борту покидал родину вольнонаемный грузчик Уванникян Кимчичан, таская в трюме кипы пресованных водорослей чирим-чирим.

«Заварите в чайничке щепотку чирим-чирим, и долой заботы!» — гласила реклама на тех планетах, где торговля растительными наркотиками была легализована. А шаманы Марокля и Анарата платили за водоросли прогнозами будущего, сбывавшимися в девяноста случаях из ста. Добавленные в отвар мухоморов и голубицы, чирим-чирим замечательно расширяли сознание, привлекая духов-проводников.

Толстый Ува и знать не знал, что его так красиво зовут: Уванникян Кимчичан. Это выяснили летучие варвары, прежде чем увезти Уву за облака. Они забрали у него справку об освобождении и что-то сделали с пальцами Увы. Теперь, когда он трогал пальцем и-ден-ти-фи-ка-тор (слово не выговаривалось иначе, чем по слогам), всякий мог выяснить, какое у «грязного дикаря» красивое имя.

О, Ува быстро понял, что он — грязный дикарь! И ни капельки не обиделся. Пусть называют плохими словами, зато котел и колдун остались далеко-далеко. Он смеялся неделю, смеялся две, а после сообразил, что летучий варвар Лючано Борготта однажды тоже покинет Мей-Гиле. И всем за облаками расскажет, что Ува — вредный ориогорухо. Или того хуже, найдет Уву и заставит вслух самоунижаться.

Надо прятаться.

За девять лет скитаний Толстый Ува сменил десятка три планет. Он был грузчиком и уборщиком, санитаром и служителем морга; пас косяки сельдей, подключен к нейроблоку крошечной субмаринки, читал курс лекций «Основы стихосложения аримов» в Ваначкорском университете, ухаживал в зоопарке за чачунасскими лемурами; нанялся донором спермы, но быстро уволился, потому что ему приснилась добрая богиня Афсынах и укорила; работал консультантом на съемках фильма ужасов про каннибалов — и даже снялся в маленьком эпизоде, сделав по требованию режиссера татуировки на щеках…

Два раза сидел: по глупости и недолго.

Думал, что и в третий раз — недолго, да ошибся. Пересыльная тюрьма «Шеол» казалась ему раем в сравнении с прелестями Мей-Гиле. Ува жалел, что придется оставить тихий уголок. Здесь он не боялся колдуна. В «Шеоле» хоть криком кричи, что ты — пусонг и ориогорухо (да хоть левая пятка злого демона Микифля!), все равно никому это неинтересно.

Ав-то-ма-ти-ка, да?

Орбитальная станция была переоборудована ДИНом Южного Триалета для своих нужд много лет назад. Тогда вокруг целого ряда планет, чаще — необитаемых, начали крутиться пенитенциарные заведения, не требующие постоянного внимания охраны. На пересылке задерживаются редко: это, образно говоря, зал ожидания тюремного космопорта, где осужденные ждут кораблей, на которых их отправят к месту отбытия наказания. Каторжане стояли на пороге этапа; упрямцы опротестовывали приговоры и решения судов; «политических» не сегодня-завтра собирались отправить в распредлагерь…

Количество заключенных в «Шеоле» все время менялось, определяясь интенсивностью этапирования. Разместив новеньких в камерах-«транзитках» и забрав «определившихся», служители порядка оставляли тюрьму — в них здесь не нуждались. Временами наезжал начальник учреждения; в смысле, живой начальник. Сидел в кабинете, дурел от скуки, просматривая дневник: «Без происшествий, без происшествий, БП, БП, БП…» Ну и улетал максимум через неделю добровольного заточения.

В его отсутствие «Шеолом» заведовал ЦЭМ — центральный электронный мозг.

Схема бытия в тюрьме предусматривалась такой, что проще некуда. Из «транзиток», где заключенный проходил полный медосмотр, сам того не зная, узника переводили в стандартные «тет-а-тетки», камеры на двоих. Ничего лишнего: «спальня» с койками и столиком, намертво вмонтированным в стену, гигиеническая капсула-универсал — и «тренажерка», микро-каморка с оборудованием, «осуществляющим соблюдение правил, касающихся физкультуры и спорта».

Читайте «Свод принципов защиты лиц, подвергающихся задержанию или заключению», статья 141, параграф 78 — там все сказано.

Еда в «тет-а-тетку» подавалась напрямую из кулинар-блока. Встроенный головизор, имея в наличии обширную фильмотеку, позволял удовлетворять эстетические и интеллектуальные потребности. Пока действовал «режим № 1», заключенные декадами могли не покидать камер, дожидаясь решения своей участи.

— Да они же перегрызут друг друга! — вскрикнет нервный обыватель, и будет не прав. Обыватели вообще редко бывают правы, даже когда речь заходит о способах лечения геморроя и уклонении от налогов.

Проблема насилия — вечная беда мест заключения — решалась даже не ЦЭМом, а периферийной дубль-системой, осуществлявшей непрерывный контроль за узниками. Если в камере совершались действия, оцениваемые бдительными «следаками» как нарушение прав одного сокамерника другим, система без промедления востанавливала статус-кво. Звуковой сигнал: «Прекратить противоправные действия!» В случае отказа подчиниться — предупредительный электроразряд. Шокеры, размещенные в самых неожиданных местах, били без промаха.

Если и это не помогало, включался парализатор.

Когда уровень насилия с самого начала «зашкаливал», звуковой сигнал и разряд опускались — парализатор включался первым. На вызов неслась кибер-тележка, беспомощный агрессор подхватывался манипуляторами — и приходил в себя уже в карцере. По отбытию карцерного срока драчунов содержали в одиночках «для лиц, склонных к насилию»: без «тренажерки», с фильмотекой, содержащей исключительно «произведения искусства, воспитывающие гуманизм и взаимоуважение личностей».

Для больных имелся лазарет — также полностью автоматизированный.

«Режим № 2» предусматривал выход заключенных из камер. Общая столовая, три спортивных зала, прогулки в трех оранжереях (строго по расписанию). Этот режим предусматривал как наличие на «Шеоле» людей-охранников, так и их отсутствие. ЦЭМ и дубль-система управлялись с заключенными, получившими ряд дополнительных свобод, не хуже, чем пастушьи субмарины — с сельдевыми косяками. Раз-два, подъем, зайти-выйти, занять места, прогулка окончена, вернуться в камеры, отбой…

— У каждого свой страх, — бормотал дедушка Мыжи Тюмен. Это, конечно, если старик еще грелся на солнышке, а не бродил смутной тенью в пропасти Ап-Салбанык. — Но и счастье у каждого свое. Положи счастье на ладони, поднеси нам — то-то мы удивимся…

Толстый Ува был счастлив в «Шеоле».

Он не мог оценить злую иронию шутника из ДИНа, давшего пересыльной тюрьме такое название. «Дом вечного покоя», «Царство мертвых», «Великая могила» — исследователи взахлеб спорили о верном толковании слова. Ува ничего не знал об их спорах. Скажи ему кто-нибудь, что в мистический Шеол нисходят, спускаются, а в пенитенциарный «Шеол» — возносятся, так он и юмора бы не понял. Что тут смешного?

Покой, он и есть покой.

Счастье.

Ночами Ува молился доброй богине Афсынах о пожизненном заключении в здешнем раю. Тюремный шаман, иначе — священник, «человек котла», как Ува тайком звал всех, проповедовавших загадочные «высшие ценности», подарил ему образок с красивой женщиной. Вне сомнений, художник изобразил Афсынах: печаль в глазах, слезинка на щеке, сияние вокруг головы… Уванникян Кимчичан, заключенный номер 62, кланялся богине и просил о милости.

— Замолчи, — ругался сосед по камере. — Дай поспать!

Тогда Ува просил шепотом.

Позже он уверился: в том, что произошло с «Шеолом», виноват он и только он — Толстый Ува, грязный дикарь, достучавшийся до милосердного божества.

Все началось с головной боли. В виски словно забили по раскаленному гвоздю. Сосед лежал на койке, зарывшись лицом в подушку, и хрипло стонал. Ува кормил его с ложечки, насильно: без еды можно умереть, это знает каждый. Действовал «режим № 1»: живой начальник тюрьмы отсутствовал, охрана — тоже. Очутиться в одной камере с покойником, умершим от голода, Уве не улыбалось.

Он боялся мертвецов.

Ему ведь никто не объяснил: мертвого заберет кибер-тележка.

Заключенные корчились в «тет-а-тетках», «транзитках» и «одиночках». Многие полагали, что причина боли — в неисправности ЦЭМа. Попытка реструктуризации психики, подавление центров агрессии, наказание не пойми за что — догадки высказывались самые разные. К сожалению, они были одинаково далеки от истины.

Девять часов пытки, и Королева Боль оставила «Шеол».

Наступил час галлюцинаций. Заключенные плясали и пели, рыдали и читали длинные монологи. Кое-кто впал в детство, кое-кто ненадолго выжил из ума. Камеры заполнились неожиданными, зачастую удивительными персонажами. Звезды эстрады, президенты, герои дешевых сериалов; великие люди прошлого, адмиралы флота, шлюхи, беспечальные растения… Каждый нашел себе подходящую шизофрению. В частности, Толстый Ува ощутил себя шаманом Хум-Кыкватом, победителем злых духов-кэле. Он связывал кэле, одного за другим, распирал им пасть крепкой палкой и лил туда освященные помои.

Духи корчились в муках, радуя Уву.

Шестьдесят минут — и безумие без видимых последствий убралось прочь, вслед за Королевой Болью.

Эти десять часов доставили приличный «головняк» — правда, вызванный иными причинами — диспетчерским службам космопортов Южного Триалета. Пенталет-II, непригодная для жизни планета, на орбите которой располагалась тюрьма, вдруг стала центром опасного для полетов сектора. Флуктуации высших классов, иначе говоря, пенетраторы, объявились неподалеку от «Шеола» — роились, что ли?! — и количество их превышало разумную статистику в десятки раз.

— Как мухи на дерьмо! — заявил остроумнейший из диспетчеров.

В определенном смысле он попал «в яблочко».

Обычно пенетраторы не ходят стаями. Флуктуации этого типа — одиночки. Напрочь забыв о судьбе орбитального узилища, гори оно синим пламенем, яйцеголовые мужи Триалета кинулись наблюдать за уникальным явлением. Рейсы отменялись и переносились, в спешке рассчитывались новые маршруты, готовились к взлету «Ведьмаки»-чистильщики — а профессора с академиками дурели от обилия новых данных.

На их глазах формировалась «кротовая нора»: свеженькая, с пылу с жару червоточина континуума. А уж что творилось с излучением Куклера — испусканием виртуальных частиц на границе горизонта событий — вообще не поддавалось воображению. Замеры обещали в будущем сотню монографий и дюжину премий Лаутхаузена.

«Сингулярность в тоннеле возникшего объекта, — записал в блокноте член-коррреспондент местной АН, поскуливая от радости открытия, — всё-таки существует, однако информация в неё не попадает. Материя уходит в сингулярность, а информация — путём квантовой телепортации — отпечатывается на…»

Закончить свою общепонятную мысль он не успел.

Как раз в эту минуту, когда восторг деятелей науки достиг апогея, «Шеол» провалился в червоточину и сгинул. Следом за тюрьмой убрались восвояси пенетраторы. «Ведьмаки» никуда не взлетели, космопорты вернулись к обычному расписанию; позднее вышел ряд зубодробительных статей о «социализации флуктуаций». Куда забросило тюрьму, никто так и не выяснил. Для очистки совести были предприняты розыскные действия, которые завершились пшиком.

— Жаль, — сказал Адольф Штильнер, известный космобестиолог, руководитель евгенического центра «Грядущее», узнав из новостей о происшествии. — Следовало бы найти. Уверен, блудная кутузка обретается сейчас в интереснейшем месте…

Штильнеру нельзя было отказать в прозорливости. «Шеол» вынырнул из червоточины в такой глуши космоса, далекой от обитаемых миров и пробитых трасс, что это само по себе представляло интерес. Вскоре тюрьма вернула себе славу «дерьма», влекущего «мух» — флуктуации высшего класса, организаторы «побега на рывок», нашли «Шеол» быстрее ДИНа Южного Триалета. Оставим «социализацию» на совести ученых, но определенное взаимодействие пенетраторов наблюдалось невооруженным глазом.

Правда, глаз для наблюдения осталось не слишком много. Чуть больше сотни заключенных, да тюремный священник, единственный свободный человек, по доброй воле не покидавший «Шеол» вместе с охраной и начальником.

Молитвы Толстого Увы услышали наверху.

— У каждого свой страх, — сказал бы дедушка Мыжи Тюмен, сиди он в здешней «тет-а-тетке». — Чего мы боимся, глупые? Бояться надо того, о чем не знаешь. Страх, он в темноте, а на ладонях — тьфу, и разлетелось…

Звуковой сигнал оповестил «Шеол» о начале действия «режима № 2». Двери камер открылись, заработала общая столовая. Оранжереи предоставили узникам возможность прогулок. День, другой — и шеольцы, которые еще не называли себя «рефаимами», поняли: стряслась катастрофа. Ува тихонько ухмылялся — он полагал иначе, но помалкивал.

— Где мы? — спрашивали заключенные друг у друга.

— Что с нами? — волновались они.

— Когда нас отыщут?

— В конце концов, мы тоже люди!..

Толстый Ува прятался в оранжерее и благодарил добрую Афсынах. Богиня смотрела на него с образка, и слезинка катилась по бархатной щеке покровительницы. Богиня видела дальше Увы.

Но молчала.

Глава седьмая. Чужой монастырь

I

— …так и живем. Хорошо живем, да!

Ува широко улыбнулся, желая продемонстрировать, насколько ему хорошо. При этом он как бы невзначай заглянул собеседнику в глаза. Верит ли? Не сердится? Не надумал ли снова заколдовать бедного Уву?

Угодливость дикаря раздражала. Признаться, кукольник малость струхнул, узнав старого обидчика. Ну как решит отквитаться?! Лючано Борготта, многолетний кошмар арима-каннибала — нет, такого Тарталье и в голову бы не пришло.

«Скоро тобой детей начнут пугать», — беззлобно хмыкнул Гишер.

Слава «буки» не прельщала. Но во всяком положении есть свои выгоды. Уж лучше пусть тебя опасаются, нежели считают объектом для издевательств. Вот только Уву надо успокоить. Иначе, чего доброго, подкараулит со страху в темном переходе — и трубой по темечку. Исключительно для душевного равновесия и поддержания мира в Шеоле.

Кстати, о мире.

— Послушай, Ува… Ты говорил, вас за драки током бьет. Или парализатором — и в карцер. А мы в оранжерее дрались, еще до вашего прихода. И ничего. Как же так?

— Я понял, что вы дрались, — сообщил довольный своей проницательностью арим. — Горшки поваляли, пальму уронили. Хорошо дрались, да! Наши братья убрали за вами. Малый Господь вас не видит. До полуночи Ему не до новеньких. В полночь увидит — будете, как все.

Кто таков «Малый Господь», и почему он прозреет лишь в полночь, Лючано не понял. Но переспрашивать не стал. Выходит, до полуночи разрешено безобразничать.

Учтем.

— А вас, значит, он видит?

— Ага!

— И драться не дает?

— Ага!

— Тогда зачем тебе оружие?

Тарталья кивком указал на стальную трубу — она покоилась на столике, вмонтированном в стену Увиной «одиночки».

— Мы — вожди! Добрые Братья! — дикарь надулся от гордости, став похож на жабу-ревуна в брачный период. — Мы с Пастушкой за порядком следим. Она — вождь вождей! А мы — при ней.

Арим явно имел в виду блондинку. Оглядевшись по сторонам, он понизил голос до трубного шепота:

— Есть места, где Малый Господь не видит. Чуточку есть. Кто толковать хочет, туда идет, да. Сперва часто ходили. Теперь — редко. Борзые вождями стать хотели. На Пастушку рычали. Она их всех закопала. Хорошо сделала, да. Спокойно. А оружие — чтоб боялись.

— Кто? Новенькие?

— Ага. Когда вам где угодно драться можно — надо, чтоб боялись.

Лючно жестом остановил разоткровенничавшегося Уву.

— Эта девушка… Пастушка. Она убила борзых, рвавшихся к власти? Я тебя правильно понял?

— Лучше всех понял, да! — радость дикаря была искренней. — Ты не думай, она кого хочешь закопает. Главная после Малого Господа. Еще ангелы, да. Пастушке веришь, она защищает. Не веришь, в задницу идешь.

«Черт знает, что тут творится, малыш! Ты уж, пожалуйста, аккуратней…»

— Ува, ты Мей-Гиле помнишь?

Дикарь мгновенно напрягся. Он постарался отодвинуться от собеседника подальше, насколько позволяла койка. В камере было жарко. Лючано разделся до пояса. Почему-то он ни капельки не стеснялся Увы. При виде татуировки арим чуть не рехнулся от восторга. Стоило большого труда запретить ему поминутно тыкать пальцем в творение Папы Лусэро. Сейчас Ува лишь хлопал себя ладонями по «расписным» щекам, косясь на «колдунское кубло».

— Помню, да.

— Я на тебя зла не держу. Ты погорячился, меня обидел. Я рассердился, тебя… э-э… заколдовал, — Лючано старался говорить как можно проще, чтоб до Увы дошло. — Теперь мы квиты. Я про Мей-Гиле молчу. Ты меня не трогаешь, я — тебя. Мир?

— Мир, да! — просиял арим. — Мир!

Он ухватил Лючано за руку и отчаянно затряс, скрепляя уговор.

— Ты мудрый человек, да! Я тоже мудрый! Как дедушка Мыжи Тюмен. Старый Ува умер, новый родился, да. Кореша будем! Друг друга обнюхаем, возрадуемся. Я Пастушке скажу, она и тебя Добрым Братом сделает. Нас уважать будут, да!

— Договорились, — Тарталье едва удалось высвободить руку из потной ладони дикаря. — В Добрые Братья я не рвусь, так что с этим обожди. И вот еще…

Над головой задребезжал звонок.

— О, обед! — встрепенулся Ува. — Пошли в жральню. Сегодня вкусное давать будут. Праздник!

Они покинули «одиночку» и двинулись по коридору в сторону камеры, где поселили новеньких. «Общаки» на четверых в Шеоле отсутствовали. Но когда «неофиты» захотели поселиться вместе (даже Тумидус внял зову благоразумия!), Ува мигом все организовал. Желают гости ютиться в тесноте — пожалуйста! Пара меланхоличных рефаимов приволокла двухъярусные койко-нары, закрепила на стене вакуум-присосками: пользуйтесь!

Матрасы и постели Ува принес самолично. Отправил кого-то из «братьев» за средствами гигиены — и увлек Лючано к себе, для разговора по душам.

Скрасил, так сказать, ожидание.

Из камер выходили рефаимы, направляясь на обед. Двое или трое бросили на кукольника равнодушные взгляды — и отвернулись, продолжив путь. Казалось бы, на нового человека в нездешней одежде должны пялиться во все глаза. Однако ничего подобного не наблюдалось. Да и «группа встречающих» во главе с блондинкой не проявила ни малейшего любопытства, обнаружив в оранжерее чужаков.

Тот же Ува битых два часа исповедовался. А откуда в тюрьме взялся Лючано, даже не спросил.

— Слушай, Ува… Тебе что, совсем не интересно, как я здесь появился?

— Неинтересно, да.

— Как я жил? Что делал? Неинтересно?!

— Нет.

В подтверждение он энергично замотал головой.

— Спрашивать, как человек умер, стыдно. Так говорит Пастушка. Попал в Шеол — значит, воля ангелов. И Малого Господа. Его пути не-ис-по-ве-ди-мы, — по слогам выговорил дикарь трудное слово. — Да! А про себя ты на Посвящении расскажешь. Тогда и послушаю.

«Крепко им мозги скрутило, да!» — вздохнул маэстро Карл.

Из самодеятельного «общака» выбрались вехдены и помпилианец. Следовало поделиться с ними информацией, полученной от Увы. Но в присутствии арима Лючано решил помалкивать.

II

«Жральня», сиречь — тюремная столовая, походила на гнездо, полное снулых ос. Их начали было травить, но не дотравили до конца. Обитатели Шеола зависли между жизнью и смертью. Апатия простерла над «беглой» тюрьмой свои пыльные крылья. Даже гудели, в смысле, переговаривались полосатые люди-насекомые еле слышно. Голоса сливались с тарахтеньем раздолбанного конвейера, несущего подносы, шарканьем ног, подвыванием сервоприводов раздаточной автоматики…

Монотонность звукового фона нагоняла зевоту, притупляя даже голод.

Лишь в дальнем конце вместительного зала стоял веселый галдеж. Он являл собой разительный контраст общей вселенской скуке. Там готовились обедать дети — шум, радостный смех, вопли возмущения.

— Вы правы. Это именно дети, — поймав заинтересованный взгляд Лючано, объяснил знакомый «мерин» с планшетом. — Они родились здесь, в Шеоле.

«Мерин», как по волшебству, оказался рядом.

Очки дали приближение. Глазам предстали десятка полтора малышей — от трех до девяти лет. Те, что постарше, были одеты в ушитые по размеру комбинезоны арестантов. Младшие — кто во что горазд. За детьми вполглаза присматривали три женщины. Галдеть, болтать, сидя на стуле, ногами и забираться под столы «няни» не мешали.

Видимо, это считалось нормой поведения.

Очередь продвигалась быстро. Взяв поднос, Тумидус мазнул по нему пальцем, воззрился на результат, брезгливо скривился, но промолчал. «Неофиты» уже приближались к раздаточному автомату, когда пара Добрых Братьев раздвинула очередь и подвела к раздаче сутулого дядьку с красной повязкой на рукаве. Лицо дядьки трепал нервный тик. Человек все время хихикал, не обращая внимания на окружающих.

Добрый Брат сунул ему в руки поднос. Никто и не подумал возразить.

— Почему без очереди?! — брякнул Лючано.

И запоздало подумал, что обостренное чувство справедливости проявилось, как всегда, в неподходящий момент. Вдруг столовая — как раз такое место, где «Малый Господь не видит»? Однако Добрые Братья, вооруженные поварским топориком и металлическим прутом с шестерней на конце, даже не оглянулись.

— Это Осененный, — зашептал сзади назойливый «мерин». — Повязку видите? В него вошел ангел. Скоро он покинет нас, приобщась к сонму…

— Ангел?

Тарталья с неприязнью уставился на «мерина». А не треснуть ли доморощенного теолога подносом по башке? Полночь далеко, Малый Господь, кто бы Он ни был, слеп к новеньким…

Надо пользоваться моментом!

Видимо, данное намерение ясно отразилось на лице Лючано. Абориген поспешил отступить на шаг-другой и перешел на нормальный язык, без «сонмов» и «ангелов».

— Да-да, я вас понимаю. Это ужасно. В нем, знаете ли, сидит пенетратор. Когда носитель в трансе, Добрые Братья заботятся о нем. Сам он поесть не догадается — и в итоге умрет от голода.

— Спасибо за информацию, — кивнул Тарталья.

Выходит, Добрые Братья не только устрашают буйных неофитов и следят за установленным порядком. Они и впрямь занимаются добрыми делами. Может, еще и старушек через коридор переводят?

— Сегодня мы уже видели, как ваш шеолец приобщился к сонму. Теперь второй… Осененный. Не многовато ли? Захват человека пенетратором — явление редкое…

— Редкое, — согласился «мерин». — Но не в Шеоле. Здесь такое сплошь и рядом. У меня есть статистика за все годы, — он хлопнул по планшету, с которым, похоже, не расставался и в сортире. — Сейчас точно известных Осененных — трое. Увы, наличие пенетратора не всегда можно определить. Бывает, носитель ведет себя нормально, опеки не требует, и вдруг — хлоп!.. Вознесся, извините за местный эвфемизм. Исходя из набранной статистики, «скрытых Осененных» у нас еще пятеро. Плюс-минус корень квадратный…

Он развел руками: дескать, точнее не скажу.

— Разрешите представиться: Авель О'Нейли, летописец.

— Лючано Борготта, невропаст, — ладонь летописца была сухой и крепкой. — Восемь Осененных? Бок-о-бок?! Да такого гетто высших флуктуаций не сыскать во всей Галактике!

— Вы правы. Ваша очередь, не пропустите, — последнее заявление прозвучало двусмысленно. — Тут просто: ставите поднос в лоток, нажимаете кнопку…

В недрах раздаточного автомата что-то лязгнуло. Взвыли сервоприводы, на поднос выпал судок из пластика. В нем дымилась масса серо-розового цвета.

— Опять мясофрукты… — скорбно вздохнул за спиной О'Нейли. — Синтетика, разумеется. Есть можно, но когда третий месяц одно и то же…

Он сгорал от желания поболтать с новичком.

За судком последовала самоуничтожающаяся после опустошения банка. «Компот витаминный жаждоутоляющий», значилось на этикетке. С тихим стуком из ячейки выпала ложка — опять пластик. Больше ничего не предлагалось. Тарталья поискал глазами свободный стол, нашел — и жестом скомандовал «неофитам»: за мной!

Стол, намертво вмонтированный в пол, как и сиденья, его окружавшие, был рассчитан на шестерых. Лючано опасался, что болтливый летописец не замедлит к ним присоединиться. Однако Авелю хватило такта не навязывать гостям свое общество.

— Я поражаюсь твоему умению, — сообщил Бижан, усаживаясь, — везде находить приятелей. Тебе надо в агентурной разведке работать. Откуда этот варвар тебя знает?

— Вместе сидели на Кемчуге.

Легат расхохотался:

— Я так и думал. Какие у Борготты могут быть знакомые, кроме уголовников?

— Например, вы, Гай. Или вудунский антис Папа Лусэро…

— С которым вы тоже познакомились в тюрьме!

— Варвар рассказал что-нибудь полезное? — вклинился Заль.

— Да.

Однако Лючано не успел поделиться ценными сведеньями: обедающих шеольцев накрыл баритон Пастушки. Блондинка легко вспрыгнула на пустующий стол в центре зала. Взмах изящной руки, и она принялась вещать:

— Братья и сестры! Великий день! Наш возлюбленный брат Айомба вознесся!

Рефаимы не замедлили отозваться:

— Аллай-а! Аллай-а!

— Сладкое! — диссонансом к общему пафосу взлетел детский крик. — Нам дадут сладкое!

К чести блондинки, она и ухом не повела.

— Возрадуемся же! Взамен брата Айомбы ангелы направили к нам четверых неофитов. Возблагодарим Малого Господа!

— Аллай-а! Аллай-а!

— А сладкое?!

— Сейчас Добрые Братья разнесут вам праздничное угощение. Ликуйте, рефаимы! Будьте крепки в вере — и вознесетесь!

Гитарист Заль выразительно покрутил пальцем у виска. Легат Тумидус кивнул. Единодушие между недавними врагами умиляло.

Пастушка соскочила со стола, и Лючано смог наконец приступить к рассказу. Он говорил с набитым ртом, не замечая вкуса синтетических мясофруктов. Прервался он лишь однажды: рядом объявился Толстый Ува и, торжествуя, угостил каждого долькой мармелада в вакуумной упаковке.

К счастью, варвар сразу ушел обносить остальных.

— Я слышал о пропаже пересыльной тюрьмы, — подтвердил Бижан, дослушав до конца. Вехден надул щеки, словно собрался играть на трубе, и струйкой выпустил воздух, как из проколотого пузыря. — Одиннадцать лет назад. Раз за это время «Шеол» не нашли, значит, и в ближайшие лет сто не найдут. На помощь надеяться глупо.

— Нейрам обещал вернуться за нами!

В ответ невропаст огреб три скептических взгляда.

— Подозреваю, ему не до нас.

— Но он обещал! — вступился за антиса Лючано, понимая, что выглядит наивным простаком в компании битых жизнью циников. — Вехдены не лгут!

— Обещание он сдержит. Но когда?

— Я не намерен сидеть здесь до второго пришествия вашего антиса! — возмутился легат. — А если учесть статистику летописца — тем более.

— Кто б спорил! Надо выбираться, и поскорее. Идеи есть?

— Ха! Целых пять! Будь вы повнимательней, — легат вернул подначку трубачу, — сами бы заметили. Вон, полюбуйтесь.

Сидя бок-о-бок с Тартальей, он со злорадством указал за спины вехденов, устроившихся напротив. Там, под потолком, располагался ряд плоских двумерных мониторов. «И верно, — подумал Лючано, — к чему баловать сидельцев объемными изображениями? Еще аппетит потеряют…» Часть мониторов не работала. На одном мельтешили цветные пятна. Три показывали вполне отчетливую картинку.

Чернота космоса. Искорки редких звезд, чей свет с трудом пробивался сквозь пылевую туманность. Гиблое место, куда не сунется даже отчаянный разведчик-одиночка. Передний план занимал изгибающийся полукругом край станции. Он ощетинился шестью «бородавками» внешних шлюзов. К пяти из них были пристыкованы корабли. Миниатюрный почтовик, похожий на остроклювую птицу; каботажный бот средней дальности; баркентина с фотонными парусами, свернутыми в телескопические цилиндры; тилонский буксир с характерными конусами гравизахватников; и странная конструкция — клубок труб разного диаметра, переплетенных спиральными жгутами.

— Выбирайте, какой больше нравится. И — адью, рефаимы!

— Вынужден вас разочаровать.

Летописец подкрался тише мыши.

— Ах, будь все так просто! — он с искренним сочувствием глядел на энтузиастов, уже предвкушавших сладость побега. — Думаете, я бы задержался здесь хоть на секунду? Увы, автоматика «Шеола» блокирует захваченные корабли. Их нельзя отстыковать — пытались, проверено. И энергоресурс на нуле: «Вампир» высасывает накопители в первые часы после стыковки. Можете убедиться сами.

— Убедимся, приятель, — пообещал гитарист. — Молись, если врешь.

«Если нет способа улететь, вызовите помощь, — дал совет маэстро Карл. — Твой приятель Гай — помпилианец.»

«Рабы?!»

«Верно мыслишь, малыш.»

— Гай, вы можете связаться со своими рабами?

— Конечно! — фыркнул Тумидус.

Лючано почувствовал себя идиотом, который поинтересовался, умеет ли кавалер ордена Цепи разговаривать. Или дышать. Или ходить строевым шагом.

— Тогда связывайтесь! Пусть передадут, кому надо, где мы оказались.

— Координаты? — деловито поинтересовался легат.

С него мигом слетела надменная снисходительность.

Все воззрились на летописца. Но тот лишь покачал головой на манер пхеньского болванчика.

— Координаты «Шеола» не известны никому. Рад бы помочь, но…

— Все равно связывайтесь, Гай! — Лючано уже кричал. Несколько человек за соседними столами обернулись в его сторону. — Пусть начинают поиски. Вы — человек известный, вам наместник Руф покровительствует…

— Борготта! Откуда вам это известно?

— Какая разница?!

— Хорошо, — согласился Тумидус, мрачней ночи. — Но после вы мне кое-что расскажете.

Помпилианец откинулся на спинку стула, закрыв глаза. С минуту ничего не происходило. И вдруг из-под век легата покатились слезы. Он всхлипнул и начал заваливаться набок.

Лючано едва успел подхватить его.

— Что с вами, Гай? Вам плохо?!

— Пусто… никого нет!.. — как в бреду, бормотал помпилианец. — Ушли, оторвались… я их не чувствую…

— Кто оторвался? Кого вы не чувствуете?!

С помощью подоспевшего Заля удалось вернуть легата на место. Тумидуса качало, глаза он зажмурил так, что веки побелели. Щеки его были мокры от слез. Истерика в оранжерее, безобразная драка с антисом — пустяк в сравнении с видом рыдающего Гая. Похоже, он сломался, окончательно и бесповоротно.

— Я умираю, Борготта, — внятным, но слабым голосом произнес легат. — Я уже умер. У меня нет рабов. Ни единого. Они исчезли. Уйди, пожалуйста. Уйдите все. Дайте мне спокойно…

— Он — Осененный? В него снизошел ангел?

У столика образовались Добрые Братья.

— Нет! — вызверился на них Тарталья, и громилы попятились. — Человеку плохо! Принесите воды. Быстро!

Добрые Братья молча развернулись и направились прочь. За водой? Или решили до полуночи не связываться с буйными неофитами?

— Гай, послушайте меня…

— Уйдите, Борготта.

— Не уйду! Вы не похожи на умирающего.

— Что вы понимаете?! — в словах легата пробилось знакомое раздражение. — Вы, инорасец!

В голове роился сумбур мыслей, освещаемый вспышками микроозарений. Мысли просились наружу, и Тарталья заговорил, на ходу достраивая логическую цепочку.

— Вы ведь не пытались связаться со своими рабами, оказвашись здесь, в «Шеоле»? Можете не отвечать. Не пытались. Вот что я вам скажу: вы потеряли связь с ними раньше, чем мы попали сюда. Просто до настоящего момента вам было не до рабов. Как я бы не вспоминал о пылесосе, стоящем за тридевять систем дома под кроватью. Я прав?

Тумидус молчал.

— Разумеется, прав! Иначе вы бы уже мне возразили. Не попроси я вас крикнуть о помощи на всю Галактику, вы бы и сейчас не знали, что обезраблены. И не корчили бы умирающего! Вы вбили себе в голову, что помпилианец без рабов — мертвец. И готовы прилюдно отбросить копыта! Только они почему-то не отбрасываются. Да, Гай?

Лицо легата побагровело. Следователь-самозванец проворно перебрался на другую сторону стола. Край столешницы был в щербинах и заусенцах. И спинка стула. Так игривый щенок грызет мебель, когда у него чешутся зубки. Хотя какой щенок сумел бы изгрызть сверхпрочный пластик, Лючано не знал.

— Что вы себе позволяете, Борготта?! Еще одно слово, и я вас задушу!

— Слишком вы, Гай, шустры для покойника. Я понимаю, у вас шок. Ничего, справитесь. Раз не умерли до сих пор, двести лет проживете.

Тумидус хрипло, с присвистом дышал: словно после драки с очередным антисом. Наконец он с заметным усилием открыл глаза. Легат сгорал от стыда.

«Тебе везет, малыш! — оценил маэстро Карл. — Увидеть боевого офицера Помпилии в истерике, затем — плачущим, и на закуску — стыдящимся? В течение дня? Такое дорогого стоит…»

— Но как же так? — выдавил «живой труп». — Я должен был умереть! Я точно знаю! Еще никто из наших не выжил…

— Во-первых, кое-кто выжил…

Лючано с опозданием прикусил язык. Он не собирался раскрывать тайну Юлии.

— Вы, например, — неуклюже вывернулся он. — А, во-вторых, я мог бы…

Тумидус нахмурился, и кукольник решил не корчить из себя ученого докладчика. Не та аудитория. Вот профессор Штильнер наверняка оценил бы!

«Или обозвал тебя шарлатаном, дружок!»

Догадка выглядела родной сестрой безумных теорий космобестиолога. При возвращении в малое тело антис восстановил по исходным матрицам все тела «симбионтов». Но «поводки» Тумидуса, на которых он держал рабов, тянулись далеко за пределы физического тела легата: на десятки и сотни парсеков, через пол-Галактики! И они оказались «обрезаны». Рабская оболочка восприняло ядро-хозяина, как погибшего, и ушла, образно выражаясь, в свободное плавание. Однако в большом теле антиса эта операция прошла безболезненно для всех участников симбиоза. Помпилианец даже ничего не почувствовал, пока его не попросили связаться с рабами.

«Эх, знала бы это Юлия!..»

— Не переживайте, Гай! Берегите здоровье. По документам рабы остаются вашей собственностью. Вернетесь — заклеймите обратно. Или новых наберете…

В следующий миг Лючано проклял свою болтливость.

— Не вздумайте, Гай! — предупредил он, стараясь не дрогнуть под взглядом легата. Помпилианец уставился на бывшего раба с интересом тигра, любующегося недоеденным оленем. — В прошлый раз вы лишились чувств. Жаждете заработать второй инсульт?

— Угрожаете, Борготта?

От легатской ухмылки Тарталье захотелось выяснить, где находится ближайший гальюн.

— Вас я не трону. Дважды наступить на те же грабли? Нет, я не идиот. Тут и без вас народу хватает.

Сосредоточенность и покой снизошли на лицо Тумидуса. Легат замер; чудилось, он стал покрываться зеленоватой патиной, на манер статуи из бронзы. Пальцы зажили отдельной жизнью, отстукивая на обгрызенной столешнице некий ритм — рваный, сбивчивый. Время от времени пальцы собирались в щепоть, подтягивая незримые нити.

Добрый Брат, стоявший у раздачи, развернулся к помпилианцу и пошел: шаг за шагом. В руках он нес литровую «сиротскую» кружку с водой. Громила старался идти аккуратно, дабы не расплескать воду на обедающих. Мало-помалу его медлительность приобретала рабский оттенок.

Никто не замечал клейма, пылающего на лбу Доброго Брата.

— Гай! Прекратите немедленно!

— Хрен вам, Борготта… — шепнули белые губы Тумидуса.

Видя, что словами тут ничего не добьешься, Лючано вырвал кружку из рук Доброго Брата — и, ни секунды не колеблясь, выплеснул ее содержимое в лицо Гаю. Воды оказалось предостаточно. Легата окатило от души. Тумидус заморгал, чихнул, встряхнулся мокрым псом…

— Убью, сволочь!

Выполнить обещание ему не дали. Вехдены оказались начеку. На сей раз, в отличие от конфуза на Михре, Бижан с Залем не сплоховали. Вцепились, удержали; как наручниками, приковали к стулу. Лючано от душевного раздрая показал фигу летописцу, который с любопытством наблюдал за безобразной сценой; убедился, что Авель тактично убрался прочь, и зашипел на помпилианца:

— Рехнулись? Мы в пересыльной тюрьме, вокруг религиозные фанатики! Уголовники! Узнают, что вы клеймите местных, да еще и Добрых Братьев — на части разорвут! Себя не жалко, о нас подумайте…

— Но я нуждаюсь в рабах! — отрезал Тумидус. — Никто б и не заметил, что он под «клеймом». А вы все испортили!

— Вы полдня жили без рабов, и хоть бы хны. Умоляю, потерпите еще. Глупо нарываться по пустякам. Ваше клеймо — оружие. Нож в рукаве. На крайний случай, понимаете?

Тумидус вздохнул и расслабился. Когда вехдены отпустили его, легат повел плечами, разминая мышцы, затекшие от напряжения.

— Провалиться мне в черную дыру! В кои-то веки я с вами согласен, Борготта! Радуйтесь, ваша взяла.

— Радуюсь, — с серьезной миной кивнул Лючано.

И обратился к тупо моргавшему громиле:

— Спасибо за помощь, Добрый Брат. Вода оказалась кстати. Нашему другу уже гораздо лучше.

Тихо зарычав, легат с трудом отказался от идеи вновь броситься на гада-кукольника. Рядом давились от хохота вехдены.

— Внимание! — ожила скрытая в стенах акустика. — К периметру «Шеола» приближается нарушитель! Включен режим принудительного захвата. Всему персоналу: немедленно покинуть пристыкованные корабли. Повторяю…

III

Картинка на мониторах пришла в движение. Включились два из не работавших ранее дисплеев. Во тьме космоса, мутноватой из-за межзвездной пыли, проступили очертания приближающегося судна. Опознать «нарушителя» не представлялось возможным. Над мониторами загорелось цифровое табло часов: «16:07. 06.09.63».

— Корабль, — констатировал Бижан. — Мы сможем улететь на нем отсюда.

— Вынужден снова разочаровать вас: не сможете.

Разумеется, приговор вынес Авель О'Нейли.

— Стандартная процедура, установленная для нарушителей. Принудительная стыковка и откачка энергии, которая идет на нужды систем жизнеобеспечения «Шеола». Экипажу, не подтвердившему пароль-код, настоятельно рекомендуется покинуть корабль.

— А если экипаж откажется? — поинтересовался хмурый Тумидус.

— Им все равно придется выйти, — ответил Авель. Лицо «мерина» выражало полнейшее равнодушие. — Рано или поздно кончится провизия. Или вода. Или энерго-НЗ в аккумуляторах.

Он пожевал губами, раздумывая, стоит ли продолжать.

— Кроме того, когда все стыковочные шлюзы оказываются заняты, в течение трех суток один из кораблей отсоединяют автоматически. ЦЭМ отводит его на безопасное расстояние и подрывает. Чтобы освободить место для следующего. На какой звездолет падет жребий, просчитать нельзя. Экипаж, оставшись на борту, имеет шанс погибнуть вместе с кораблем.

— ЦЭМ? Центральный электронный мозг?

— Он же Малый Господь, как зовут его рефаимы.

От Лючано не укрылось, что себя Авель к рефаимам не отнес.

В столовую внезапно повалил народ, хотя обед подходил к концу. Люди возбужденно переговаривались, что-то обсуждали, бранились. Некоторые становились в очередь к раздаче. Самых шумных — таких было немного — успокаивали: дескать, плюньте и разотрите, три дня, ерунда, потом вернетесь в уцелевшие жестянки…

— Эти беженцы жили на кораблях, — пояснил летописец. — Сейчас они спешат их покинуть. Я вам уже сказал, почему. Один из кораблей скоро будет отстрелен и уничтожен. У нас это называется — Исход.

«Замечательный синьор, — издалека бросил маэстро Карл в адрес О'Нейли. — Заботится о новеньких, просвещает… Какую цену он заломит за свое расположение? А, малыш?»

— Брат Ува, брат Лерой, встретьте неофитов, — распорядилась Пастушка. — Благословен день, одаривший нас многими! Я вскоре присоединюсь к вам.

Добрые Братья, гордясь возложенной на них миссией, двинулись к выходу. Следом увязались те рефаимы, в ком, похоже, не до конца умерло любопытство.

— Разрази меня плазма! — легат пялился на монитор, словно узрел призрак родного отца, бродящий в вакууме вокруг «Шеола». — Это же «Герсилия»!

Помятая, но с виду целая либурна Юлии Руф красовалась на экране.

— Гай, мы должны их встретить! Объяснить ситуацию. Они наверняка не пожелают выходить. А этот ЦЭМ по закону подлости возьмет и отстрелит именно их!

Тумидус кивнул, и они ринулись прочь из столовой.

Планировка тюрьмы показалась Лючано дурацкой и бессистемной. Лишь когда они, раз десять свернув, быстрым шагом миновали ряд коридоров, до кукольника дошло: планировка тут ни при чем. Просто они следовали за Увой, а Добрый Брат с Кемчуги старался сократить путь. Зачем для этого нужно было столь изощренно петлять, осталось загадкой. У дикаря имелись специфические представления о коротких путях в условиях стандартной радиально-кольцевой планировки.

— Внимание! — то и дело включалась система оповещения, дублируя «тревогу» на пристыкованных звездолетах. — Резерв внешних портов исчерпан! В связи с этим экипажам нарушителей, не подтвердивших пароль-код, настоятельно предлагается оставить корабли…

Минут через пятнадцать они выбрались в широкий тоннель, опоясывавший станцию по внешнему периметру. Здесь располагались фальш-иллюминаторы: круглые дисплеи, создававшие иллюзию выходящих в космос окошек — как на древних кораблях досветовой эпохи. Бок «Герсилии», уже пристыкованной к «Шеолу», закрывал половину обзора.

Экипаж и впрямь не спешил покидать либурну. Внутренний створ шлюза автоматика гостеприимно распахнула, утопив композитные бронеплиты в стенах. Но со стороны корабля ответного «жеста доброй воли» не поступило.

— Экипажу нарушителя, захваченного последним! Немедленно покинуть корабль и пройти процедуру идентификации! Повторяю…

— Всегда так орет, — пожаловался брат Лерой, ковыряя пальцем в ухе. — И всегда без толку. Сразу никто не выходит. Уговаривать надо.

— Давай уговаривать, — согласился Ува.

Он шагнул к стене и с размаху врезал кулаком по сенсору включения переговорного устройства. От такой затрещины сенсор, срабатывавший от легкого касания, должен был скончаться в муках. Однако переговорник, как ни странно, включился. Загорелся зеленый индикатор: связь с либурной наличествовала.

— Эй, на борту! — гаркнул Ува.

— Мы вас слушаем, — откликнулся голос Антония. — По какому праву вы произвели насильственную стыковку?! Я требую начальника станции!

Дикарь хмыкнул и уже открыл рот, чтобы ответить, но Лючано оттеснил его от переговорника.

— Это мои друзья, Ува. Мне они скорее поверят.

— Откуда знаешь, кто там, да?

В следующий миг на дикаря снизошло просветление. Округлив глаза, он хлопнул себя ладонью по лбу. Конечно, для колдуна узнать, кто находится на борту — плевое дело.

— Говори, да!

— Антоний, вы меня слышите? Это я, Лючано Борготта!

На либурне воцарилась трагическая тишина.

— Антоний! Это не станция. Это пересыльная тюрьма. Вас захватила система внешнего контроля. Здесь нет ни начальника, ни живой охраны. Одни заключенные и автоматика.

— Мы не заключенные! Мы рефаимы, — с недовольством буркнул Лерой.

Тарталья оставил его реплику без внимания.

— Вам лучше покинуть «Герсилию». Оставаться на корабле опасно. Автоматика тюрьмы может в любой момент отстыковать вас и подорвать. Вероятность 16 %, — он вспомнил маленьких гематров. — Решайте быстрее!

Пауза. Неясные шорохи. И приглушенный голос Антония, обращающегося к кому-то внутри либурны:

— …докладываю: влипли. Червоточина… выпасть в чертовой заднице… взбесившийся автомат-тюремщик… этот гореносец в придачу… Ага, Борготта! А ведь я вас предупреждал, госпожа…

Шаги.

— Лючано! Это действительно вы?

— Я! Юлия, с вами все в порядке?

— Да. Но я должна удостовериться…

В ответе помпилианки сквозила настороженность.

— Где мы с вами виделись в последний раз?

— На Тамире. Перед тем, как нас усадили в разные мобили. Вас — с близнецами, меня — с вехденами. Кстати, двое из тех вехденов тут, в «Шеоле». А рядом со мной стоит ваш приятель по корсарским налетам, гард-легат Тумидус. Хотите, он подтвердит мои слова?

— Спасибо, не надо. Я верю вам. Мы выходим.

— Что там у вас за обстановка, Борготта? — вмешался Антоний.

— Странная, — честно признался Лючано. — Прямой опасности нет. Но оружие все-таки прихватите.

От него не укрылось, что Добрые Братья заулыбались, словно предвкушая потеху.

Внешний створ с шипением открылся. Первыми вышли два охранника, подозрительно осматриваясь. Руки они держали на кобурах с лучевиками. Следом объявился Антоний, готовый к любым неприятностям. И лишь затем — Юлия… вместе с Фиониной Вамбугу!

«Ну да, малыш, — хихикнул маэстро Карл. — Адвокат тебе не повредит!»

— Добро пожаловать в «Шеол»!

Ува скверно подражал интонациям Пастушки. При виде двух красоток дикарь расцвел. «Обломись, арим, — мысленно хмыкнул Тарталья. — Не твоего поля ягоды. Захлопни пасть и подбери слюни.»

«Ревнуешь, дружок?» — уколол Добряк Гишер.

— Надо вывести всех, — вмешался брат Лерой, скребя ногтями щетинистый подбородок.

— Вы уверены, что это необходимо?

Юлия благожелательно кивнула невропасту с легатом. Но когда она обернулась к Доброму Брату, лицо помпилианки приобрело иное выражение. Даже туповатый Лерой что-то понял и постарался изобразить безобидную овечку.

— Да. Для вашего же блага.

Из бокового прохода объявилась Пастушка в сопровождении свиты: дюжины крепких рефаимов. За компанию тащился и «мерин», бубня в микрофон планшета.

— Малый Господь не любит лишних страданий. Внемлите…

Лючано вновь ощутил, как теплый баритон девушки обволакивает разум, ведет за собой, успокаивая и баюкая. «Доверься, отбрось сомнения…» Он не удивился бы, добавься к его двум внутренним альтер-эго третье: Пастушка.

— Мы мирная община. Вам нечего бояться. Но людям на корабле грозит опасность.

— Да, нам сообщили…

Юлия с удивлением разглядывала хозяйку «Шеола». Черты госпожи Руф смягчились — волшебный голос блондинки подействовал и на нее.

— Через три дня вы сможете вернуться на корабль, если он уцелеет. Но это не обязательно. Шеол даст вам кров и пищу. Добрые Братья окажут вам любые услуги.

— Выводите людей, — решилась помпилианка. — Марсий, слышите меня?

Но вместо неизвестного Марсия в шлюзе первыми объявились близнецы-гематры в сопровождении голема Эдама.

— Лючано!

— Мы знали: Юлия тебя найдет!

— С нашей помощью.

— И с помощью тети Фионины.

— С вероятностью 71,5 %…

Вдруг близнецы умолкли и уставились на Пастушку, отдававшую распоряжения Добрым Братьям.

— Сука, — без выражения сообщил Давид.

Джессика кивнула.

Еще ни разу Лючано не слышал, чтобы дети ругались. Слово, произнесенное Давидом, его ощутимо покоробило. Вроде, из приличной семьи… От Юлии нахватались? Блондинка же ни в малейшей степени не обиделась. Напротив, просияла, словно услышала комплимент.

— Детей отведите в сектор для несовершеннолетних, — подмигнув брату с сестрой, велела Пастушка. — Брат Ува, выполняйте.

Широко ухмыляясь, дикарь шагнул к близнецам. Ухмылка, по всей видимости, должна была означать дружелюбие, но близнецы попятились. Лица гематров оставались бесстрастными, только кровь отхлынула от щек. Так бледнеют рыжие: до молочной белизны, пересыпанной веснушками.

— Мы никуда не пойдем, — еле слышно сказала Джессика. — Мы никуда…

Давид, набычась, молчал.

Сунув обрезок трубы за кушак, Толстый Ува протянул к девочке руку. Что он хотел сделать, не узнал никто. Может, ободряюще похлопать ребенка. Может, взять за плечо и увести силой. Только ничего этого не произошло.

Ладонь арима замерла на полпути, упершись в грудь голема.

— Извините, — мурлыкнул Эдам. — Прошу вас, сделайте шаг назад.

Изящный щеголь, хрупкий франт, он стоял перед громадным толстяком, словно в танцзале. Учитель разучивал с новичком очередное па. Жаль, ученик попался бестолковый. Ува толкнул голема — скорее всего, от неожиданности; Эдам вздрогнул странным образом, и дикарь с воплем схватился за запястье.

— Вывих, — диагностировал вежливый голем. — Переднее смещение полулунной кости. Сделайте шаг назад, и я вправлю вам сустав.

Подвывая, Ува оглянулся на Пастушку. Та не двигалась, внимательно следя за происходящим. Ноздри блондинки трепетали, меж бровями залегла тугая складка. Уяснив, что помощи от «вождя вождей» не воспоследует, Ува пришел в бешенство. Списав вывих на нелепую случайность, здоровой рукой он выхватил топорик у стоявшего рядом брата Лероя — и с размаху ударил, зная, что на выходе из шлюзов «следаки» не фиксируют насилие.

Лезвие с хряском врубилось голему в ключицу.

Эдам не сделал ничего, чтобы защититься от нападения. Голем стоял и улыбался. Топорик уродливой конечностью торчал из него. Все замерли: настолько противоестественной была эта картина. Загораживая собой детей, семейный голем Шармалей без злобы смотрел на Толстого Уву.

— Зоджи, — прошептал дикарь. — Ужасный зоджи…

Ручка топорика делалась короче. Оружие всасывалось в голема, становясь частью плоти. Миг, другой, и лишь борт пиджака, испорченный грубым разрезом, напоминал о случившемся. Масса топорика была невелика. Соответственно, масса голема увеличилась на какой-то жалкий процент.

Взгляд не отслеживал такие изменения.

— Успокойтесь. Сделайте шаг назад. И я вправлю вам сустав. Не надо вынуждать меня к крайним мерам.

Количество потенциальных врагов не смущало Эдама. Безмятежный, как турист на пляже Йала-Маку, голем выполнял охранную функцию, минимизируя фактор опасности. Голос — тоже оружие. Переговорщики умеют говорить так, что маньяк отказывается от жертвы, и самоубийца отступает от края крыши. Интонациями голем владел в совершенстве, как и собственным телом. А напевность фраз действовала на слушателей лучше фенобарбитала.

— Зоджи…

Желая поддержать голема, Антоний встал с ним бок-о-бок. Находясь сзади, телохранитель Юлии плохо видел, какая судьба постигла злополучный топорик. Но он точно знал, что словом и излучателем можно добиться большего, чем просто словом. Щелкнул клапан кобуры, и ствол лучевика подтвердил: сделайте шаг назад, очень просим!

— Зоджи… Ха! Дурачина!

Оружие внезапно привело Толстого Уву в восторг: должно быть, истерический. Трясясь при виде голема, дикарь отчего-то ни капельки не испугался помпилианца с лучевиком. Он подпрыгнул, хлопнул в ладоши, завопив от боли в поврежденном запястье — и кинулся вперед. Верней, притворился, что кидается. Движение получилось убедительным. Кто угодно испугался бы, отпрыгнув или применив оружие.

Антоний избрал путь стрелка.

Он нажал на спуск: раз, другой. Ничего не произошло. Голем не шевелился: выяснение отношений между посторонними не интересовало Эдама. В трансе замерли «неофиты». Записав себя в зрители, наблюдала со стороны Пастушка. Хором всхлипнули близнецы. А Антоний стрелял, стрелял, стрелял…

— В благословенном Шеоле стволы молчат, — первой заговорила блондинка. — Так велел Малый Господь. Вы называете это «блокировкой источников питания».

— А вы? — не выдержал Антоний.

— А мы — вышней благодатью. Брат Ува, дайте этому созданию руку. Пусть он вправит вам сустав, — от Лючано не укрылось, что Пастушка назвала голема «созданием». — Потом отведешь его и детей в сектор для несовершеннолетних. Да воцарится мир!

Услышав, что его поселят вместе с подопечными, Эдам сразу успокоился. Собственно, он и раньше не слишком волновался. Просто охранная функция уступила место служебной. Пастушка же в ответ на изумленную гримасу Увы указала на прямоугольный монитор на стене. Там, в условно намеченном тоннеле, копошились фигурки: ручки-ножки-огуречик — и в деталях прорисованные лица. Лючано узнал себя, Юлию, близнецов…

Всех, кроме голема.

«Следаки» не брали во внимание искусственного человека.

— Это создание не навлечет на себя гнев Малого Господа, живя с детьми. Только мы спасемся. Рукотворным созданиям нет пути на небеса. Ангелы безразличны к ним. Исполняй, брат Ува!

IV

— Почему это ты будешь спать здесь? Нас четверо, надо бросать жребий.

— Вот и бросайте. Осталось три места, разыгрывайте. А я буду спать здесь. Это лучшее место. Оно мне нравится.

— Почему ты? — упорствовал лохматый гитарист.

— Потому что я — вождь-сиделец, уважаемый рецидивист.

— А мы?

— А вы — шпана, сявки зеленые. Первоходцы. Не спорь, это традиция. Ты вехден или кто? Должен понимать, что значит традиция…

Заль утихомирился и без всякого жребия забрался на верхнюю койку. Второй «висяк» оккупировал легат; внизу, напротив «вождя-сидельца», улегся Бижан. Крошечный «ночник», едва они расположились, погас сам собой. Минута, и Бижан, обладавший завидной нервной системой, захрапел — точь-в-точь труба с сурдинкой. Следом начал сопеть гитарист: тоненько, заливисто. Помпилианец крепился, видимо, демонстрируя боевой дух, но вскоре сдался.

Во сне легат дышал с надрывом, временами всхлипывая.

Ужин прошел без инцидентов. Отбой — тоже. Звуковой сигнал, через пятнадцать минут — общее затемнение. Экипаж «Герсилии» разместили в недрах «Шеола»; где именно, Лючано не знал. Завтра, все завтра… близнецы, женщины, проблемы — утро вечера мудренее… Слушая трио соседей-виртуозов, он валялся лицом вверх, скомкав в ногах легкое одеяло, и благодарил сегодняшний день за безумие событий. Его несло, крутило в водоворотах происходящего, не позволяя задуматься, вспомнить, вернуться мыслями назад. Зато сейчас, едва глаза закрывались, под веками вспыхивал огонь. Мир скручивался в воронку, в жерло плазматора, изрыгая пламя.

Чудо, случившееся на Михре, оставалось загадкой. Да, он смог «отогреть» антиса, заледеневшего в безнадеге роботизации. Инъекции боли, мучительные в любом другом случае, здесь пришлись кстати. Но почему — целая компания?

Музыканты, помпилианец, невропаст…

С ними был бы и Фаруд Сагзи. Но полковник отказался. Лючано помнил, как обрывки сети легионера тянулись к Фаруду, желая включить его в единство большого тела. Хорошо, антис — это, допустим, базовый носитель. Остальные — подселенцы. Пассажиры на борту корабля; пусть даже крысы в трюме. Внутренние голоса, на манер Гишера и маэстро Карла. Шизофрения волнового существа. Антис — допустим, человек; мы — допустим, пенетраторы. Только выходим мы, в отличие от классического пенетратора, безопасно.

Смотрим дальше: кто и зачем?

Невропаст: коррекция слияния. Помпилианец — «механическая» связь частей. Энергеты — эволюционные способности облегчают совместимость. «Огрызок» флуктуации в бедном кукольнике — …

При чем тут «огрызок»?

Мысли путались. Сон одолевал. Научная теория рассыпалась в пух и прах. Я — не профессор Штильнер, думал Лючано, проваливаясь в дрему. Гипотезы, открытия — не по мне. Мой талант — находить и терять. Мы все кое-что потеряли, вознесясь из воронки в космос. Нейрам Саманган утратил коварный вирус и двадцать семь лет жизни. Гай Октавиан Тумидус лишился рабов. Вехдены — жизни. Теперь музыканты числятся в нетях. Погибли при исполнении. Могут начать сначала, под чужими именами, на просторах Галактики. Я, Лючано Борготта по прозвищу Тарталья…

Что потерял я?

Я потерял сидевшую во мне флуктуацию.

Шестым чувством я безошибочно ощущаю: «птенец» оставил гнездо. Вышел наружу. Так птица Шам-Марг без проблем выходила из Нейрама, когда антис был в большом теле. «Огрызок», космический невропаст-неудачник, ты вел меня к единственному варианту, спасительному для обоих: ненадолго стать антисом.

Смешно: здесь, в «Шеоле», где люди захватываются пенетраторами на несколько порядков чаще, чем где бы то ни было, я — освободился. Осененный выпустил ангела и помахал рукой вослед. Жив, курилка. Я — здесь, ты — там, в черной, пересыпанной искрами мгле.

Удачи, малыш…

Контрапункт. Лючано Борготта по прозвищу Тарталья (в разное время, в разных местах)

Мы уделяем снам слишком большое внимание.

Вещий сон. Дурной сон. Сон в руку. «Дорожная карта» сновидений. Путешествия в мире грез. Проникновение в иные реальности. Астрал, ментал, эфир… За всем этим фейерверком кроется страх — банальный, скучный, как вид из окна на стройплощадку. Когда мы в сознании, когда бодрствуем — мы ясно чувствуем, как привычки, стандарты и нормы огораживают нас защитным кругом.

А во сне?

Во сне к нам могут подкрасться, и мы не услышим. Во сне нас обидят, а мы не успеем защититься. Беззащитность сна, уязвимость сна; доверчивость, которая расшатывает опоры настороженности. Давайте увешаем ее медалями и орденами, нарядим в загадочный костюм, наденем маску с длинными носом и ушами, похожими на нетопырей; придадим страху оригинальности, добавим тайны, как перчику в суп…

Сон любят сравнивать со смертью.

Еще один слой шелухи.

Михр, на краю воронки

…Впервые в жизни Фаруд Сагзи так долго стрелял из лучевика.

Луч, вырвавшись из ствола, тянулся струей патоки. Он густел, замедляя движение, на грани остановки. Сто раз Фаруд читал в дешевых боевичках, которые употреблял в качестве снотворного: «Время послушно замедлилось. Враги, ползая сонными мухами, не успевали заметить ударов Барса Пустыни…» Сочинители врали. Лично у полковника Сагзи ничего и никогда не замедлялось. Удары — да, бывало, что враги и не успевали их заметить. Но маятник-невидимка исправно отсчитывал стандартные секунды.

Затылок Лючано Борготты — вот он, совсем рядом.

Жаль, луч окаменел на полпути.

В воронке, зиявшей на месте сгоревшего дома, кружился антис. Он один продолжал бег, ускоряясь. Край маячил неподалеку, рукой подать, но антис не приблизился к заветной границе ни на йоту. Казалось, огненная буря бушует в яме, закручиваясь гибельным смерчем. Так пляшут сектанты-бродяги, давшие обет вечных странствий: кружение тела возносит рассудок в вышину прозрения. Вот-вот смерч вырвется на свободу и умчится в черные небеса…

«Галлюцинация», — сообразил Фаруд. Ситуация ни капельки не напоминала эффект «сорванной шелухи», к которому вехден привык. Работников СРБ учили контролировать «обе стороны медали». Еще минуту назад полковник четко воспринимал реальность (Михр, северо-запад Кашмихана, невропаст, боевая группа, пленник-помпилианец…), данную ему в первичных ощущениях — и вторичный эффект Вейса: Башня Молчания, статуя-исполин, Хозяева Огня, пленник-легионер…

Фаруду не составляло большого труда действовать сразу на двух уровнях. Но третий… Скорость луча близилась к нулю. Куда-то сгинула Башня. Надежный Михр шатался под ногами. В воронке грозил выплеснуться наружу разбегающийся антис. Беззащитный затылок невропаста издевался над стрелком.

Все.

— Что теперь? — спросил Фаруд Сагзи.

— Пойдем с нами, — ответили ему.

— Куда? — спросил Фаруд.

— Отсюда, — был ответ.

Мир сократился до размеров обычной голосферы. За пределами сферы прятались руки кукольника: управляя нитями, он вел через мир, сжатый в белый от напряжения кулак, процессию смешных кукол. Марионеток разделяли не шаги, а годы. Полковник внимательно следил за самим собой, идущим по ограниченному участку пути — сорок с лишним лет, пустяк, и только.

Ковыляет вдоль манежа крошка-Фарудик: радость мамы, гордость отца. Пятиклассник-Фаруд впервые пробует курить в подворотне. Кашель, одобрение сверстников, бабушка находит пачку сигарет в сумке, скандал и прощение. Голый, возбужденный подросток весь горит от обиды: разбитная официанточка из «Шиш-Беш», с которой юный Сагзи стал мужчиной, смеялась над его жадностью.

Куклы, куклы…

Университет в Хондарате, истфак, отделение фундаментального расоведения — так назывался центр подготовки специалистов особого рода. Повышение квалификации: Академия Внешней разведки. Взрослый Фаруд смеется — очень уж нравится фраза из меморандума пресс-бюро АВР:

«К рассмотрению комиссией не допускаются лица, склонные к экстремистским поступкам, религиозному фанатизму и авантюризму.»

Первые задания. Провал на Кемчуге: тюрьма, пытки, допросы. Доверие сатрапа Пира Самангана. Беседы о будущем державы. Тайные поручения. Так надо. Присвоение внеочередного звания. Знакомство с Айзеком Шармалем и Юлией Руф. Внедрение в съемочную группу Монтелье. Участие в операции по «выведению за скобки» лидер-антиса вехденов. Так надо. Услуги, оказанные Шармалю-младшему. Так надо. Куклы, куклы… Потрясение при виде «воскресшего» антиса; захват невропаста Борготты, понуждение к сотрудничеству, высадка на Михре…

Так надо.

— А почему так было надо? — спросил кто-то.

Фаруд не сразу догадался, что спрашивает он сам. Здесь и сейчас, в месте, где лучи ползут черепахами, очевидное вдруг оборачивалось каверзным вопросом.

— Потому что интересы державы.

— Тогда конечно, — сказал кто-то, кого тоже звали Фарудом. — Тогда ясно.

— Что тебе ясно?

— Не кричи. Я все понял.

— Что ты понял?! Что?!

— Не кричи. Лучше пойдем с нами.

В воронке, ожидая, крутился антический смерч. Фаруд чувствовал, что ждут — его, полковника Сагзи. Каким-то невероятным образом сукин сын Борготта сделал все наоборот: вывел роботизированного антиса на грань ухода в волну. И теперь зовет тебя, полковник. Куда, как, зачем — неважно.

Луч рывком сократил расстояние до чужого затылка.

Луч торопил.

— Что ты понял? — кричал Фаруд самому себе, теряя драгоценные микроны срока, отведенного на раздумья. — На что ты намекаешь, мерзавец?!

— Ни на что. Ты действовал, как считал нужным. Пошли, а?

— Нет, ты сперва ответь…

Куклы закончили свой путь через сферу полковника. Фаруд остался один. Защитник интересов державы, идейный предатель; исполнитель приказов. Вспомнилась «Книга Царей», любимая книга детства. Там тоже у славного пахлавана, опоры трона, свято блюдущего присягу, когда следовало бы чуточку поступиться клятвой ради высшей цели, нашлись доброжелатели — отец, готовый принести сына в жертву, и дальний родственник, заманивший могучего в ловушку.

Бабушка читала на ночь:

— Иди, спасай несчастную страну!

Ты вырой западню, и не одну,

На дне вверх остриями — меч к мечу,

Дабы пришла погибель к силачу.

Пусть он умрет, пронзенный ратью ржавой!

Тогда избудет тяготы держава…

Фаруд улыбнулся. Он знал, как поступить. В «Книге Царей» пахлаван, смертельно ранен, молит предателя дать ему лук: для защиты от львов. И, хохоча, убивает изменника, спрятавшегося за огромный дуб. Слушая бабушку, Фаруд всегда представлял себя пахлаваном. Конечно, смерть не за горами. Но смерть для ребенка — отвлеченное понятие. Зато месть, карающая стрела, способная пробить насквозь и дерево, и врага…

— Блеснуло солнце из-за черных туч,

Стрела взлетела, как светила луч,

Ударила — так рушится запруда!

И ствол она пронзила, и Фаруда…

Нет, здесь явная ошибка. В древней легенде изменника звали не Фарудом, а как-то иначе. Как? Забыл, удивился полковник. Смотри-ка, всякую ерунду помню, а это забыл. Где ты, умница-невропаст? Подкинь мне на язык истинное имя человека, оставшегося в веках лишь благодаря успешному заговору. Кстати, если память не подводит, через много лет после смерти пахлавана, пройдя через огонь, держава и впрямь расцвела.

Ну и что?

— Пойдем, а?

— Спасибо, — ответил Фаруд. — Я останусь здесь.

— Почему?

— Так надо.

Луч придвинулся вплотную к затылку невропаста. Но Лючано Борготта уже был частью антиса. Нервной системой волнового существа — вот ведь зараза, как только сумел?.. Нити переплелись, каждое действие вызывало общую реакцию… Организма? Колонии? Структуры?

— Кукольного театра, — пошутили издалека.

«Дядя, — не издав ни звука, повторил Фаруд вопрос, заданный им три года назад, — что будет, если я выстрелю в тебя из лучевика?»

«Ничего не будет, — молча ответил Нейрам Саманган, бегая по вечному, нерушимому кругу, за миг до предательства. — Я перейду в волновое состояние раньше, чем луч достигнет моего малого тела. Лучше не стреляй, да? Имей в виду: разрушение Мансурова жилища останется на твоей совести…»

— Ну уж нет, — улыбнулся полковник. — Извини, дядюшка. Я готов платить по счетам. Но разрушение дома Мансура-аты — это ты сам, ладно?

Смех потряс северо-западный район Кашмихана, сжигая все вокруг. Объят пылающим хохотом, уходя туда, где бабушка читает внуку на ночь «Книгу Царей», где ты — пахлаван в западне, а не предатель за деревом, Фаруд Сагзи подумал, что давно не чувствовал себя так легко.

Куклу убрали со сцены и повесили на крючок.

Отдыхай, кукла.

* * *

— Семнадцать нитей, — сказала тетушка Фелиция, подвешивая марионетку на специальный крючок. — Всего семнадцать. Больше я не умею. Знаете, синьор, мой дед в одиночку управлялся с шестью десятками. Представляете: шестьдесят нитей?

Фравардин, Саглар, загородная резиденция Кобада Рузимшана

— Не думал, что еще способен изумляться…

Мужчина, достигший «возраста вдохновения» — от шестидесяти двух до семидесяти трех лет, согласно указу кея Туса VI — ребяческим жестом сбил на затылок тюбетей. Луч солнца запутался в золотом шитье орнамента, брызнув колючими искрами. Казалось, вокруг головы человека засветился нимб.

На святого человек в тюбетее походил слабо. На осененного высшей благодатью тоже. Нимбы еще рисовали над владыками-кеями, подразумевая связь их внутреннего огня с огнем государства. Но и на кея этот подвижный, крепко сбитый, чуточку сутулый вехден похож не был. Кеи не бегают по кабинету вприпрыжку. Кеи не хихикают в кулак. Кеи сидят на престоле, сотрясая мир одним мановением руки.

И тем не менее, это был кей Кобад IV.

Экс-кей, если угодно.

Юноша, сидевший в кресле напротив, виновато развел руками. Да, мол, такие дела… Ну и остальное, что говорят, или подразумевают, когда сказать нечего. Нейрам Саманган еще не привык к тому, что жизнь обогнала его на четверть века. Легче предположить, что владыку состарили не реальные годы, а отречение от престола. Вполне достоверный вариант. Отрекся, страдал, мучился бессоницей… И все люди вокруг, помимо кея, тоже нашли причину для резкого старения. И предметы.

Деревья, животные; планеты, звезды… Честное слово, Нейрам легче оправдал бы изменения галактического масштаба, чем собственную трансформацию. Увы, те люди, на станции, говорили правду. К одному из них, очевидному техноложцу, антис чувствовал необъяснимую привязанность. И боялся задуматься: с чего бы это?

В памяти без объяснимых причин всплывал образ миски с ложкой.

— Надо кушать! Иначе сдохнешь, дебил. Давай, за маму-папу… за дядю Тарталью…

Нейрам ничего не слышал об умалишенных антисах, но боялся стать первым.

— Теперь, значит, будем памятники сносить, — кей скорчил печальную гримасу. — Жаль. Произведения, можно сказать, искусства.

— Какие памятники?

— Твои. Бахрам Кава постарался. Ты же — национальный герой! В Сагларе, на площади Свободы, в Хирамабаде перед Народным собранием; возле Начкарского университета… Слушай, давай оставим, а? Оно, конечно, при жизни неловко, зато случай уникальный. Народ поймет и одобрит.

— Почему вы отреклись? — спросил Нейрам.

Кей Кобад стер усмешку с лица. Серьезный, он очень напоминал своего деда, Гударза II, чьи дни представляли собой череду непрерывных войн и политических конфликтов. Темные глазки превратились в иглы. Кей смотрел на помолодевшего антиса, словно хотел вонзить взгляд в самое сердце.

— Я рад, что ты вернулся, малыш, — в прошлом он часто звал Нейрама Самангана «малышом», хотя был ненамного старше антиса. — Когда ты исчез, я долго не верил. Ждал. Потом решил: это знак. Ты ушел, пора уходить и мне. Надо отпустить поводья. И с обочины полюбоваться, как оно завертится без нас. Незаменимых нет. Глупо ложиться под двухсоттонный каток, чтобы доказать: избранный тобой путь верен. В историческом плане время все расставит по местам. В человеческом… Ты даже не представляешь, малыш, сколько досуга появляется после отречения! Прогулки, вечеринки, хобби…

Он кивнул на стол, где лежала пара конструкций из дерева и лески.

— Помнишь, я любил делать куклы. Особенно мне удавались штоковые марионетки. Видишь те две ваги? С их помощью управляют куклами. А теперь скажи мне, в чем разница между этими вагами?

Люди, близко знавшие Кобада, быстро привыкали к манере кея задавать нелепые вопросы, затрагивать темы, вроде бы не имеющие отношения к предмету беседы — и в конце концов увязывать случайные фрагменты в тугой узел. Нейрам послушно уставился на ваги. «Вагины» — всплыла дурацкая, пошлая ассоциация. Но нет, ваги были похожи скорее на фаллосы, а еще больше — на кресты.

На длинном стержне крепилась неподвижная поперечина, и дальше — качающееся коромысло. И стержень, и коромысло оснащались нитями, свисавшими со стола.

— Не знаю, — ответил антис.

Кей похлопал его по плечу.

— Зато я знаю. Первая вага — для куклы-человека. Вторая — для куклы-животного. И если у животного стержень расположен горизонтально, то у человека — вертикально. Соображаешь?

— Нет.

— Да, ты изменился, — Кобад вздохнул. Сплетя пальцы, он поднял руки над головой и с хрустом потянулся. Казалось, кей готовится взять рекордного веса штангу. — Нейрам, которого я помню, легче орудовал аллегориями. Иногда мне хочется стать моложе, но не сейчас. Не обижайся, это я любя…

— Я не обижаюсь, владыка.

— Оставь титулы в покое. Я больше не владыка. Кобад Рузимшан, пенсионер галактического значения, чтоб его… Скучный, в сущности, дядька. Одна радость, что при деньгах. Лучше задумайся вот над чем… Ну не может же быть случайностью, что наш стержень — вертикален! Вектор от земли в небо. А мы и в небе — горизонтальны. Как животные, право слово…

Подойдя к столу, он взял ближайшую вагу. Нити болтались, извивались, шевелясь тонкими щупальцами. «Нужна кукла, — невпопад подумал Нейрам, следя за действиями кея. — Пульчинелло. Есть такая кукла — Пульчинелло. Хорошая кукла…»

— Пульчинелло. Это имя. Тебя так зовут.

Антис закрыл глаза. Он не понимал, откуда являются обрывки странных воспоминаний. Он был уверен, что никогда не знал никого по имени Пульчинелло. Ни человека, ни куклы. И все равно, от этого слова тянуло уютом. Покой и дружба: Пульчинелло. Тепло домашнего очага. Так голодный помнит, как его накормили и не взяли платы. Пульчинелло. Пахлаван Качаль. Нейрам Саманган.

Двадцать семь лет насмарку — подтвердившийся факт.

«Что со мной сделали?»

— Мы давным-давно не эволюционируем. Вехдены, брамайны, вудуны. Помпилианцы. Остальные. Мелочи — не в счет. Я полагал, что разумный реформизм поможет нам, Хозяевам Огня, счистить ракушки с днища. Совершить прорыв в новое качество. Я ошибся. Не в цели — в способе. Изменения, предложенные сверху, разрушают. Даже если поначалу они выглядят привлекательно, в них все равно таится гибельный вирус. Объект реформы привыкает не меняться, а подчиняться. Не работник, а раб.

Гибельный вирус, думал антис. Не изменение, а подчинение.

Голубые глаза.

«Что со мной сделали, а?»

— Да, я отрекся, — сказал пенсионер галактического значения, манипулируя вагой. — Думаешь, я не знал, к чему это приведет? Знал. Но лучше огонь, чем пепел. Зачем мне робот-держава? Я что, помпилианец? Теперь наши деятели всех гадюк вешают на меня. Спровоцировал, развалил, устранился. Куколок мастерит, сын скорпиона. А я жду. Случай — лучший руководитель. Вот, дождался…

Он ткнул «крестом» в сторону инфосферы, мерцавшей в режиме ожидания.

— В журнале АНЛ опубликована статья профессора Штильнера. Космобестиолог, прожектер; сложная личность. Утверждает, будто открыл метод передачи энергетических свойств организма при межрасовых браках. Дескать, подтвердил экспериментально. Я дал команду выйти на этого профессора. И нате вам: Штильнер на Квинтилисе, в резиденции наместника Руфа. Наместник успел первым. Впрочем, неважно. Интерес Помпилии криком кричит: есть! Открытие — есть. А засекретить такую сумасшедшую штуку…

Кей хихикнул, скрутил кукиш и показал его инфосфере.

— Шиш им! Всем — шиш! Великое смешение народов! Нет больше ни вехдена, ни техноложца! Наши ортодоксы с ума сойдут от бешенства. Я вначале поосторожничал: первый звонок, деза, мало ли… А тут — ты. Молодой, глупый; живой. Не обижайся, я от радости. Твоя история — второй звонок. Коллективный антис, шутка ли… Как ты говоришь, их зовут?

— Никак не говорю, — пожал плечами антис. — Я не в курсе.

— Малыш, но ты же их опознал! Давай еще разок глянем…

Инфосфера прекратила мерцать. В ней, медленно поворачиваясь вокруг центральной оси, поплыли лица. Под каждым, в выпуклом окошке, светился текст: фамилия, имя, биографические сведения. Вехден с трубой, вехден с гитарой, помпилианец в форме гард-легата, техноложец в бархатном сюртуке…

— Дивный сюртук! — с завистью причмокнул Кобад. — Так, значит, мой запрос обработан. В статусе кея, пускай отставного, есть свои прелести. Кто здесь у нас? Лючано Борготта, невропаст, директор театра «Вертеп». Личная связь невозможна: пропал без вести. Обстоятельства выясняются. Гай Октавиан Тумидус, гражданин Помпилии, военный советник на Михре. Личная связь невозможна: пропал без вести. Обстоятельства… Ага, парочка наших: Бижан Хезерван, майор расбеза, и Заль Ардашир, капитан. Работа под прикрытием, куратор — полковник Сагзи. Человек твоего отца, между прочим.

Нейрам резко подался вперед:

— Фаруд — полковник?

В представлении антиса Фаруд Сагзи никак не укладывался в образ полковника. Куратор агентов под прикрытием? Вечный Огонь, еще вчера он клянчил деньги на сахарную вату…

— Скорее уж покойник, — неприятно ухмыльнувшись, пошутил кей. — Докладывали мне о Кашмиханской трагедии… Делегация спортсменов, гляди-ка! Ладно, разберемся. Пробить опознанных по моим каналам!

Сфера втянула окошки, лица ушли на глубину и сгинули. Вместо них образовалось одно-единственное лицо: живое, подвижное. Вехден не был знаком Нейраму. Молодой, энергичный — по субъективному времени антиса он, должно быть, еще под стол пешком ходил.

— Уже пробиваем, мой кей, — доложил вехден.

И сделал рукой знак: «Да воссияет свет владыки над миром!» За такое титулование, если речь не шла о царствующем монархе, полагалась смертная казнь.

— Собрать все, — приказал Кобад. Он не стал напоминать собеседнику о своем отречении, о том, что он больше не кей, и это сказало антису о многом. — Грязное белье, скелеты в шкафах. Судимости, награды. Предпочтения в сексе. Каждый чих! Любая зацепка может пригодиться. Коллективный антис, надо же!.. вертикаль, клянусь вечным огнем, явная вертикаль…

* * *

— Левая рука, — сказала тетушка Фелиция. — Левой рукой ты держишь и раскачиваешь вагу, управляя основными движениями марионетки. Это — раз. Правой рукой ты перебираешь остальные нити. Так кукла совершает более сложные движения. Это — два.

— А три? — спросил маленький Лючано. — Ты говорила: куклу ведет троица…

— Третий — твое сердце. Ты стоишь на тропе, скрытый от глаз публики. Помнишь, что такое «тропа»?

— Ага. Площадка, где ходят куклы — платформа. Место, где стоят кукольники — тропа. Платформа — на уровне глаз зрителей. Тропа — выше.

— Молодец. Ты стоишь на тропе. Ты принимаешь решения. Задумав новый двигательный нюанс, ты в мастерской подвязываешь дополнительные нити. У куклы нет сердца, если ты не дашь ей свое. Помнишь сказку про сердце из олова?

— Тетя, можно, я пойду гулять?..

Служба новостей «Час»

«Настоящей сенсацией стало появление в резиденции Кобада Рузимшана, бывшего кея вехденов, лидер-антиса Нейрама Самангана, который считался погибшим. Став героем дня, Саманган отказывается от встреч с журналистами. Корреспондентам блиц-канала удалось выяснить, что состояние здоровья антиса, как ни смешно это звучит, опасений не вызывает.

«Он бодр, как мальчишка!» — говорит очевидец, пожелавший остаться неизвестным.

Пресс-секретарь кея Ростема I уже заявил о готовящейся провокации. «Мертвые не воскресают, — значилось в озвученном им меморандуме. — Наши враги готовы пойти на все, чтобы вернуть к власти безответственного авантюриста Рузимшана. С уверенностью говорим, что так называемый лидер-антис — пешка в руках тех, кто потерял возможность безнаказанно грабить страну, позоря Хозяев Огня в глазах галактического сообщества…»

Правительство Михрянской республики от комментариев воздержалось.

К сожалению, сатрап Пир Саманган, не дождавшись радостного известия, без видимых причин покончил с собой, приняв яд. Личный врач сатрапа обнаружил высокопоставленного пациента мертвым, в оранжерее, где сатрап любил проводить часы досуга. Следственные органы исключают версию убийства. Как сообщил во время брифинга главный прокурор Андагана, на уникоме сатрапа осталось голографическое изображение сына, сделанное, судя по биометрическому анализу, около тридцати лет тому назад. Вызывает удивление тот факт, что изображение датировано сегодняшним числом, и определяется уникомом, как стоп-кадр недавнего вызова.

Записи разговора нет.

Сохранилась лишь одна реплика: «Доброго огня, отец…»»

— Пучок моторика, — сказал маэстро Карл. — Им ты корректируешь физические действия. Это — раз. Пучок вербала дает возможность корректировать мышление, оперирующее отвлеченными знаковыми структурами. Язык, речь, система условных символов. Это — два.

— А три? — спросил Лючано. — Ты говорил: куклу ведет троица…

— Говорил. Тут сложнее, малыш… Условно говоря, мы, невропасты, корректируем тело и разум. А душа? Или нет, не душа — дух? Здесь, пожалуй, тоже возможна коррекция. Но как?

— Как, маэстро?

— Хороший вопрос. Жаль, у меня нет в наличии хорошего ответа. Вот вырастешь, узнаешь и просветишь меня, старика. Ладно, иди гуляй. Твое дело — молодое…

Глава восьмая. День гнева

I

Проснулся он в холодном поту.

Долго лежал, глядя вверх, в тыл «лежанки» второго яруса, на которой сопел гитарист. А казалось, в недра космоса смотрит, где звезды играют в пятнашки, и пустота моргает сонным глазом, прежде чем проглотить. «Волшебный ящик» вернулся во всей красе. Гибель Фаруда, кей, антис; кукольные эпизоды юности… В деталях, подробностях, мелочах. Не веришь — пощупай.

«Эй, ты здесь?» — беззвучно спросил Лючано у самого себя.

«Ага», — не произнеся ни слова, откликнулся пенетратор.

«Зачем?»

«Надо.»

«Зачем надо? Зачем?!»

Тишина.

Блудный «огрызок» возвратился. Домой, в утробу, в микрокосм по имени Лючано Борготта. Хотя, пульсар в дюзу, какой ты теперь «огрызок»? А, выкормыш? Флуктуация высшего класса, пенетратор, развитый вдоль и поперек. Твоего брата вокруг «Шеола», если верить местным знатокам — вайлом. Жируете, сволочи. Статистику с дерьмом смешиваете. А спроси по-хорошему, по-человечески: зачем? — откликнетесь насмешливым, ни в дугу не понятным: надо…

Доля неудачника: перед сном обрадоваться, что в окружающем нужнике есть хоть что-то славное — и проснуться утром, за час до подъема, с ясным, словно лезвие ножа, пониманием: обокрали. «Хоть что-то славное» унесли, взамен оставив: «как обычно, в заднице». Надеяться на антиса? Нейрам прилетит, мы сольемся в экстазе, снова грянет чудо, и пенетратор изыдет без проблем? Шиш тебе, кукольник. Дважды чудо — надежда для фанатиков и олигофренов.

— У кого есть красный платок? — шепнул Тарталья в тишину.

«У меня для вас, синьор кукольник, — думал он, моргая, — три новости: хорошая, хорошая и очень хорошая. Первая — вы, разрешите поздравить, Осененный. Избранник ангела. Красную повязочку вам на рукав, и Доброго Брата в смотрители. В столовой — без очереди. Вторая — пока в вас сидит знакомый геморрой, другой пенетратор в вас не влезет. Утешьтесь. Придумайте байку, что выкормыш спасает отставное яичко от дружков-ангелоидов. Ведет, значит, к счастливому концу. Третья новость — не надо быть профессором Штильнером, чтобы догадаться: сознание флуктуации, или чем там она думает, не коррелирует с человеческим понятийным рядом. А также с гуманностью. Цель подселенца — тайна за семью печатями. Добро тебе надеяться на лучшее, зная, чем эти чаяния оборачиваются…»

Альтер-эго помалкивали, не желая нарываться.

«Жизнь на тикающей бомбе. Корабль, который с минуты на минуту отстрелят и взорвут. Или не взорвут. Шансы, весы, выбор… Как же мне все это надоело!»

С верхней полки напротив свесилась рука. В пальцах был зажат платок. Наверняка красный. Рука нетерпеливо дрогнула, платок трепыхнулся: знамя, которое спускают вниз по флагштоку.

— Спасибо, Гай.

Лючано взял платок и сунул в карман: на всякий случай.

II

— Странный запах…

— Это мясофрукты. Третий месяц подряд.

— Откуда вы знаете? Вы здесь второй день.

— Местный просветил.

— Ну и дрянь! Отрава…

— Ничего, сегодня мармелад дадут. В честь прилета «Герсилии».

— Ненавижу мармелад!

Лючано замолчал, стараясь не нервировать помпилианку. Юлия была, что называется, на взводе. Готова взорваться по любому поводу, она ковыряла ложкой порцию мясофруктов, всем видом демонстрируя отвращение. На скуле помпилианки красовался свежий кровоподтек. Она часто трогала ушиб пальцем, кривилась — и шипела сквозь зубы такие слова, что Добрые Братья за ближайшими столами вжимали головы в плечи.

Никто ее не бил. Увидев Юлию за завтраком, Лючано сразу предположил драку — и ошибся. Госпожа Руф повздорила с дубль-системой, курирующей тюрьму. При расселении помпилианку с вудуни определили в женский сектор. Адвокат спорить не стала, а дочь имперского наместника отказалась наотрез: Юлия желала камеру-одиночку.

И чтобы в соседях — Антоний с его парнями.

— Ради вашего же блага! — уговаривала строптивицу Пастушка. — Вам желают добра. К чему создавать лишние проблемы?

Очарование девичьего баритона пропало втуне. Юлия явилась в мужской сектор, выбрала подходящую одиночку «для лиц, склонных к насилию», уселась на койку и заявила, что никуда отсюда не уйдет. «Немедленно покиньте сектор!» — возразила дубль-система. В период спячки ЦЭМа она функционировала не ахти, частым бездействием подтверждая тезис о «неисповедимости». Но именно сейчас эта зараза сработала по полной, «забыв», что в первый день Малый Господь «закрывает глаза» на неофитов. Госпожа Руф показала системе кукиш, система сделала анализ поведения объекта, расценила как неповиновение — и шарахнула током.

Юлию приложило лицом о стену.

— Повторяю: немедленно покиньте сектор! — с равнодушием, достойным тирана, уведомила система. — В случае сопротивления…

— Что бывает в случае сопротивления? — спросила помпилианка, галопом вылетев в коридор. — Электрический стул?

— Карцер, — объяснила Пастушка.

— Надолго?

— До ближайшего Дня Гнева.

Ответ так ошеломил госпожу Руф, что она молча заняла «тет-а-тетку»: на пару с вудуни. Фионина Вамбугу помалкивала с самого начала, строя из себя пай-девочку. Богатый опыт адвоката сводился к мудрой, а главное, осторожной пословице: «Дай поправку на узкую обувь судьи!» И впрямь, едва конфликт исчерпался, Пастушка оставила женщин в покое — на «вождя вождей» свалилась куча забот, связанных с размещением без малого двух сотен рабов «Герсилии».

Помпилианцы забыли о рабах: так забывают об имуществе в миг пожара. Спас положение лишь призыв легата:

— Если нам удастся отстыковать «Герсилию», мы будем нуждаться в энергоресурсе. Здешний «Вампир» высасывает накопители. Но рабы — живые батареи. Их можем высосать только мы. Глупо разбрасываться таким резервом…

Обезраблен, легат сделался на диво разумен.

Рабов набили в камеры нижнего яруса «Шеола», как сельдей — в бочку. В столовую их гнали сервус-контролеры: после того, как все остальные завершат трапезу. Рабы подчинялись, дубль-система не возражала; рефаимам было плевать. Спокойные, равнодушные, ходячие мертвецы с улыбками до ушей, рефаимы приводили Лючано в трепет. Трехразовое питание, фильмы, тренажеры, прогулки в оранжерее; здоровый сон от отбоя до подъема. Опека Добрых Братьев. Благотворное влияние Пастушки. Как, оказывается, мало надо, чтобы человек вошел в ритм эрзац-счастья! Даже регулярные визиты пенетраторов никого не смущали — теория ангелов и вознесения превращала беду в победу.

И мармелад по прадникам.

— Разрешите?

К столику подошла Пастушка. Блондинка выглядела безмятежней рассвета над морем. Рядом с ней хотелось расслабиться. Проблемы и неурядицы отступали на задний план под натиском превосходящих сил противника.

— Да, конечно…

Девушка не спешила присесть. Она смотрела на Лючано, и только на Лючано, полностью игнорируя госпожу Руф с Фиониной Вамбугу. Длинные ресницы порхали бабочками. Выразительные глаза лучились добротой. И запах… Кукольник затруднился бы ответить: чем пахло от «вождя вождей». Но каждый вдох на миг превращал его в тряпку.

«Мы негипнабельны, — озабоченно напомнил издалека маэстро Карл. — Это не коррекция, малыш. Это физиология. К сожалению, ее корни для меня — загадка. Кобели тоже бегут за сукой в течке, обрывая поводок…»

— Брат Ува хорошо отзывался о вас. Я согласна с его оценкой. Вы рассудительны и неконфликтны. Вы поймете. Покой и воля — вот что движет нами. Покой души и вышняя воля. Мы — рефаимы, бессильные. Не можешь сопротивляться воле? Получай удовольствие от покоя. От обыденных мелочей. Радуйся пустякам…

— Мармеладу?

«Дался тебе, дружок, этот чертов мармелад!»

— И мармеладу — тоже. Не перебивайте, пожалуйста, — она принялась еле слышно барабанить пальчиками по краю стола. — Просто слушайте. Уверена, вы запомните. И скажете спасибо. Не сейчас — позже…

Отрывистые, короткие фразы. Точные интонации. Чарующий баритон. Дробь пальцев. Краем сознания Тарталья отметил, что начинает думать так, как говорит Пастушка: кратко, внятно. Напевно. Этот способ мышления любое сомнение превращал в догмат. Удовольствие от покоя? Да, наверное. Радуйся пустякам? Чем не истина?

Он опустил взгляд и содрогнулся. Мысли сорвались и полетели вскачь, забыв о краткости. Хрупкие пальцы девушки терзали столешницу, будто зубы собаки — кость, или тапок хозяина. Сверхпрочный пластик уступал ее касаниям, на вид игривым, случайным, прихватывающим, отпускающим — щербины, трещинки, вмятины, намек, убедительней любого другого; покой и воля, воля и покой, не можешь противостоять — расслабься и получай удовольствие…

— Мы еще поговорим. У нас есть время.

Пастушка ласково потрепала собеседника по голове, словно они были знакомы тыщу лет, и двинулась дальше.

— Подружка? — с неприязнью спросила Юлия. — Быстро вы, Борготта…

— Да, он у нас такой, — согласилась адвокат. — Шалун. С коготками.

«Есть чувства, малыш, — отметил маэстро Карл, — сближающие даже женщин. Ревность, например. Утешься, если сумеешь.»

III

— Заседание межрасового Комитета Спасения объявляю открытым!

Юлия с грустью усмехнулась: скорее себе, чем окружающим.

Они устроились в беседке, увитой плющом и вездесущей клубеньковой лианой. Места хватило на всех. Сквозь дендропласт ажурной решетки между помпилианкой и вудуни, благоухая, нахально просунулось соцветие фаллической формы. Ярко-розовая окраска лишь усиливала ассоциации.

«Hyacinthus Tournefort Vastus Impudicus» — прочел Тарталья на табличке — «Гиацинт Гигантский Непристойный». Исключительно точное название!

В беседку, спрятавшуюся в дальнем конце оранжереи № 1, привела их Фионина. Адвокат чувствовала себя в оранжерее как дома, безошибочно находя дорогу в зеленом лабиринте. Вудуны умели и любили работать с живым. Никто не удивился бы, узнав, что госпоже Вамбугу указывают путь Лоа пальм и папоротников.

— Что мы имеем на повестке?

— Один вопрос: как отсюда сбежать? И чем скорее, тем лучше.

— Исходные данные? — хором осведомились близнецы.

Как выяснилось, не только Лючано мог поделиться информацией с товарищами по несчастью. Остальные тоже держали глаза и уши открытыми. А Фионина успела даже наладить контакт с местными рефаимками и кое-что у них выведать.

«Адвокатша, — уважительно отметил Гишер. — У них, если не умеешь в доверие втираться — считай, профессионально непригоден. Хватка у твоей — будь здоров! Повезло тебе, дружок.»

Насчет «везенья» Тарталья предпочел остаться при своем мнении.

Мозаика постепенно складывалась. Куда забросило «Шеол» — неизвестно. Поиски прекращены, на помощь надеяться нечего. Все звездолеты, оказавшиеся в зоне безопасности тюрьмы и не подтвердившие пароль-код, ЦЭМ квалифицирует, как нарушителей. Захваченные корабли пристыкованы намертво, энергозапас — на нуле, лишь жизнеобеспечение худо-бедно работает. Переубедить сбрендивший мозг, что «неофиты» не преступники, и их надо отпустить, или хотя бы запросить людей-чиновников из ДИНа — не представляется возможным. Аборигены смирились, подбить их на бунт нет ни смысла, ни возможности.

Остается возвращение Нейрама — хрупкий шанс спасения.

— Недостаточно данных, — констатировали гематры.

— Как по мне, данных навалом! И не из таких переделок выбирались.

Заль хорохорился, но слова «йети» оказались тем камешком, который дает начало лавине.

— Я не техник, — заявил легат, — но уверен: стыковочные механизмы можно разблокировать. Отключить. Среди ваших людей, Юлия, наверняка найдется специалист…

— Ага, он начнет ковыряться, а его — разрядом!

— Потерпит! Или пусть раба пошлет, а сам командует, что делать. Сколько рабов на «Герсилии»?

— Сто семьдесят два.

— Хватит. Используйте их по очереди…

— Да хоть сто семьдесят две тысячи! Систему отключить нереально. Мои техники уже смотрели…

— А сломать? Взорвать, в конце концов?

— Чем? Мясофруктами?!

— Насколько я понимаю, энергомина исключается. Здешний «Вампир» поглотит ее энергию раньше, чем мы соберем мину и активируем, — Бижан демонстративно потеребил силовую застежку на своей спортивной куртке.

Застежка не работала.

— Значит, нужна химическая взрывчатка. Я проходил спецкурс по изготовлению взрывных устройств из подручных средств. И Заль тоже, — гитарист кивнул, подтверждая слова командира. — Если системы жизнеобеспечения на кораблях работают, можно перепрограммировать аптечки-синтезаторы на производство тринитротолуола. Или эксплонита. Или диацетиленистой меди. Штука опасная, но крайне эффективная. Детонатор я соберу на коленке…

— Ну хорошо. Мы взорвем шлюз, отсоединим один из кораблей. Где взять энергию, чтобы улететь?

— Не просто один из кораблей, а конкретную либурну. «Герсилию» приводят в движение рабы. Я уже напоминал об этом, — вмешался легат.

— Ха! Мне это начинает нравиться…

— А мне — нет! Едва мы отстыкуемся, сволочная тюрьма притянет нас обратно!

— Найти блок слежения и обезвредить.

— Во-первых, мы не знаем, где он. Во-вторых, доступ к блоку наверняка перекрыт. В-третьих, вряд ли нам удастся синтезировать столько эксплонита…

— Что за пораженческие настроения?! Мы обязаны попытаться…

— И погибнуть?

— Дамы! Господа! Сохраняйте спокойствие…

— Это на курорте — спокойствие. А тут, как говорит местная сатрап-леди — покой. В ближайшей перспективе — вечный…

— И тем не менее, — адвокат владела голосом не столь виртуозно, как Пастушка, но спорщики утихомирились. — Я не специалист по взрывам и взлому кибер-систем. Зато мне совершенно ясно: пререкаться — зря воздух гонять. Поймите, я защищаю не кого-то из нас, а здравый смысл. Предлагаю установить следующий порядок: каждый, у кого есть идея, вкратце излагает суть. Остальные берегут критику на потом. Когда все выскажутся — суммируем варианты и начинаем обсуждение. Находим изъяны и, по возможности, стараемся устранить. Что скажете?

Юлия вздохнула:

— Скажем спасибо, госпожа адвокат. Вариант с отстыковкой «Герсилии» мы уже озвучили. Есть другие идеи?

Идеи имелись в ассортименте. Антоний предложил задействовать все компьютерные мощности кораблей-пленников и подобрать пароль-код. Приняв его, ЦЭМ сам разблокирует «Герсилию» и с извинениями проводит к выходу. Заль, знакомый не понаслышке с технологиями хакерского взлома, возразил: тогда проще попытаться войти в главный компьютер тюрьмы с одного из терминалов станции. Если обманем защиту, есть шанс заставить ЦЭМ отключить «Вампира» и системы принудительного захвата. Или хотя бы отправить широкополосный сигнал бедствия через гиперпередатчик.

— Координаты? — не удержался от комментария легат.

— А что, если мозгу они известны? — возразил гитарист. — Или он сумеет их определить? Опять же, по вектору сигнала поисковики, возможно, сделают расчет примерных координат…

Легат кивнул, и, склонный к радикальным действиям, одобрил изначальную идею с синтезом взрывчатки. Но предложил иную цель для диверсии. Шлюз, блок принудительного захвата… Слишком сложно! Удар надо нанести по ЦЭМу «Шеола». Определить его местонахождение и кратчайший путь доступа, взорвать соответствующую дверь или переборку… А там — по обстановке. Переключить все на ручное управление, либо, если это не удастся — окончательно вывести ЦЭМ и дубль-системы из строя.

— Во избежание неприятных сюрпризов пустим вперед рабов…

Тема рабов была для Гая болезненной. Он возвращался к ней раз за разом. Тарталью коробило, когда легат предлагал использовать рабов в качестве «пушечного мяса». Тому, кто побывал в шкуре потенциального робота, лишь кажется, что с него сняли клеймо. Ожог остается, мучая фантомными болями. «Ведь это люди! Живые люди!» — кричало все в нем. Но кукольник молчал. «Еще ничего не решено, — успокаивал он себя. — Это варианты. Мозговой штурм. Мы постараемся обойтись без жертв. Ну а если жертвы будут неизбежны…»

На душе скребли кошки.

— Все высказались? Переходим к обсуждению.

— Вы позволите и мне поучаствовать?

Лючано тихо выругался. Летописец, как всегда, подобрался незаметно.

IV

— Подслушивал?

Мрачный вид гитариста не предвещал дражайшему Авелю О'Нейли ничего хорошего.

— В определенном смысле, — не стал отпираться летописец. Он улыбался, источая тонны дружелюбия, и старался не делать резких движений. — Знаете, я выяснил странную вещь. Если явиться к началу обсуждения и предложить свои услуги, неофиты делаются крайне необщительны. Вплоть до нанесения телесных повреждений советчику. А потом я раскинул умом и пришел к выводу: побег — дело сугубо личное, как секс. Посторонних, извините, не терпит.

— Все вынюхали, любезный? — Тумидус, вновь демонстрируя трогательное единодушие с вехденом, поднялся, обманчиво-ленив. — Докладывать побежите? Добрых Братьев известить?

— Господин легат, остыньте. Если бы этот человек наушничал в пользу местных психов, он не открылся бы нам. Согласны?

— Ох уж эти мне адвокаты!.. — буркнул легат, но спорить с вудуни не стал.

Госпожа Вамбугу вмешалась очень вовремя. Еще чуть-чуть, и неофитам представился бы случай проверить, относится оранжерея к тем местам, «где Малый Господь не видит», или нет? Ибо до насилия было рукой подать: Тумидуса и намеченную им жертву разделяла пара шагов.

— Благодарю вас, — поклонился летописец Фионине. — Разумеется, я не доносчик. Открою вам страшную тайну: ваши планы никого здесь не волнуют. Кроме меня. Традиция: поначалу все новенькие пытаются сбежать из «Шеола». Увы, безрезультатно. Рефаимы давно потеряли интерес к этому занятию. А Пастушка, умница, ждет. Неофиты порасшибают лбы об стену, набьют себе шишек — и угомонятся. Станут, как все. И сами придут к ней. О, наша красавица умеет ждать!

— Тогда что вам тут надо? — с неприязнью осведомился Антоний. — Если традиция, если все впустую? Явились посмеяться?

— Я не теряю надежды, что у кого-нибудь получится. Отчаяние — великий грех.

Отзвук великого греха был ясно слышен в голосе летописца.

— Я вижу, вы решительные люди, — заторопился он. — Я хочу вам помочь! Вам понадобится информация о «Шеоле» — она у меня есть. Я собирал ее год за годом! Планы тюрьмы, неудачные попытки побега, режимы содержания заключенных, сбои в работе автоматики — все это здесь!

Он продемонстрировал планшет.

— А почему ваш планшет работает? — Бижан вполне мог позировать для аллегорической статуи «Подозрительность». — Батареи в коммуникаторах садятся, лучевики не стреляют, а ваша штуковина…

— Планшет — казенное имущество. Записан в реестр «Шеола». Вот инвентарный номер. На казёнку влияние «Вампира» не распространяется.

— Ну, допустим. И что же вы хотите за свою помощь?

— В случае удачи вы возьмете меня с собой. Я — пожилой человек. Умереть здесь — это слишком. Одиннадцать лет… целая вечность!..

Летописец сгорбился. На длинном лице проступили многочисленные складки и морщины. Осторожно, словно его тело вдруг сделалось стеклянно-хрупким, он опустился на пол беседки, умостил планшет на коленях и замер в ожидании. Решайте, мол, сами — я все сказал.

— Хорошо. Считайте, мы вам поверили, — тон Юлии ясно говорил об обратном. — Вы слышали наш разговор?

— Слышал.

— Ваше мнение?

— Про пароль-код забудьте сразу. Сидел у нас знаменитый «крот» за взлом базы данных Объединенного Банка Лиги. И «фомич» сидел, системный манипулятор; ждал отправки в распредлагерь. Серьезные были господа. Профессионалы. Вдобавок им помогал гематр…

— И что?

— Глухо. Мы не знаем ни длины кода, ни характера символов. Смысловая это фраза, или комбинация неких знаков — ничего! Перебор комбинаций даже на мощнейшем компьютере занял бы сотни лет. После третьего неверно названного пароля система автоматически блокируется и больше на запросы не отвечает. Даже если пятым или шестым посылом вбросить верный код — она не отреагирует. До появления следующего корабля-нарушителя.

— Три попытки на каждый корабль?

— Да. Плюс возможность периодической смены кода системой, исходя из каких-то внутренних, зашитых в платформу инструкций.

— Шансов действительно нет.

— А как насчет входа в центральный компьютер с одного из терминалов?

— Никак. В ядро доступа нет. Периферия воспринимает только голосовые запросы, и то выборочно. Управляющие команды блокируются.

— Ну, это мы еще посмотрим! — задиристо пообещал «йети».

— Хотите — пробуйте. Если у вас много лишнего времени…

— Боюсь, — проворчал Антоний, вытирая потный лоб, — досуга у нас теперь с избытком.

Летописец нахмурил редкие бровки.

— Вынужден вас огорчить. С досугом у нас не очень. Обитатели «Шеола» — смертники в ожидании дня казни. Вы забыли о пенетраторах. Об «ангелах», как их называют рефаимы.

В беседке воцарилось гнетущее молчание. Казалось, сам воздух сгустился, оседая в легких комковатым студнем. Лючано покрылся «гусиной кожей», словно климатизатор оранжереи резко переключился на «раннюю зиму». Внутри (в сердце? в мозгу? в печенках?!) стучался космический странник, вернувшийся в дом, который уцелел лишь чудом. Флуктуация пыталась что-то «сказать» носителю, донести до него, дурака…

Что?

Понятийные системы двух существ, объединенных в противоестественном симбиозе, разделяла пропасть размером со Вселенную. И все же… Ведь сумели найти общий язык Нейрам Саманган и птица Шам-Марг? С другой стороны, антис — не вполне человек, к флуктуации он ближе, чем любой из смертных… Лючано Борготта, ты тоже выходил в волну. Пусть в составе большого тела антиса, один жалкий раз — пусть! Ты сделал шаг навстречу. Теперь настала очередь пенетратора.

В это хотелось верить. Материя сопротивлялась. Но барьеры начали поддаваться. Гигантский нарыв набухал в кукольнике. Когда он лопнет — не рассыплешься ли ты, малыш и дружок, веселыми искрами? Не приобщишься ли к сонму, как принято здесь говорить?!

— У меня есть статистика, — продолжил летописец. — В «Шеоле» за год от входа-выхода пенетраторов гибнет в среднем около ста человек. Девяносто семь — сто четыре, если быть точным. Шанс «вознестись» велик у каждого. Прикиньте: стоит ли задерживаться, сидя на ящике с гранатами? Если вы надумали бежать, делать это надо как можно быстрее.

— Тогда откуда в тюрьме столько народу?! Сто человек в год? Да тут бы давно никого не осталось!

Антоний фыркнул и демонстративно отвернулся. Что, мол, слушать лжеца, который даже соврать толком не способен?!

— Население «Шеола» пополняется с завидной регулярностью. Оно растет. За счет экипажей захваченных кораблей-«нарушителей». Семь-восемь кораблей в год — я все фиксирую с самого начала. Мизерная доля процента от общего числа судов, бороздящих Галактику. Не хватит, чтобы взволновать Совет Лиги, но достаточно, чтобы у флуктуаций не переводился человеческий материал.

— Материал?!

— Боюсь, что так, — вздохнул Авель О'Нейли.

Летописец вызывал сочувствие: одиннадцать лет подряд видеть, как пенетраторы пользуются людьми вокруг тебя, уничтожая их с легкостью домохозяйки, выбрасывающей старьё на помойку, оставаться в живых и понимать, что с каждым днем твой конец все вероятней. Фортуна не улыбается вечно. Врагу не пожелаешь такого ожидания.

— Мы — подопытные. Флуктуации ставят на нас эксперименты. Конечно, это лишь гипотеза, но… Факты говорят сами за себя. Что делают наши ученые? Ловят зверей, запирают в клетки, помещают в лабораторию и ставят на них опыты. Так?

Авель смотрел в упор на шефа охраны госпожи Руф. Пауза, и помпилианец сдался, кивнув — скорее рефлекторно, нежели соглашаясь.

— «Шеол» — ловушка. Центр схождения дюжины червоточин континуума, нарочно созданных флуктуациями. В коварные тоннели время от времени проваливаются корабли малого тоннажа. Пассажирский лайнер, грузовик или военный крейсер в них не пролезет. Максимум, который такая «кротовина» в силах «засосать» — ваша либурна, сударыня. Очень предусмотрительно со стороны господ пенетраторов…

Летописец увлекся, глазки его заблестели, из голоса исчезло уныние. Сейчас он чертовски напоминал профессора Штильнера, излагающего очередную безумную теорию.

— У «Шеола» не достало бы мощности принудительно захватить лайнер и блокировать его энергосистемы. Тот бы ушел, сообщил об инциденте куда следует, сюда бы примчались «Ведьмаки», спасатели, чрезвычайщики… Ах, если бы так! А крейсер при необходимости расстрелял бы тюрьму из плазматоров. Или разнес в пыль внешние генераторы захват-лучей. Никакой «Вампир» не спас бы… Но они все предусмотрели, все! Попадающие сюда корабли слишком маломощны, чтобы противостоять охранным системам.

— Какие умные флуктуации! — легат просто сочился издевкой. — Надо же, как все организовали! Да за одиннадцать лет ЦЭМ должен был одиннадцать тысяч раз отбить сигнал бедствия через гипер, широкой полосой! Или, по крайней мере, связаться с департаментом исполнения наказаний и запросить инструкции. Нештатная ситуация — дальше некуда! Программа ЦЭМа должна быть заточена под внештатку! А если тюрьма до сих пор болтается здесь, и никто об этом не знает…

Призывая к вниманию, Тумидус воздел указующий перст к потолку беседки.

— …значит, в ЦЭМ кто-то влез и отключил эту функцию! Программно или аппаратно. Кто-то из людей!

— Я был бы рад, если бы дело обстояло так, как вы говорите.

Взгляд летописца угас, плечи вновь ссутулились. Усталый, измученный, пожилой человек — он пытался держаться бодрячком, но силы иссякали.

— Многие системы «Шеола» действительно разлажены. Но люди к этому не причастны. Вы не хуже меня знаете, как флуктуации континуума действуют на сложную технику. Я скорее удивляюсь, что на станции вообще работает хоть что-то, кроме чистой механики и простейшей автоматики. Что же до сигнала бедствия… — Авель включил планшет и продемонстрировал его собравшимся. — Дату видите?

Он дал увеличение цифрового табло: «12:27. 06.09.63».

— Шестое ноль девятого… Ну и что?

— Какой сейчас месяц? Число? Год?!

— 1274-й год Космической Эры. Месяц…

— Вы что, ослепли?! — Авель уже кричал. — Планшет показывает дату одиннадцатилетней давности! Здесь нет времени! Для систем тюрьмы здесь всегда один и тот же день — ныне, присно, вовеки веков, аминь! День, когда «Шеол» засосало в червоточину! Время суток отсчитывается исправно, а в полночь щелк — и снова ноль шестое ноль девятого тысяча двести шестьдесят третьего! Вы не чувствуете себя героями шаблонного фильма? Лично я — чувствую. Неделю за неделей, год за годом. Ах, если б нам еще и память обнуляли… Заключенные на месте, корабли-нарушители исправно захватываются, режим худо-бедно поддерживается. Пища, вода, энергия и воздух — реактор, продуктовые синтезаторы, пищевые оранжереи и регенераторы справляются. Жизнеобеспечение в порядке. Мелкие нарушения — не в счет. А что из ДИНа никто не является, и заключенных не этапируют — с точки зрения ЦЭМа, в этом нет ничего странного. Всего день-то прошел… вернее, длится. Ситуация штатная, помощь и инструкции не требуются. Вот ведь зараза! — стагнация жалких цифирок, и время для мозга-идиота цепенеет…

Летописец закашлялся: горло не выдержало монолога.

— А если ликвидировать сбой? — спросил Бижан. — Выставить реальную дату…

— Цифры на табло — следствие. Сбой — в ядре. Туда нет доступа.

— Проклятье!

Вскочив, Тумидус от души врезал кулаком по дендропластовой решетке. Легат принялся мерить беседку нервными шагами; спустя минуту остановился возле Авеля, навис хищной птицей.

— И что же нужно от нас этим флуктуациям?! Может, вы и это знаете?

— Я не всеведущ. Мой удел — гипотезы.

— Поделитесь с нами, — ласково предложила Юлия.

В отличие от легата, помпилианка ухитрялась сохранять самообладание. Затраченных на это усилий хватило бы на взлет среднего круиз-лайнера.

— Я, конечно, могу ошибаться, но… Похоже, они ищут способ безопасного выхода из человеческого тела. Безопасного в первую очередь для физического носителя. Самим-то пенетраторам опасность не грозит.

— Флуктуации-гуманисты! — хохотнул Заль. В глазах «йети» заплясали чертики подкрадывающегося безумия. — Исследователи, квазар их волновой матери в…

— Прошу вас не выражаться при детях, — внезапно подал голос Эдам, до того безучастно стоявший в углу. — Иначе я буду вынужден принять меры.

Гитарист поперхнулся и воззрился на голема, как на говорящую статую. Об Эдаме и близнецах, также не проронивших ни звука, кроме двух кратких реплик в начале, все успели забыть.

— Гуманность ни при чем. Если позволить себе чисто человеческую аналогию, они скорее пытаются разработать «скафандр многоразового использования». Сколько материала при этом уйдет в отход, их не волнует. Главное — результат.

— Не думаю, что к ним применимы человеческие…

— Дамы и господа! Гипотезы о целях пенетраторов — это замечательно. Но у нас имеются более насущные проблемы.

— Послушайте, любезный… — легат явно забыл имя собеседника и решил ограничиться «любезным». — Допустим, насчет взлома компьютерных систем тюрьмы вы нас убедили. А взрывная отстыковка корабля? Или атака непосредственно на ЦЭМ?

Авель на минуту задумался.

— Знаете, мне стыдно признаться… В последние годы я стал суеверен. Боюсь сглазить, но, думаю, это может сработать! По крайней мере, физически прорваться к ЦЭМу еще никто не пробовал.

— Вы говорили, у вас есть схемы тюрьмы?

— Да-да, конечно! Вот, пожалуйста…

Над планшетом всплыла мутноватая голосфера. Летописец отрегулировал настройку, сфера раздулась мыльным пузырем-гигантом, перетекла на середину беседки и зависла, как приклеенная. Изображение обрело четкость и глубину. «Шеол» представлял собой сплюснутый шар, опоясанный толстой трубой кольцевого тоннеля. Из «кольца» торчали отростки шлюзов. В целом это напоминало ошейник с шипами, какие носят собаки-волкодавы. Захваченные станцией корабли на схеме отсутствовали.

О'Нейли активировал световой курсор.

— Сейчас мы находимся вот здесь, — яркая стрелочка указала на помещение, расположенное возле поверхности сфероида: оранжерея № 1. — Это камеры: мужской сектор, женский, детский. Помещения охраны: сейчас там никого нет, и они заперты. Ярусом ниже — пищевые оранжереи и синтезаторы. Склады. Реактор… А вот здесь находится ЦЭМ.

Курсор замер в центре станции.

— Большую часть времени он «спит». Работает лишь периферия.

— Ага, вижу… Пробить дорогу к ЦЭМу можно отсюда, — легат без церемоний отломал ветку, на свою беду просунувшуюся в щель решетки, резким движением очистил ее от листьев и ткнул в схему. — Или лучше отсюда. Три переборки и дверь, наверняка заблокированная. А здесь двери нет, и переборок только две. Меньше взрывать придется.

— Думаете, автоматика позволит нам безнаказанно взрывать переборки?

— Плевать! Отправим рабов…

— Зафиксирует масштабную диверсию — даст сигнал бедствия, никуда не денется! Это уж точно будет нештатная ситуация…

— Как бы нас самих раньше времени не зафиксировали!

— А местные? Добрые Братья? Пастушка? Встанут поперек…

— Блондинка? Да кто она вообще такая?!

— Сука.

V

— Я знаю, что сука… — легат осекся и повернулся к Давиду, подавшему реплику с места. — Слушай, малыш! Почему твой гувернер нам запрещает ругаться при вас, а тебе — разрешает? Что за двойные стандарты?

— Я не ругаюсь, — юный гематр остался холоден. — Я констатирую факт. Мне странно, что офицер ВКС Помпилии не в состоянии отличить суку от кобеля. Пастушка — намод-киноид. Наследственный модификант. У дедушки такой же намод виллу охраняет. Только наш — кобель, и сторожевой. А Пастушка, по-моему, из овчарок. Вероятность: 94,3 %.

— Мальчик прав, — поспешил вмешаться Авель. — На родине она и была пастушкой. Человек и собака в одном лице. Боюсь, теперь собаки в ней больше, чем следовало бы. Генетический сбой, или влияние «Шеола». После катастрофы, когда она ощутила себя пастырем стада… С ней лучше не связываться. Я видел, как она голыми руками…

Летописец дрожал от страха, не в силах продолжать. Жестами он пытался изобразить: что делала Пастушка голыми руками! — и никак не мог остановиться.

— Достаточно.

Голос Юлии хлестнул плетью, превратив О'Нейли в камень.

— Значит, готовиться надо в тайне, а действовать быстро. Приступаем к разработке конкретного плана.

— Чтобы рассчитать мощность зарядов и количество взрывчатки, нам нужно знать толщину переборок, материал, из которого они изготовлены…

Летописец сгенерировал таблицу, повисшую рядом со схемой «Шеола». Трубач перечислял необходимые для расчета параметры, деловито загибая пальцы, и Авель вводил данные в таблицу. К ним присоединились легат с Антонием, и все четверо принялись увлеченно обсуждать предстоящую операцию.

— Дядя Авель! У вас есть статистика по взорванным кораблям-нарушителям?

Близнецы с любопытством разглядывали планшет. Такой старой модели им видеть не приходилось. Маленьких гематров и на свете-то еще не было, когда это казенное имущество вписали в реестр «Шеола».

— У меня все есть. Я ведь летописец, — улыбнулся О'Нейли детям.

— Можно посмотреть?

— Он у вас мультирежимный?

— Смотрите. Эта директория… и эта…

Давид с Джессикой уткнулись в плоский дисплей планшета. Внешний мир перестал для них существовать. Лючано почувствовал себя лишним. Все при деле, один он — не пришей кобыле хвост, как выражался граф Мальцов. Впрочем, нет, не один. Украдкой он покосился на задумавшуюся о чем-то госпожу Руф. А вот пойду, сорву самую красивую розу и преподнесу ей! Юлии приятно будет. Хотя Фионина обидится… Значит, сорву две розы!

Окрыленный, он встал и шагнул к выходу из беседки. По ушам ударил зловещий вой сирены. Забыв о розах, о женщинах, обо всем на свете, Тарталья присел от неожиданности. Если желание подарить дамам цветы вызывает реакцию, похожую на конец света…

— Что это?

— День Гнева! — перекрывая вой, заорал в ответ Авель. — Бежим отсюда! Малый Господь проснулся! ЦЭМ! Если промедлим, он… Скорее!

Голосфера погасла. О'Нейли захлопнул планшет и, прижимая его к груди, как драгоценное сокровище, бросился к выходу. Остальные, чуть замешкавшись, устремились за ним. Лючано заметил, как Эдам с легкостью подхватил близнецов на руки, в три шага догнал летописца и пристроился бок-о-бок.

Сирена смолкла. Вместо нее на людей рухнул голос, настигающий повсюду:

— Заключенные обязаны соблюдать порядок содержания под стражей, установленный Законом и Правилами внутреннего распорядка пересыльной тюрьмы…

От звука, казалось, содрогались стены оранжереи. И впрямь, Глас Господа! Ветвь тамаринда хлестнула Лючано по лицу гроздью тяжелых стручков. Спасибо очкам, защитили глаза. Сбоку, споткнувшись о вазон с альданским кактусом, разразился бранью Тумидус.

— Сейчас ЦЭМ включит первый режим! Все должны… находиться… в камерах. Кто не успеет… — задыхаясь, на бегу объяснял «неофитам» ситуацию О'Нейли. — Это он инструкцию… цитирует… псих электронный…

— …бережно относиться к имуществу тюрьмы! Соблюдать требования гигиены и санитарии!..

Оранжерея превратилась в зеленый благоухающий лабиринт, из которого люди никогда не выберутся. Оставалось надеяться, что летописец знает дорогу. А если они опоздают укрыться в камерах — что тогда? Карцер? Расстрел?!

— …обращаться к сотрудникам пересыльной тюрьмы на «Вы» и называть их «гражданин» или «гражданка» и далее по званию или по должности, либо «гражданин начальник»!..

— Взорву проклятую железяку! Клянусь — взорву! — пыхтел Заль, обгоняя кукольника на повороте.

Лючано поскользнулся. Упал, больно ушиб колено. Шипя сквозь зубы, вскочил — и увидел выход. Проклятье, оранжерейная дверь с перепугу показалась ему туннелем, ведущим в рай, домой, на Борго — куда угодно, лишь бы подальше от «Шеола».

— …не совершать умышленных действий, угрожающих собственной жизни и здоровью других лиц!..

Едва вписавшись в дверь, он вылетел в серый коридор.

— Лицам, заключенным под стражу, запрещается: без разрешения администрации выходить из камер и других помещений режимных секторов!.. нарушать линию охраны объектов…

Оранжерея № 1 находилась в женском секторе. Пока ЦЭМ дремал, это не играло особой роли, но сейчас делалось вопиющим нарушением распорядка для мужчин. Им требовалось немедленно покинуть запрещенную территорию. К сожалению, коридоры запрудили рефаимки, торопясь нырнуть в «тет-а-тетки». Обычно спокойные, даже сонные, женщины впали в буйство. Они вопили, плясали, исполняя приказы с бестолковостью истового фанатика, готового расшибить лоб о пол молельни. В двух коридорчиках из стен выдвинулись решетки, отсекая вспыхнувшие очаги драк: обитательницы «Шеола» вцепились друг дружке в волосы, сражаясь за место в ближайшей камере.

Это напоминало религиозный праздник, где люди, одурманенные зельем или экстазом, терзают сами себя во имя высшей силы.

— …изготовлять и употреблять алкогольные напитки, наркотические и психотропные средства!.. играть в настольные игры с целью извлечения материальной или иной выгоды…

Неподалеку гремел баритон Пастушки. Слов было не разобрать, но давление голоса блондинки ощущалось почти физически. Лючано заметил, что ноги несут его вслед за Авелем, хотя летописец вроде бы не звал кукольника. Голем с детьми обогнал их и скрылся в суматохе. Рядом, отшвырнув толстую рефаимку, прорвалась ко входу в одиночку Юлия. Горя служебным рвением, верный Антоний сопровождал дочь наместника по пятам. Едва он ступил на порог, крошечный «пульсар» над его головой разрядился молнией.

— … наносить себе или иным лицам татуировки!..

Разряд ударил шефа охраны в ямочку под затылком, голубой сетью окутав плечи. Помпилианец рухнул на колени. Следующий разряд отшвырнул его назад, в коридор, и по Антонию пошли женщины. Они топтали бесчувственное тело, не замечая, спеша, опаздывая и горланя: «Алай-а! А-а-а!..» Кукла вздрагивала под их ногами, не издавая ни звука.

В одиночке, надрываясь, кричала Юлия. Она пыталась выбежать на помощь несчастному, но дверь закрылась на замок, предоставив узнице лишь возможность смотреть в квадратное окошко.

— Алай-а!

— …кричать или другим способом нарушать тишину… выходить из строя, курить, разговаривать, заглядывать в камерные глазки… нажимать кнопки тревожной сигнализации!..

Сирены вторили командам пробудившегося ЦЭМа.

Баритон Пастушки надвинулся, вырос, окутал толпу густым, пульсирующим облаком. Девушка по-прежнему несла околесицу, больше похожую на рычание зверя, чем на речь человека. Как ни странно, это помогало. Рык направлял, вел, указывал путь и решение. Толпа стала рассасываться, заполняя камеры без свар и истерик. На бегу Пастушка одной рукой подхватила массивного, сильного помпилианца и кинула себе за спину, как волк — овцу. Лючано еще успел увидеть, как «вождь вождей» несется прочь, по направлению к мужскому сектору, затем споткнулся, с трудом вписался в поворот…

— Сюда!

Авель О'Нейли втолкнул его в небольшое помещение и захлопнул дверь.

— Но ведь это не камера! — прохрипел Тарталья, оглядываясь.

VI

— Это исповедальня.

Авель О'Нейли нажал сенсор на стенной панели, и две трети каморки превратились в «волшебный ящик». Лючано вздрогнул: настолько точно голограмма воплотила его представления о кукольном домике. Резные створки дверей, внутри пространство делится на две кабинки с помощью темно-матовой перегородки, где обустроено решетчатое оконце; внизу — скамеечки, на которых можно сидеть, а можно и преклонить колена…

Так и кажется: сейчас створки распахнутся на всю ширину, возникнут марионетки, заговорят, задвигаются, разыгрывая спектакль, а наверху, почти неразличимые за тканью покрова, объявятся руки невропастов с крестами-вагами.

— Тут я исповедовал заключенных. Давно, еще до того, как «Шеол» сгинул во тьме. Но по сей день имею доступ. И один, и сопровождая заключенного для отправления духовных потребностей. Не бойтесь, здесь вы в безопасности.

Второе нажатие, и исповедальня сгинула. Авель достал из шкафчика электрочайник, на треть заполненный водой, и поставил кипятиться. Пока вода грелась, он извлек заварничек, чашки, пакетик с «Улиткой Мао»: на этикетке смешной моллюск топырил рожки, ухмыляясь по-мультяшному.

— Кто вы такой? — спросил Лючано.

Авель невесело рассмеялся.

— Летописец. Рефаим, гори оно все огнем! В прошлом — тюремный священник. Отец Авель, член Мультиконфессионального Совета по религиозному попечению. Прошу любить и жаловать.

Улитка с пакетика подмигнула гостю: все мы тут, братец, мульти — и он, и я, и ты тоже, судя по твоей вытянутой физиономии.

— Недоходная неправительственная организация, представляющая широкий диапазон признанных конфессиональных групп Южного Триалета. Служит обеспечению духовных и религиозных прав граждан. Призвание — забота о душах. Вот, заботился. В меру скромных сил.

— А сейчас?

— Перестал. Без меня нашлось, кому позаботиться. Давайте лучше чайку, он и для тела, и для души полезней…

Насыпав в заварничек горсть чайных листьев — сухих, скрученных, похожих на воробьиные язычки — Авель залил туда кипяток и закрыл посуду крышкой. Колдуя над чаем, он мало-помалу терял облик «мерина»: хоть притворщика-рефаима, хоть советчика-добровольца. Возраст, усталость, желание покоя, но иного, живого, не дарованного исследователями-пенетраторами, не предложенного «вождем вождей», не навязанного силой — вот что проступало из-под личины. Сейчас хлебнем горяченького, потолкуем о том, о сем, оно и попустит.

Тишина, благолепие; приветный уголок.

Трудно было представить, что за стенами исповедальни бушует День Гнева, и Малый Господь, он же ЦЭМ, владыка «Шеола», мощной дланью наводит порядок, тюремный порядок согласно прежнему, обветшалому закону бытия — чтобы вскоре угомониться и впасть в спячку до следующего Дня Гнева.

— Если вы сотрудник тюрьмы, вы…

— Не мучайте себя тщетной надеждой, — Авель жестом прервал гостя. — Я не сотрудник, я священник. Я не знаю пароль-кодов. У меня нет допуска в управляющий центр. Я не имею никаких привилегий, способных помочь вашему побегу. Кроме, разве что, планшета с чайником — казенного имущества, презирающего бдительность «Вампира». Ну и пакетик с заваркой. Храню для особых случаев. Не каждого угощаю, знаете ли…

Он с горькой иронией показал улитке «рожки».

— Здесь, в исповедальне, я вспоминаю прошлое. Иногда очень интересно сопоставить кающихся: свободных и заключенных. Истинное покаяние, с ясным сознанием греховности, на свободе встречается только у людей высокой духовной жизни. Средний человек кается скверно. В большинстве случаев он исполняет формальность, полагая себя малым грешником. Иное дело — заключенные. Самые лучшие — каторжники. Они каются, рыдая о простейших грехах, считая их причиной наказания свыше. Большей частью я боролся с унынием. И приходил к выводу: стены тюрьмы похожи на стены монастырей. Боже, какое ожесточенное сердце имеет средний человек, если для пробуждения его необходима каторга?! Извините, я заболтался… язык мой — враг мой…

Соломенно-зеленая струйка полилась в чашки. Запах лета и свободы наполнил исповедальню. Лючано вдруг захотелось попросить Авеля еще раз включить голограмму интерьера. «Волшебный ящик», где движутся куклы, а грехи всплывают мыльными пузырями, чтобы лопнуть и сгинуть без следа.

— Почему вы не сопротивляетесь? — спросил он, отхлебывая глоток чая. — Рефаимы-сидельцы, ангелы-пенетраторы, Осененные… Разве вы не считаете это ересью?

— Не умею. Сопротивляться — не умею. И хочу жить. Она убьет меня, если я восстану против ее бредней. С другой стороны, разве это ересь? Если некая система взглядов помогает существовать в аду, я благословлю ее. Вы обратили внимание, что большинство — счастливо? Новенькие поначалу страдают, но быстро втягиваются.

— А Посвящение? Ува говорил мне о каком-то Посвящении! Его проводите не вы?

— Нет. Его проводит Пастушка. Новенький на общем собрании рефаимов рассказывает о своей жизни. От начала до конца. От рождения до смерти, то есть до попадания на «Шеол». Эрзац-исповедь. Считается, это помогает отринуть ушедшую жизнь. Успокоиться. После рассказа неофиту выдают тюремный комбинезон с номером и маячком. Наночип вводится в тело, и системе проще контролировать поведение человека. Хотя она и без чипа — вполне успешно…

— Комбинезон?

— Ага. Их на складе — навалом. И вход туда свободный.

— Но ведь я могу не захотеть исповедоваться собранию?

— Можете. Но Пастушка — очень убедительная девушка. Верьте моему слову, вы будете рассказывать, в подробностях. Еще и удовольствие получите. Как священник, я был допущен к архиву личных дел. Ну и на Посвящении слушал: наша красавица ничего не скрывала. Увлекательная биография, хоть роман сочиняй…

Контрапункт. Лючано Борготта по прозвищу Тарталья (в разное время, в разных местах)

Труднее всего — делать.

Это значит — ошибаться. Это значит — уставать. Изыскивать средства. Собирать силы. Пахать, как вол. Надрываться, как проклятый. Стремиться к завершению. Пробивать. Строить. Создавать.

Нет, не работать.

Делать.

Это значит — обзаводиться врагами. Привлекать советчиков. На любое дело советчики летят, как сами знаете кто сами знаете куда. Спорить. Доказывать. Нести. Выслушивать дурацкие шуточки. Узнавать, что если бы делали они, то сделали бы лучше. Давиться этим сволочным «бы». Бредить ночами чужим, злым, коровьим; «А м-мы-ы б-бы-ы…» Спать вполглаза. Рвать жилы. Делать, короче.

Ну, вот — сделал. Вытер мокрый лоб. Выдохнул:

«Хорошо! И хорошо весьма…»

Думаете, вам за это поставят памятник? Клизму вам поставят…

Пастушка родилась на Цэрбе, в Бохине, в спецпитомнике «Чувач».

История ее родителей заслуживает особого упоминания. Самый знаменитый мезальянс сезона — журналисты на части рвали его участников, растаскивая клочья по новостным лентам. Говорят, режиссер-телепат Монтелье даже заинтересовался экранизацией: «Фильм снят по реальным фактам, имевшим место…» — да увлекся другим проектом.

Судите сами:

Отец Пастушки, Марек Геджибош, был гранд-чемпионом породы «цэрбский чувач» по двум версиям: FCI и ICU. Знак «Образцово выращенный», статус «Лучший кобель», многократный «The best of show» — намод, то есть наследственный киноид-модификант в седьмом поколении, Марек являл собой продукт высочайшей пробы.

Его генеалогическое древо потрясало.

Его личная карточка ввергала в трепет.

«Предпочтительный современный тип, — значилось там, — крепкий костяк и выраженный половой диморфизм. Отличный экстерьер, прекрасный темперамент и тип высшей нервной деятельности. Уравновешен, не агрессивен; оборонительная реакция в активной форме. Кожные заболевания, нарушения желудочно-кишечного тракта, кардио-проблемы не зафиксированы. Получен в результате инбридинга на известных производителей; половое поведение в норме.»

Марек (для своих — Принц Марек) числился лучшим из племенных. График вязок был расписан лет на десять вперед. За Принцем становились в очередь. Агент Геджибоша потирал руки, считая гонорары. Если бы не дурацкая любовь, агент стал бы мультимиллионером. Но белокурая девица наступила легкой ножкой на все финансовые планы разом.

В случившемся усматривалось мало хорошего. Ну, например, оба намода, Марек и его пассия, принадлежали к одной породе. «Цэрбский чувач» — этот тип модификаций зарегистрирован, как пастуший, универсально-служебный вариант. Киноиды-чувачи обладали эффектной внешностью. Высокие, поджарые, мускулистые блондины. Бледная кожа аристократов. Темные, живые глаза артистов. Высокий лоб ученого. Спокойный характер, исключительная преданность; стойкость к невзгодам.

Спрос на чувачей в последнее время резко вырос.

Они познакомились в Ральце, на горнолыжном курорте. Яркое солнце, сухой снег, уникальные ландшафты. Трассы всех категорий сложности. Марек наслаждался отдыхом, копя силы перед сезоном выставок. И вдруг в планы вмешалась Ее Величество Судьба. В баре Принц заказал куриные рулетики с брынзой и зеленью.

Рулетики принесла она.

Судьба.

Мать Пастушки, Яся Кронця, пасла отары. Красотка, и никаких особых достоинств сверх того. Это, конечно, если оценивать ее, как прислугу в баре. С середины осени и до весны Яся подрабатывала в «Метелице», обслуживая гостей. Пастбищный сезон закончился, овцы присмотра не требуют. Она была хорошей овчаркой. Чуткой, бдительной; отважной. Бригада пастухов, обслуживающих многочисленные отары Бохина, ценила Ясю.

Непримиримый враг медведей и волков, она дралась, как бешеная.

— Смазливая официанточка? — фыркнул агент, узнав о случившемся. — Боже, сколько я их перелопатил в юности! Марек, ты идиот. Кто тебя заставлял на ней жениться? Беременна? Ну и что? Оставь крошке маленький счетик в провинциальном банчике, и она простит тебе хоть десять абортов подряд! Решила оставить ребенка? Тоже не беда — внебрачному сыну Принца я подыщу хорошую синекуру. За разумный процент, разумеется…

— Заткнись, — ответил Принц.

Агент заткнулся. Он молчал, глядя, как влюбленный Геджибош обустраивает свадьбу, о которой писали на первых страницах «Modi». Он не лез с замечаниями, наблюдая, как Марек пьет красное вино и пропускает тренировки. Он держал язык за зубами, перекраивая графики: выставок, вязок, шоу. Агент очень ценил Принца. И потому решил: лучше обождать, пока клиент перебесится. Семейная жизнь расставит все на свои места. Жена войдет в привычку, муж будет рад сбежать из уютного гнездышка… Мудрый человек, агент помалкивал.

А вот кое-кто не смолчал.

— Принц, ты идиот, — сказал Михал Транер, тоже племенной, но другой породы. — Что ты в ней нашел? Ни кожи, ни рожи…

— Выйдем? — предложил Принц.

К сожалению, никто их не остановил. Слишком многие хотели посмотреть, как красавец Геджибош, цэрбский чувач, пастуший, универсально-служебный вариант, станет драться с Михалом Транером, тоса-ину, бойцово-охранный вариант. Рост одинаковый, вес тоже: Михал принадлежал к среднему типу тоса-ину. Его порода давала набор модификаций, позволяющих сдерживать агрессию. Но Транер был сволочью, а это коррекции не поддается.

— Проклятье! — рявкнул агент Геджибоша, узнав о трагедии. — Нет, я отказываюсь понимать…

Говорят, он даже вытер слезу клетчатым платком. Вряд ли: плачущий агент — штука фантастическая. Но так или иначе, он приехал к Мареку в больницу, и сидел в коридоре, потому что в палату его не пустили, и читал вердикт врачей о «травмах, несовместимых с жизнью», и стоял на кладбище, одетый в черный костюм, и с большим чувством произнес надгробную речь.

А Михал Транер скончался шестью часами раньше. Потому что у любви, не терпящей оскорблений — острые клыки и мертвая хватка. Какой бы породы она ни была, любовь.

Яся Геджибош, в девичестве — Кронця, осталась вдовой. Через два месяца, в родильном доме спецпитомника «Чувач», она родила девочку. Ребенку дали имя — Марийка. Но чаще молодая вдова звала дочь Принцессой. Им, младенцу и матери, не пришлось бедствовать. Яся даже отказалась от пособия, которое ей назначил Совет пастушьих общин Брохина. Агент покойного мужа, ворча и ругаясь, обеспечил вдову клиента до конца ее дней.

Яся даже не знала, что у Марека столько денег.

Специалисты питомника всесторонне изучили данные ребенка. Вердикт гласил: без дефектов, класс «1-А». Неплохо: у Яси был «1-АС». Но элитный класс отца девочке не передался. Помимо наследственных, Марийке в питомнике обеспечили курс дополнительных модификаций. Регистрация, оформление документов — и прощай, питомник.

До шести лет — дома.

Средняя школа № 4 города Плетовца.

Курсы при Ветеринарной академии — специально для чувачей-киноидов. Диплом по дрессировке, включающей защитные навыки — категория IPO В+С. Диплом по типовым видам послушания — категория IPO-BH. Диплом зоотехника на тему: «Индивидуальная бонитировка ягнят при отъеме от маток».

С двадцати лет — работа на пастбищах. Сперва — курсовая практика, затем — контракт. Мать трудилась неподалеку, направляя и подсказывая. В средствах женщины не нуждались. Просто киноидам надо выполнять предназначение — без этого они хиреют. Даже Принц Марек, мир его праху, в паузах между выставками отправлялся в горы — не на курорт, а к отарам. Раз-два в год, не реже; на пару недель.

Намоды, они такие.

Марийке исполнилось двадцать пять, когда ее со стадом в двести пятьдесят голов отправили в Рейхац — столицу Бохина. Она еще хихикала всю дорогу: на каждый год моей жизни по десять голов! Надо же! Овцы предназначались зоопарку, в качестве пищи для хищников. Марийка, мамина Принцесса, не витала в облаках. Специализируясь на тонкорунных овцах, предпочитая стричь, а не резать, она тем не менее чудесно понимала: мир полон мясоедов. Люди, звери, птицы…

В конце концов, Марийка тоже не была вегетарианкой.

Она пригнала стадо в зоопарк. Подписала накладные, проследила за прочими формальностями. Съела гуляш с рисом, сев за столик в открытом кафе. Улыбнулась симпатичному голографу с обезьянкой. И, влекомая любопытством, пошла смотреть животных.

Зря.

В павильон хищников на днях завезли мешкопсов — сумчатых волков с Мамарераки. Крупные, свыше 2-х метров длины, не считая метрового хвоста, мешкопсы славились как злостные истребители овец. Фермеры-мамареракцы едва не выбили их под корень, спасая отары, да вовремя опомнились. Зоопарки хорошо платили за разные редкости. Администрация зоопарка даже устроила для богатеньких и пресыщенных гостей аттракцион — в вольер запускались две-три живые овцы, и зверюги лихо расправлялись с добычей, к восторгу кровожадных зевак.

Серо-желтые, с шоколадными полосами на спине, мешкопсы атаковали, будто зубастые осы. А уж как они зевали после обеда — это вообще песня. Их пасти раскрывались непомерно широко. Челюсти образовывали практически прямую линию — змеи, и только! Честное слово, зрелище стоило потраченных денег.

У Марийки не было пригласительного билета на аттракцион. Но утром ей выдали временное удостоверение сотрудника зоопарка — так поступали всегда, для простоты взаимоотношений. И не надо всякий раз оформлять пропуск туда-сюда, и девушке — удовольствие.

Пусть гуляет, смотрит.

Администрация забыла принять во внимание киноидную сущность Марийки. Сумчатых волков от зрителей отгораживал силовой барьер. Чувачи-киноиды без разбега берут до двух метров. С разбега — два метра семьдесят сантиметров. Барьер был более чем трехметровым. Но за барьером хищники резали овец.

Зеваки расхохотались, когда милая блондинка прыгнула и сорвалась, отброшена защитным полем. Она сделала вторую попытку. И третью.

А после шестой неудачи кинулась на зрителей.

Что-то непоправимо сломалось в ее мозгу. Сумчатые волки оказались вне вольера. Хохот превратился в лай. Белозубые ухмылки — в оскаленные пасти. Жажда зрелищ — в жажду крови. Пресыщенность — в вечный, терзающий внутренности голод.

Убивая, Марийка знала, что поступает правильно.

У ее отца, Принца Марека, пальцевая хватка достигала 25 стандарт-атмосфер. Дочь отстала от блистательного родителя всего на три атмосферы. Зато в ее дипломе стояло: «Злобность — 21 балл. Недостатки (атаки с безопасного расстояния; хватки редкие и неболевые) отсутствуют. Ловкость — 16 баллов. Безукоризненна, под удар не попадает…»

Мешкопсы хрипло лаяли в вольере, поджав хвосты.

Им было страшно.

— Проклятье! — рявкнул бывший агент Марека Геджибоша, узнав из новостей о второй трагедии. — Они что, рехнулись? Кто пустил девочку на кормежку?!

Говорят, он даже набил морду директору зоопарка. Приехал, отыскал и без слов врезал кулаком. Вряд ли: дерущийся агент — штука фантастическая. Но так или иначе, он подключил все связи, нанял лучших адвокатов, и те добились статьи «Убийство в состоянии аффекта».

— Состояние аффекта не лишает лицо, совершившее убийство, вменяемости, — сказал защитник на предварительном слушании. — Оно способно осознавать характер совершаемых действий и руководить ими. Но я настаиваю, что физиологический аффект следует отличать от патологического. Последний отличается глубоким помрачением сознания, что лишает виновного возможности осознавать свои действия и руководить ими. Соответственно, он исключает основания уголовной ответственности. Учитывая специфику наследственных модификаций подзащитной…

Через неделю «Шеол», где ждала решения Марийка, сгинул в червоточине.

Первые три месяца изоляции девушка прожила в каком-то отупении. Жизнь закончилась. Впереди — стена. Ее не слишком волновало происходящее вокруг. Пенетраторы входили в заключенных, избирая жертвы по системе, понятной не более, чем выигрыши в казино. Кучка авторитетных рецидивистов боролась за власть. Им противостояли каторжане — малочисленные, но сплоченные. Остальные ждали, кто победит, чтобы подчиниться.

Никто ничего не понимал.

ЦЭМ впадал в забытье, чтобы вдруг устроить очередной День Гнева. Правила выполнялись, нарушались, игнорировались; в конце концов, установилось шаткое равновесие. Тюремный священник, отец Авель, пытался смирить гневных и защитить слабых. Получалось не слишком хорошо. Внешние контроль-системы тюрьмы захватили прогулочную яхту, выпавшую неподалеку из червоточины. Количество людей на «Шеоле» увеличилось. Марийка улыбалась каждому, но в разговоры не вступала.

Ее не трогали.

Ни авторитеты, ни пенетраторы.

Ступор не прошел даром. Однажды девушке явился Малый Господь в силе и славе. Это случилось в столовой, за ужином. Люди не видели Малого Господа, хотя он сиял огнем и рассыпал искры. Все ослепли душой: жевали, обменивались репликами, строили догадки, когда их спасут. Одна Марийка Геджибош слышала откровение Его, внимая сердцем.

— Я — хозяин стаду Моему, — сказал Малый Господь шепотом, подобным грому. — Я избрал сих ягнят и маток. И ты — пастырь отары Моей.

— Ты — хозяин стада, — ответила Марийка. — Я же недостойна быть пастырем. Избери другого, если волен избирать.

— Гнев Мой велик, — был ответ. — Замолчи, дерзкая, и исполняй.

— Гнев Твой — гроза над перевалом, — согласилась Марийка. — Молчу и исполняю.

— Вы мертвы. Тела ваши — сохлое дерево. Души ваши — ожидание.

— Мы — мертвы. Мы ждем милости Твоей.

— Ангелы Мои заклеймят Осененных тавром избранности. Храните отмеченных до дня, когда они вознесутся с ангелами. Так отдают лучших овец под нож резчика, дабы их плоть напитала собой плоть хозяев.

— Да будет так, — склонила голову Марийка.

— Пути Мои неисповедимы. Я решил, и кто возразит?

— Никто.

— Добро стаду Моему пастись в Шеоле. Кто покусится на добро — умрет второй смертью, без воскресения.

— Да будет так. Я, пастырь, за это в ответе.

Вечером она переговорила с отцом Авелем. Священник был в ужасе. Он пытался вразумить девушку. Объяснить, что видение — не благая весть, а признак помешательства. Бред помраченного рассудка. Признать ЦЭМ, спрятанный в глубинах тюрьмы, за Господа, да еще с кощунственной приставкой «Малый» — святотатство. Люди — не стадо, говорил отец Авель. Флуктуации — не ангелы. Ты — не пастырь.

— Дочь моя, тебе надо отдохнуть, успокоиться…

— Я спокойна, — улыбнулась Марийка. — Не отдых нужен мне, а работа.

Она и дома, в Бохине, отличалась религиозностью. Вместе с матерью регулярно посещала церковь. Постилась, молилась перед едой и на ночь. В нюансы веры девушка не вникала. Есть высшая сила, за ней право решать. Добрым — рай, злым — ад. Честность и смирение — добродетели. Злоба и ненависть — пороки. Весной плетут венки и бросают на реку. Если прочитать молитву с душевной искренностью, вода принесет венок суженому.

Духа-искусителя гонят веником из ольхи.

Такие люди, как Марийка, могут переходить из одной веры в другую, даже не заметив этого. Овцам все равно, на какой лужайке пастись. Собаке без разницы, какое стадо охранять.

«Главный недостаток обычного человека, — писал отец Авель в дневнике, — это его полное религиозное невежество. В нем есть общее покаянное чувство и сознание греховности, но нет ясного представления о реальном грехе и нет навыка анализировать свою жизнь и замечать грехи. Оттого на исповеди почти всегда однообразно-убийственное: «Грешен, отец мой!». Так продолжается до тех пор, пока гром не грянет.»

Для Марийки гром грянул.

Я счастлива, думала девушка. Я знаю, зачем жить. Специфика киноида, умноженная на уникальность ситуации, проявила себя с особенной резкостью. Марийка нуждалась в хозяине, и хозяин возник. Она нуждалась в отаре, и отара появилась. Ей требовались враги, покушающиеся на власть над отарой, хищники, что отбивают слабых овец — и это ей даровали.

Чудо, смеялась Марийка.

Двое наслаждались счастьем: Толстый Ува и Марийка Геджибош.

Единственный фактор, не умещающийся в привычные рамки — флуктуации, которые парили вокруг Шеола, пользуясь тюрьмой по своему разумению — также нашел место в картине мира. Честно говоря, сперва девушка чуть не сошла с ума, раздираемая противоречиями. Овчарка, не способная противостоять ворам и хищникам? Вилять хвостом, когда надо скалить зубы?

От безумия ее спасла перемена знака. Если проблему нельзя решить, ее надо переименовать. Если негатив вне твоей власти, он должен стать позитивом. Захват тела пенетратором — Осенение. Жизнь захваченного — благодать. Уничтожение тела — вознесение.

Хищники, терроризирующие отару, фактически превратились в друзей Хозяина. Друзья пользовались стадом для собственных нужд, при Его одобрении. Значит, овчарке нечего смущаться. Отец Авель называл души, прозябающие в Шеоле — рефаимами. Бессильными. Это правильно — раз овца бессильна возразить резнику или стригалю, значит, прими судьбу как должное, а там и как единственно верное.

Зачеркни минус — он превратится в плюс.

Возрадуйтесь и надейтесь!

Во время ближайшего завтрака она забралась на стол и начала проповедовать. Отец Авель плакал, слушая жуткую смесь первобытных воззрений, основ веры и наивных представлений самой Марийки. Он узнавал в ее речи обрывки собственных проповедей. Во всяком случае, его увлечение теорией Шеола, как гетто для душ-теней, рефаимов-бессильных, ждущих Дня Восстания, явно оказало влияние на заключенную Геджибош.

Аналогия мистического Шеола с реальной тюрьмой была любимой темой отца Авеля. И вот — зерно упало на благодатную почву, дав обильные всходы.

Священник ужасался: неужели это я толкнул невинную девицу на путь ереси? Поздно — от него больше ничего не зависело. Отец Авель не знал, что именно сегодня он стал превращаться в Авеля О'Нейли, летописца. Старт коренных изменений личности — умение промолчать, боясь насилия, когда все твое естество требует вмешательства.

Но путь мученика страшил отца Авеля.

Зато авторитеты не промолчали. Троих Марийка убила «второй смертью, без воскресения» прямо здесь, на глазах собравшихся. Это произошло быстрее, чем дубль-система успела отреагировать и включить парализатор. Столовая относилась к тем местам, где насилие контролировалось. Но программа «следаков» не была рассчитана на киноидов-намодов.

Стадо притихло, вдыхая свежий запах крови. Парализованная, девушка упала на труп одного из «еретиков». Примчавшись на вызов, кибер-тележка отвезла ее в карцер. Марийке повезло: очередной День Гнева грянул быстро, спустя двое суток, и карцер открылся.

К стаду вернулась не Марийка Геджибош, а Пастушка.

— Я молилась в уединении, — сказал она, превращая карцер в келью святой. — Малый Господь снизошел ко мне. Покой — вот наша участь. Покой и ожидание. Кто не согласен — зверь, пожирающий малых сих. Я охраню верных от зверя.

Ее слушали.

Присутствие собаки благотворно для овец.

Малый Господь временами являлся Пастушке, обустраивающей Шеол. В огне, в сиянии, он был очень похож на Принца Марека — гранд-чемпиона породы «цэрбский чувач», обладателя знака «Образцово выращенный» и статуса «Лучший кобель», трагически погибшего в честном бою.

Отец, которого Марийка никогда не видела живым, направлял дочь.

Глава девятая. Наперегонки с бомбой

I

— Кажется, все, — прислушиваясь, сказал Авель О'Нейли. — Быстро оно в последнее время. Быстро и часто. К чему бы?

— В каком смысле?

Лючано ничего не понял. Он еще не до конца отошел от рассказа о судьбе Пастушки. Ему было жаль девушку. И от жалости становилось страшно — за себя, в первую очередь. Да, эгоизм, постыдное чувство. Страх за друзей — дело благородное, а за собственную задницу — увы. Но, право слово, он боялся «вождя вождей» больше, нежели пенетратора, во второй раз поселившегося в Тарталье.

Страх жевал печень и ухмылялся, скотина.

— В прямом. Перед вашим явлением в «Шеол» тоже был День Гнева. Около восьми часов длился, если не ошибаюсь. Закончился буквально перед нашим знакомством. Пастушка вас учуяла, велела Добрым Братьям ее сопровождать. Ну и остальные потянулись… Кстати, как вас занесло в нашу дыру? Челноком, что ли?

— На антисе прилетели.

— Э-э… в каком смысле? — повторил Авель недавнюю реплику невропаста.

— В прямом. Точнее, в антисе. В составе антиса.

— Где, извините?

— Ну, внутри!

Заботливо, с трогательным участием летописец подлил собеседнику чаю. Они уже трижды или четырежды заливали кипятком первоначальную горсть «Улитки Мао». Сорт не был предназначен для большого количества заварок. Напиток сделался жидким, аромат исчез; лишь на языке оставался маслянистый привкус. Дурак обвинил бы Авеля в жадности. Умный оценил бы доверие. Такую драгоценность, как чай, надо беречь. И угощать только приглянувшихся людей, оказывая великую честь.

Иди знай, когда удастся пополнить запасы…

— Внутри? Так, как пенетраторы селятся в нас?

— Примерно. Но без захвата контроля.

— Позвольте спросить, кто из вас антис? Который, судя по вашему заявлению, позволяет селиться у него внутри? Помпилианец? Нет, у них нет своих антисов… Один из вехденов?

— Никто. Антис улетел.

— Ага, значит, улетел…

— Да. Есть шанс, что он вернется за нами. Но я не стал бы слишком надеяться.

— Извините за прямоту, друг мой… Я не психиатр. Я священник, и то бывший. Вряд ли я теперь сумею помочь вашей душе. Но рассудок… Здесь, в «Шеоле», надо беречь рассудок. Считайте, я вам поверил. Остальным и вовсе-то без разницы. И тем не менее, постарайтесь остаться в здравом уме. Не обижайтесь, а? Будет огорчительно, если…

Лючано не слушал его. Верит летописец, сомневается, считает гостя лжецом или душевнобольным — неважно. Важно другое, то, что выпирало углами, не укладываясь в ясную схему. Он перебирал воспоминания о Дне Гнева, пытаясь вычленить накладку. Суматоха в коридорах. Антония бьет током. Юлию блокирует в камере. Пастушка укрощает стихию людского безумия, вынося шефа охраны из запретной зоны… ЦЭМ долдонит инструкцию… исповедальня…

Есть! Нашел!

— Скажите, Авель: почему ЦЭМ позволяет ей манкировать приказами? Все бегут в камеры, одна Пастушка творит, что хочет. Рычит, носится туда-сюда… Кстати, куда она поволокла нашего друга?

— В лазарет, — летописец с грустью смотрел в чашку: там остался глоток, и баста. — Куда еще? Не волнуйтесь, у нас хороший лазарет. Вылечат. Не таких на ноги поднимали.

На главный вопрос он не торопился отвечать.

— Я разговаривал с Толстым Увой, — свернул с темы Авель О'Нейли. — Ува сказал, вы с ним сидели вместе. Это правда?

— Правда.

— У вас практиковался режим сотрудничества?

— Конечно.

«Я сам мотал срок в этом режиме. Младшим экзекутором», — хотел добавить Лючано, но прикусил язык. Мало ли кому разболтает это «мерин»? Не всем рецидивистам, а в «Шеоле» безусловно остался кое-кто из матерых сидельцев, по сердцу «трудняки», как звали сотрудничающих по тюрьмам. Особенно экзекуторы…

— И как переводили заключенных в этот режим?

— Кто-то из реальных сотрудников Мей-Гиле давал рекомендацию. К примеру, старший экзекутор Гишер. Потом заключенный писал заявление. Формальность, если все решено заранее. Начальник тюрьмы ставил подпись, и дело в шляпе.

— Теперь сделайте поправку на нашу автоматику. Действия заключенных фиксируются «следаками». Если они совпадают с «паспортом сотрудничества» — есть такая программа — ЦЭМ или дубль-система фиксируют сей факт. Общий порядок превыше мелких нюансов. Пастушка минимизирует проблемы с выполнением команд ЦЭМа. Она несет раненого в лазарет, гасит очаги агрессии… Естественно, что ей позволяется больше других. Права и обязанности дежурного по камере, или старшего по блоку…

Объяснение казалось логичным. Тарталья кивнул и содрогнулся: чертов страх вгрызся в печенку — до сердцевины. Извернувшись странным образом, страх поменял имя. Теперь он перестал урчать Пастушкиным баритоном. Зато у жуткого чувства (предчувствия?) отросли длинные, черные как смоль волосы со стальными крючками на концах.

О профессор Мваунгве, психиатр-горилла, где ты?

— Лоа биби Руф в кризисной ситуации делается агрессивен. Конкурент подавляется, либо иным способом утрачивает роль лидера. После кризиса у больной возникает прогрессирующий комплекс жертвы…

— Это лечится?

— Я, конечно, стабилизирую вибрации… Но никаких гарантий, что это не проявится снова. Мои рекомендации: избегать кризисных ситуаций. Присутствие на парадах, демонстрациях, публичных торжествах, массовых религиозных служениях…

Он представил, что случилось бы, начнись у Юлии приступ, и закрыл глаза. Пришлось ждать, пока отступит головокружение. Словно воздвигся на краю Башни Молчания, заглянул в бездну, где зубастые птицы рвали облака в клочья; словно в воображении пережил смертельный полет, пятясь назад с уверенностью, что валишься в пропасть.

Запертая камера не спасла бы рефаимов от влияния помпилианки. Радиус действия приступа вполне позволял накрыть если не всю тюрьму, то большую ее часть. «Вождь вождей» просто обязана была спровоцировать госпожу Руф на вмешательство. Религиозный и социальный лидер, с четким спектром проявлений власти; эмоциональный фон ситуации зашкаливает за мыслимые пределы…

Что остановило приступ?

Сама Юлия удержалась на опасной грани, силой воли смирив болезнь, или киноидная сущность Пастушки остановила помпилианку, не дав сходу включиться в конфликт — это оставалось загадкой. Авель сказал, Дни Гнева в последнее время зачастили. Когда сорвется обезрабленная Юлия, антис-недоделка? — завтра? через неделю?!

— Вам плохо? Вот, выпейте…

Жидкость обожгла горло, комом огня провалившись в пищевод. Ударил хмель, расслабляя, отодвигая проблемы на задний план. Тарталья закашлялся, восстанавливая дыхание. Градусов пятьдесят, не меньше…

— Что это?

— Самогон. Гнал тут один, на буксире. В оранжерее уйма клубеньковых лиан, для этого дела — лучше не придумаешь. Ну, ясное дело, втайне от Пастушки. Чрезмерно не пил, чтоб не заметили; со мной менялся — на разговоры по душам. Очень уж любил поговорить. Жаль, запасы кончаются, а обновить не у кого.

— Куда он делся, ваш самогонщик?

— Вознесся. Я и не знал, что он — Осененный. Он смеялся: пьяниц, мол, флуктуации обходят десятой дорогой. А в столовой, за ужином, раз — и расточился. Еще чуть-чуть?

— Ага…

— Хорошо, что я хранил остаток. Пригодилось.

— Скажите, Авель… Я так понимаю, вы помогаете любому, кто ищет выход. Почему? Лишь потому, что не хотите умереть в «Шеоле»?

— Потому что я больше не верю в спасение. Ни в малое, ни в главное, так сказать. Утратил веру. Ужасно, не правда ли? Вот и таскаюсь за теми, кто еще верит. Будто дозу клянчу. Раз сам не в силах, хоть у вас подзаряжусь. Как «Вампир». Теперь зажуйте этими зернышками. Запах отобьют…

— Обед! — уведомила акуст-линза под потолком. — Всем заключенным: пройти в столовую согласно распорядку! Повторяю…

II

Бижана с Залем, машущих ему руками, Лючано увидел, едва войдя в столовую. За столом, где окопались вехдены, Юлия с легатом и адвокат-вудуни, оставалось свободным одно место. Выстояв короткую очередь и получив свою пайку, кукольник не замедлил занять предложенный стул. Летописец расположился по соседству, в компании юных гематров, двух охранников госпожи Руф и навигатора с «Герсилии». Вдоль прохода с грацией танцора прогуливался голем, по обыкновению что-то мелодично мурлыча себе под нос.

Обедавшие поблизости рефаимы косились на голема с заметной опаской. Весть о конфликте Эдама с братом Увой успела облететь «Шеол».

— Приятного аппетита, дамы и господа.

— Ну вы и оптимист, Борготта!

Тумидус уставился на кукольника, силясь понять: издевается над ними ходячее недоразумение, или просто ляпнуло, не подумавши? Откуда возьмется «приятный аппетит», если на обед тебе выдали вот это?! В пластиковом судке пенилось суфле сине-зеленого цвета с белесыми прожилками. А запах, черт побери, запах…

Так пахнет лишь исключительно здоровая и полезная пища.

— Рыбогриб! — с радостью возвестил из-за спины О'Нейли. — Хвала небесам! Наконец-то мясофрукты иссякли…

Восторг летописца остался неразделенным. «Неофиты» без энтузиазма ковыряли ложками подозрительную массу. Ложечку за папу, ложечку за маму, за тетушку Фелицию, за маэстро Карла… «За меня не надо!» — воскликнул Гишер, сбив Лючано с ритма. Рыбогриб, войдя в контакт с крепким самогоном, опасно забурлил в желудке.

Икнув, невропаст решил переждать бурление.

Он не успел снова взяться за ложку, как к их столу подошла Пастушка. Учуяв запах спиртного, киноид с укоризной покосилась на Тарталью, но бранить раздумала.

— Вашего друга я отнесла в лазарет, — без предисловий сообщила она.

— Что с ним?

— Я не врач, — Пастушка излучала доброжелательность и искреннее участие. Теперь она говорила только с Юлией, безошибочно распознав в ней «хозяйку» Антония. — Автослуги Малого Господа поместили его в кокон милосердия. Надеюсь, он поправится. Прошу вас в дальнейшем не выходить из повиновения. Для вашего же блага. Малый Господь плачет, карая детей своих. Внемлите Ему — и воздастся вам.

Девушка обвела взглядом сидящих за столом, словно очерчивая невидимую границу круга. Так шаманы-аримы на островах Кемчуги заключают себя и соплеменников в круг из порошка «сугуй-ма»: молотые раковины, стружка кокоса, толченые кости младенца — для защиты от злых духов.

Из круга выходили не все. Злые духи требовали откупного.

— Сегодня у вас особый день. После ужина задержитесь в столовой. Вам предстоит Посвящение.

— Во что же нас будут посвящать? И, главное, каким образом?

Ядовитый скептицизм Тумидуса вдребезги разбился о броню невозмутимости Пастушки.

— Вы расскажете общине о своей прошлой жизни. И оставите ее позади. Сбросите, как старую одежду. Взамен получите новую: и одежду, и жизнь. Станете рефаимами: бессильными и спокойными.

— Спасибо за доверие! — не удержался Лючано.

Легат тоже хотел добавить что-то едкое, но передумал, уставившись в тарелку со злополучным рыбогрибом. Пастушка кивнула, выказывая удовлетворение, и направилась прочь. Грацией она могла соперничать с големом.

— Правила лучше не нарушать. Особенно в Дни Гнева, — вмешался летописец. — А еще «Вампир» время от времени отправляет заключенных-энергетов на подзарядку накопителей «Шеола». Сопротивляться не рекомендую. Накопители под любой вид энергии заточены: гематрицы, внутренний огонь, Лоа-элементали — сожрет, упырь, и добавку попросит. Вы свою порцию доедать не будете? Дайте мне, я нынче как с голодного края…

— Дядя Авель! Где у вас данные по контролю над насилием? — без церемоний прервала летописца Джессика. Близнецы успели вновь завладеть планшетом О'Нейли и с увлечением рылись в записях бывшего священника.

Вехдены и легат дружно поднялись из-за стола. К ним присоединился навигатор «Герсилии», и все четверо двинулись к выходу, что-то тихо обсуждая на ходу. «Молодцы! — одобрил Гишер. — Диверсия — сестра экзекуции. Обе подготовки требуют…»

— Юлия, с вами все в порядке?

— Да.

— Как вы себя чувствуете?

Мысль о возможном приступе не давала Лючано покоя. Он волновался за помпилианку. Корил себя за то, что не успел подарить ей розу. И вообще… Мысли путались. Самогон, подлец, оказался ядреней, чем предполагалось вначале.

— Лучше, чем когда-либо. Меня ударило током, мой начальник охраны валяется в лазарете; и все мы заперты в тюрьме-психушке, вокруг которой роятся пенетраторы… Минус эти пустяки, и я в раю. Спасибо за заботу, Борготта. Извините, мне нужно побыть одной.

Фионина Вамбугу дождалась, пока госпожа Руф в сопровождении охранников удалится, и обернулась к разобиженному клиенту.

— У меня к вам разговор, Борготта. Я жду вас снаружи.

Лишь сейчас кукольник обратил внимание, что судок вудуни пуст. Даже банка из-под «Сока мультиягодного сбалансированного» успела самоуничтожиться. Адвокат терпеливо сидела за столом с единственной целью: остаться с Лючано наедине.

Жадно выхлебав свою порцию сока — откуда ни возьмись, напал жуткий «сушняк» — Тарталья последовал за вудуни. Адвокат нашлась у первой развилки. Молча махнув изящной ручкой — за мной, мол! — она свернула направо. В этой части «Шеола» Лючано еще не бывал. Собственно, он почти нигде тут не бывал, и не стремился. Вскоре они оказались в пыльном техническом тоннеле. Половина светильников, встроенных в потолок, не горела. В тишине и полумраке шаги людей звучали со зловещей гулкостью.

— Надеюсь, нам никто не помешает, — вудуни остановилась перед запертой дверью, которой заканчивался коридор. — У меня есть идея, как нам выбраться отсюда. Или хотя бы заставить ЦЭМ связаться с внешним миром.

— Фионина, дорогая! — Лючано страстно захотелось обнять и расцеловать спасительницу. С огромным трудом он сдержался. — Вы — лучший адвокат в Галактике! Защитница обездоленных! Рассчитывайте на меня! Только… А почему вы не поделились своей идеей с остальными?

Страшное подозрение закралось в душу. Выбраться? Нам? В смысле, нам двоим, и никому больше? Нет, капрал Тарталья не предаст друзей! Чертов самогон, в голове сплошная каша…

— Я не до конца уверена в успехе. Если нас постигнет неудача, про запас останется план господ диверсантов. Не стоит мешать им. Мы бы погрязли в спорах, какой план лучше, а время дорого. Без нас они обойдутся, так что действуем параллельно. Вернее, на опережение.

— В смысле?

Адвокат с досадой воззрилась на тупого клиента.

— Вы пьяны, Борготта? Хотя нет, откуда здесь выпивка… В том смысле, что мы должны успеть раньше. А в случае нашего провала — пусть взрывают переборки. Еще вопросы есть?

— Н-нет…

— Пока не известно, какой из кораблей отстрелят и уничтожат. Значит, вехдены вряд ли сразу приступят к синтезу взрывчатки — слишком рискованно. Время терпит. Вы готовы следовать моим инструкциям?

— Готов! Что прикажете, мой генерал?

— Находиться рядом со мной и выполнять все мои указания. Не тревожьтесь, от вас не потребуется ничего особенного.

Синьора Вамбугу загадочно улыбнулась, став вдесятеро очаровательней.

— Ну вот! — дурашливо расстроился Лючано, ощутив игривость духа. — А я надеялся, что вы потребуете от меня подвигов! Мне это раз плюнуть…

Вудуни игру не поддержала. Улыбка исчезла с ее лица; быстрым шагом Фионина двинулась в глубь станции. Тарталья едва поспевал за ней, мигом вспотев. Серые безликие коридоры, как близнецы похожие друг на друга. Ряды дверей; вся разница, что те открыты, а эти закрыты. На одной двери, нарушая общую монотонность, розовой люминисцентной краской было тщательно выведено нецензурное слово.

На унилингве, чтоб каждый понял.

Они остановились на перекрестке. Светильник под потолком нервно мигал, жужжа и потрескивая. Он грозил вот-вот разлететься фейерверком искр, словно тело рефаима, покидаемое захватчиком-пенетратором. В мозгу начал пульсировать утихший было «ментальный нарыв» — то ли подселенец предпринимал очередную попытку достучаться до белкового носителя, то ли самогон усваивался организмом.

«Кыш! — отмахнулся Лючано от обоих. — Не до вас сейчас…»

— Примите адвокатский запрос!

На стене обнаружился монитор внутренней связи. Стало ясно: вудуни направлялась именно к нему. Она говорила отчетливо и громко, встав напротив следящей камеры монитора. С минуту ничего не происходило. Потом на панели замигал зеленый огонек, раздалось еле слышное гудение, и над головами людей сконденсировалась акустическая линза.

— Пройдите идентификацию личности для подтверждения ваших полномочий.

Голос был серый, равнодушный, механический; подстать окружающей обстановке. Из монитора выдвинулась гибкая гофрированная «кишка» с овальной пластиной на конце. Покачиваясь, как змея под дудку факира, «кишка» приблизилась к Фионине. Но так и не смогла замереть, продолжая конвульсивно подергиваться перед лицом женщины — кобра-эпилептичка, грозная и непредсказуемая.

Вудуни понадобилось несколько секунд, чтобы уловить ритм колебаний. Поймав миг «зависания», адвокат точным движением приложила к пластине ладонь. Из акустической линзы послышался шелест бумаги, сминаемой в пальцах. Металлический щелчок. Еще один.

Тишина.

— Фионина Вамбугу, гражданство: Китта, система Альфы Паука. Лицензия на право занятий адвокатской деятельностью № 34/548 выдана квалификацинной комиссией Управления юстиции Хунгакампы. Ваши полномочия подтверждены. Изложите запрос.

— Мне необходимо встретиться со своим подзащитным.

— Как зовут подзащитного?

— Лючано Борготта. Гражданство: Борго…

— Созвездие Филина, — шепотом подсказал Тарталья. — Система Зи-Хве.

Вудуни громко повторила его подсказку.

Линза явственно икнула, словно подавившись адвокатским запросом — и надолго замолчала. «Зачем вы требуете встречи со мной, когда я стою рядом?» — хотел спросить Лючано. Но не спросил. И, наверное, правильно сделал.

«Еще ляпнешь что-нибудь невпопад! И все ухищрения адвоката пойдут прахом…»

Монитор загудел. «Подзащитный» на всякий случай отодвинулся от него подальше: того и гляди, перегреется, вспыхнет и разлетится на куски. В подтверждение опасений на панели замигали два красных огонька. Однако взрыв откладывался. Гул оборвался, линза прокашлялась и объявила:

— Заключенный Лючано Борготта в списках отсутствует.

— Это ошибка. Я настаиваю на встрече. По моим сведениям, Лючано Борготта находится в пересыльной тюрьме «Шеол». Я требую провести общую проверку среди заключенных и найти моего подзащитного.

Красные огоньки на панели погасли. Вместо них засветились три зеленых. Два горели ровно, третий с отчаянием моргал. Линза задумчиво пожужжала и сообщила:

— Начинаю видеопроверку.

Плоский дисплей монитора ожил. По нему побежали яркие сполохи, рассыпался рой сиреневых светлячков, и наконец, со скоростью, не позволявшей человеческому глазу всмотреться, замелькали лица рефаимов. Часть — из файлов картотеки, часть — схваченные «стоп-кадром» в реальном времени.

Вскоре Лючано увидел на дисплее себя. Задрав голову вверх, утрированный крошка-Тарталья с огромной головой и непропорционально маленьким туловищем пялился на монитор, висящий под потолком. Урод до слез напоминал демонстрацию птицы Шам-Марг в рубке искалеченного «Нейрама».

— Пройдите идентификацию личности.

К нему заструилась знакомая «кишка» с пластиной. Тремор у кишки никуда не делся, влепить ладонь в пластину удалось, в отличие от ловкой вудуни, лишь с пятого раза.

— Лючано Борготта обнаружен и идентифицирован.

Почудилось Тарталье, или в механическом голосе действительно пробились нотки самодовольства: вот, мол, каков я молодец!

— Повторяю адвокатский запрос: мне необходимо встретиться с подзащитным.

— Подтвердите, что Лючано Борготта является вашим клиентом!

Вихляясь и подергиваясь, кишка двинулась к вудуни. Лючано слышал или читал где-то, что основные базы данных, в том числе перечень клиентов, у любого уважающего себя адвоката всегда под рукой. В виде имплантированного устройства долговременной памяти, микрочипа… Теперь он впервые получил возможность лично убедиться в правдивости слухов.

Изящные ноготки Фионины отстучали дробь стакатто по пластине идентификатора, и «кишка» втянулась в недра монитора. Не оставалось сомнений: ногти красавицы-вудуни представляли собой жесткие бионакопители информации с интерфейсом распознавания и ввода-вывода.

Тарталья глянул на собственный ноготь-имплантант, сделал сам себе неприличный жест, намекая на успех текущей операции, и глупо хихикнул.

— Подтверждение принято. Ваш запрос удовлетворен. Проследуйте в комнату для свиданий.

То, что подзащитный Борготта в данный момент находится рядом с адвокатом, систему нимало не заботило. Автоматика действовала по заложенной в нее программе. Над монитором всплыл желтый «светлячок». Чуть поколебавшись в прямом и переносном смысле, он медленно полетел в уходящий направо коридор.

— Что вы здесь делаете?

Объявившись из левого коридора, Пастушка не скрывала раздражения. В баритоне ее таилось сердитое ворчание невпопад разбуженной собаки. Пастушка была одна, без привычной свиты из Добрых Братьев. Но это ничего не значило: Лючано хорошо представлял себе возможности намода. Хмельные пары улетучились, он стремительно трезвел, будто свалившись в холодную воду. Мало ли, что взбредет в голову взбалмошной… суке?!

— Выполняю свои прямые обязанности, — с профессинальной вежливостью ответила черная женщина белой. — Я, если вам это неизвестно, адвокат бааса Борготты. Мне необходимо побеседовать с ним в конфиденциальной обстановке. Я подала запрос, и запрос был удовлетворен. Вас что-то смущает?

— Вы обратились к Малому Господу?! Этого не следует делать!

Слова Фионины еще больше взволновали Пастушку. Неофиты посмели напрямую общаться с божеством Шеола? Посягнули на чужую привилегию?! Малый Господь избрал посредником, поставил пастырем над рефаимами не их, отнюдь не их — чужих, паршивых овец, явившихся то ли пополнить стадо, то ли испортить…

— Адвокат Фионина Вамбугу! — очнулась акуст-линза. — Повторяю: следуйте за указателем в комнату для свиданий. Повторяю…

«Светлячок» завис под потолком, поджидая вудуни.

— Слышите? Меня зовут. Надеюсь, вы не станете препятствовать, если я проследую туда, куда мне велели?

Разговор адвокат провела мастерски. «Меня зовут», «не станете препятствовать», «мне велели» — ключевые слова при внешней нейтральности влияли на религиозную фанатичку с эффектом дубины, опустившейся на темя. На миг утратив дар речи, блондинка замотала головой — точь-в-точь пес, отгоняющий муху. Потом энергично кивнула по-человечески: не возражаю, ни капельки!

Впервые с момента Большого Исхода она слышала наяву, как Малый Господь обращается к конкретному обитателю Шеола. Не обычный приказ без промедления покинуть или, напротив, занять камеру — о, нет, здесь крылась великая тайна! Неужели у Него появилась новая избранница? Противиться Его воле?! — лучше умереть. Что-то необратимо сдвинулось в привычном, обжитом мире, окружавшем Марийку Геджибош. Понятное и, казалось, незыблемое мироустройство Шеола дало трещину.

Вудуни направилась за «светлячком». Лючано сунулся было за адвокатом, но из стены угрожающе выдвинулся стержень разрядника, и кукольник поспешил отступить.

— Заключенный Лючано Борготта! Вам надлежит немедленно прибыть в комнату для свиданий. Вас ожидает адвокат. Следуйте за красным курсором на полу. Повторяю…

На полу под ногами возникла красная мигающая стрелка. Резвей крысы она двинулась прочь. Но не в том направлении, где скрылась вудуни, а в прямо противоположном. Лючано оглянулся на Пастушку, растерянную и безмолвную, развел руками: приказ есть приказ.

И побежал за курсором.

III

«Как синьоре Вамбугу, так желтый светлячок. А как нам, невропастам, так красная стрелка, — ворчал издалека маэстро Карл. — Мигает, юлит, глаза раздражает…» Курсор и впрямь мигал на редкость противно. У Лючано даже голова разболелась: Королева Боль намекала верному вассалу, что не намерена оставлять его своей милостью.

Путь занял минут десять. Рефаимы, попадаясь по дороге, обалдело таращились вслед человеку, следующему за красной «крысой». Такого здесь не видывали. Окликнуть Лючано, спросить, что происходит, или просто увязаться за ним никто не отважился.

Наконец «крыса» шмыгнула к запертой двустворчатой бронедвери, нырнула в щель и сгинула.

— Стоять! Лицом к стене!

Тарталья повиновался. В боку кололо, сердце грозило взломать грудную клетку. За спиной послышалось шипение сжатого воздуха, лязг и противный скрип изрядно заржавевшего механизма.

— Следуйте дальше!

Створки разъехались наполовину — и застряли намертво. Впрочем, ширины открывшегося прохода хватало, чтобы не слишком толстый человек мог войти.

— Время свидания с адвокатом — 30 минут. В течение свидания с места не вставать до подачи сигнала. Вопросы есть?

— Вопросов нет, — буркнул Лючано.

— Входите. Через десять секунд начнется отсчет времени свидания. Повторяю…

Он протиснулся между заклиненными створками. Комната для свиданий оказалась квадратной, десять на десять шагов. В центре — стол-прямоугольник из прочного и негорючего металлопласта. Два наглухо вмонтированные в пол кресла, одно напротив другого. В дальнем успела расположиться Фионина. За спиной вудуни виднелась вторая бронедверь. В отличие от той, через которую вошел Лючано, ее створки были открыты полностью.

— Присаживайтесь.

С гостеприимством хозяйки, заждавшейся дорогого гостя, вудуни указала на свободное кресло. Тарталья сел и поерзал, устраиваясь.

— Пока все идет, как я и предполагала, — с удовлетворением сообщила адвокат. — По окончании свидания я приступлю к реализации второй части моего плана.

— А вы не опасаетесь…

Лючано кивнул на стены, у которых, как известно, имеются уши.

— Не опасаюсь! — рассмеялась синьора Вамбугу. — Разговор адвоката с клиентом записывать запрещено. Это закон. Во всех тюрьмах он соблюдается без обиняков. А даже если бы не соблюдался… Сами подумайте: подслушать, проанализировать, понять, что мы задумали, и предпринять на основе этой информации некие контрдействия… Для автоматики «Шеола» — нереально. А ЦЭМ «спит». Да и он с такой задачей вряд ли справился бы. Расслабьтесь, Борготта. Мы в относительной безопасности.

— Тогда объясните мне, зачем весь этот цирк со свиданием?

Вудуни потянулась в кресле — черная кошка, укравшая горшок со сметаной из-под носа кладовщика. Только что не мурлыкала, хитрюга!

— Я создаю ситуацию. Законы, правила и инструкции — величайшее изобретение Человечества. Умея ими пользоваться, можно свернуть горы. Искренне надеюсь, что наш случай — не исключение.

— И как свидание с клиентом способствует побегу? Как оно заставит ЦЭМ подать сигнал бедствия?

— Вы просто не юрист. Если не вдаваться в тонкости, то каждое действие влечет за собой последствия. В том числе — и новые возможности. Если нащупать правильную последовательность… Система опознала меня, как адвоката. Вы признаны моим клиентом. Нам разрешена встреча. После официальной беседы с вами, факт которой зарегистрировала автоматика «Шеола», я имею право подать запрос на встречу с начальником тюрьмы. По вопросам условий содержания клиента, перевода в другую камеру, состояния здоровья, предоставления характеристики — поводов уйма! Если ЦЭМ не выполнит хоть одно из моих законных требований, я вправе требовать связи с живым начальником тюрьмы. Или с вышестоящим чиновником ДИНа. ЦЭМ обязан предоставить мне эту связь. А при невозможности связаться с начальством — обеспечить мой отлет с «Шеола» для встречи с вышеозначенными господами.

— Что, так просто?!! — усомнился Тарталья.

— Это на словах просто. А на деле…

Фионина встала и прошлась по комнате для свиданий из угла в угол. В отличие от заключенного, адвокат обладала большей свободой перемещений: система безмолвствовала. Значит, синьора Вамбугу оставалась в рамках правил.

— …допустима осечка на любом этапе. ЦЭМ неисправен. Не факт, что автоматика вообще до него достучится. Но шанс есть.

— А если мозг выполнит все ваши требования?

— Тогда я сообщу, что моя миссия закончена. И мне необходимо воспользоваться любым из пристыкованных кораблей, чтобы покинуть тюрьму.

— Похоже, вы предусмотрели все…

Потолок вспыхнул зловещим багровым светом. В уши ударил вой сирены. Между Лючано и адвокатом, мерцая, выросла стена силового поля. Она разделила помещение надвое. В открытых дверях за спиной синьоры Вамбугу разгоралось желтоватое сияние, не предвещая ничего хорошего.

— Фионина! Что происходит?!

— Не знаю!

— Зафиксирован факт незаконного проникновения в пересыльную тюрьму! Гражданка Вамбугу, вы лишены статуса адвоката! Немедленно проследуйте…

— Я адвокат! Я сдала квалификационный экзамен! Я принесла присягу! Я — член Коллегии адвокатов Китты! Регистрационный номер…

— Информация о сдаче квалификационного экзамена подтверждена. Информация о присяге подтверждена. Информация о членстве в Коллегии адвокатов Китты не соответствует действительности.

— Я состою в Коллегии адвокатов одиннадцать лет!

В голосе Фионины звенело отчаяние. Но вудуни дралась до последнего.

— В последней версии регионального реестра от 12.07.63 сведения о вас отсутствуют. База данных Совета адвокатской палаты Китты не располагает уведомлением об избранной вами форме действующего адвокатского образования — коллегии адвокатов или адвокатского бюро. В соответствии с законом ваш статус адвоката прекращен автоматически. Немедленно проследуйте…

Синьора Вамбугу очень старалась сохранить самообладание. Она даже нашла в себе силы грустно улыбнуться.

— Старая база данных, — сообщила она клиенту, не обращая больше внимания на механический голос. — Обычная бюрократия. Базу обновляют раз в полгода. В последний раз ее обновили за месяц до моей регистрации в реестре и подачи уведомления. А потом «Шеол» пропал. По местному времени истекло пять месяцев с того момента, как я принесла присягу. А по закону, если адвокат за четыре месяца не уведомляет Совет палаты… Короче, это неинтересно. Главное, что в этом случае адвоката лишают статуса. Увы, Борготта. Этот процесс я проиграла.

— …Повторяю: немедленно пройдите в следственный изолятор для проведения дознания! В случае неповиновения к вам будут применены принудительные меры…

— Мне надо идти. Не люблю, когда меня бьют током.

Вудуни направилась к двери. Желтое сияние расступилось, открывая проход.

— Следуйте за красным курсором на полу. Повторяю…

— Фионина! Я вас найду! У Авеля есть схема! Мы вас вытащим!

Бронированные створки сомкнулись за спиной женщины.

IV

— Прямо!

…Фионина в карцере. Нет, не в карцере, а в изоляторе. Карцер — это для наказания заключенных, а она для ЦЭМа — свободный человек. Подозреваемый, лжесвидетель, адвокат без лицензии, сообщник преступного клиента… Злая ирония судьбы — получив от Малого Господа свободу, сразу ее утратить. Ее не выпустят в очередной День Гнева. ЦЭМ отметит, что надо отправить запрос в ДИН. По закону, кажется, это необходимо сделать в течение 3-х суток. А сутки здесь тянутся вечность…

Ее хоть кормить будут?

— Налево!

…Антоний в лазарете. В коконе милосердия, сказала Пастушка. Значит, дело плохо. Реанимационную капсулу не обмануть симуляцией или пустячным ранением. Последствия электрошока; возможно, переломы, травмы суставов, внутренние кровоизлияния — ноги женщин топтали верного охранника без жалости. Помпилианцу не позавидуешь: очнуться в капсуле, с воспоминаниями о Дне Гнева, не зная, чем все кончилось, где Юлия — и, главное, без малейшей возможности что-то сделать…

— Стоять! Лицом к стене!

Кто следующий? Вехдены подорвутся на экстаноле? Рассыплется веселыми искрами рефаим-Осененный по имени Лючано Борготта? Киноид Марийка Геджибош своими шаловливыми пальчиками откусит что-нибудь легату Тумидусу? В очередь, становитесь в очередь! — судьбы на всех хватит…

Угомониться? Не рыпаться, не биться головой об стенку? Ходить в столовую, смотреть фильмы, гулять по оранжерее? Просто гулять, а не вынашивать планы побега! Покой, размеренность, определенность. Вечный день Малого Господа складывается из многих дней чад Его. Первым, наверное, замолчит Гишер. Вторым — маэстро Карл. Вздорные, назойливые, любимые альтер-эго уйдут, как не бывало, оставив по себе лишь паутину памяти в углах — а там и паутину сметут веником, не оставив ничего. Наконец замолчишь и ты, Тарталья: бессильный рефаим, отказавшийся от себя, каким был, равнодушный к тому, каким стал…

— Прямо по коридору!

ЦЭМ вел его по неизвестному маршруту. Коридоры, двери, тоннели. Сюда они пришли совсем иначе. Сопла полевых заграждений в стенах. Объективы «следаков» на подвижных штативах — глаза раков-отшельников на стебельках. Керамопласт, бронесталь, декорплита. Куда мы идем? Нет, куда я иду? В карцер? Черт, дался этот карцер… Я не сделал ничего дурного. Я хочу покоя. Отпустите меня в камеру…

— Напра-а-а…

Акуст-линза захрипела и умолкла. С опаской Лючано повертел головой, осматриваясь. Сделал шаг вперед, потом — назад… Его не контролировали, утратив интерес к мелкому человечку. ЦЭМ ушел неисповедимыми путями, подарив глупцу видимость свободы.

Ладно, напра-а-а, так напра-а-а. Свернув, куда велено, он выяснил, что находится в одном из коридоров, ведущих к кольцевому периметру. Камеры здесь пустовали. Решетчатые стены напоминали зоопарк на бедной варварской планете. Зверей еще не завезли, но место уже готово.

— Рад вас видеть, господин Борготта. Или лучше: синьор Борготта?

Голем с достоинством поклонился. Раньше, когда Эдам стоял, спиной прислонившись в двери одной из камер, он был незаметней хамелеона, слившегося с проверхностью. Теперь же оставалось лишь удивляться: как я не обнаружил его первым? Наверное, из-за неподвижности и беззвучия — обычно Эдам пританцовывал или мурлыкал приятную мелодию.

— Все равно.

— Тогда остановимся на синьоре. После вашего звонка мар Шармалю я долго думал, как обращаться к вам. Мне казалось, вам понравится «синьор». Вам идет такое обращение.

— О чем вы говорите? — Лючано еле сдержался, чтоб не заорать на голема.

Эдам с приязнью улыбнулся:

— О пустяках. Естественно, о пустяках. О чем еще говорить в нашем положении?

«В нашем. Он сказал: в нашем…»

— Где дети? Вы оставили их без присмотра?

Вместо ответа голем указал пальцем в конец коридора. Жест получился выразительным, как у талантливого актера. И впрямь, что Эдам мог добавить, если там, куда показывал палец, метрах в семидесяти от Тартальи, играли близнецы.

Играли они странно: носились по коридору наперегонки. Чаще побеждала быстроногая Джессика, иногда — Давид. Набегавшись, маленькие гематры останавливались, выравнивали дыхание и о чем-то долго спорили. Складывалось впечатление, что дети проводят серьезный научный эксперимент, а не балуются салочками.

— Ничего опасного?

Спросив это, Тарталья почувствовал себя клиническим идиотом. Конечно же, детям ничего не грозит. Иначе голем давно бы принял меры. Наверняка он рассчитал и степень потенциальной угрозы, и расстояние от себя до близнецов, и все на свете…

— Вы неправильно воспринимаете меня, — вместо ответа сообщил Эдам. Он склонил голову к плечу, став похож на невероятно прекрасную птицу. — Вам кажется, что я человек. Искусственный человек, если угодно. Отсюда все проблемы.

— Кто же вы?

— В определенном смысле я — внутренний орган.

— Вы с ума сошли?

Этот разговор был логичным завершением безумной авантюры. Фионина в изоляторе, а клиент точит лясы с рехнувшимся големом. С другой стороны, что делать? Кричать: «На помощь! У меня адвоката арестовали!» То-то рефаимы кинутся спасать…

— Я не могу сойти с ума. У меня высокий коэффициент психической прочности. В отличие от вас, синьор Борготта. И тем не менее, вы — человек, а я — орган. Печень семьи Шармалей. Про печень я так, для примера. Теперь понимаете?

— Нет.

— Печень не беспокоится за судьбу других людей, — рассмеялся голем. — Свой, персональный организм, и только. Печень не может самовольно покинуть рабочее место. Печень не претендует на функции мозга, сердца или мочевого пузыря. Ее дело — защитные и обезвреживающие функции, направленные на поддержание постоянства внутренней среды организма. Вы же не скажете собственной печенке: «Беги, выручай легата Тумидуса — у него желтуха!»

— У Тумидуса желтуха?

— Это я тоже для примера. Поняли?

— Извините, мне трудно представить, что я разговариваю с чужой печенкой.

— Привыкнете. Перестанете отягощать этот факт лишними эмоциями, и привыкнете. Даже позавидуете: вот, мол, идеал, не нам чета!

— Вы шутите?

— В некотором роде. Поверьте, для зависти есть поводы. В частности, у меня нет страха смерти. У вас — есть, и навалом. А у рукотворной печенки Шармалей — ни грана. Пока я живу, я исполняю долг. Перестану жить — перестану исполнять.

«Нет страха смерти. Внутренний орган. Тогда почему он такой… изящный? Надо ли печени быть красивой? Фактически голем дал мне ответ на незаданный вопрос: можно ли использовать его боевые качества для побега? Можно, но в одном-единственном случае: если побег представляет для детей меньшую угрозу, нежели смирное пребывание на «Шеоле». Сочтет ли он рой пенетраторов достаточным фактором? Вряд ли…»

— Зачем вы беседуете со мной? Если вы — печень?

— Вы мне нравитесь. Вы любимец чужих печенок. Как морковь, вы улучшаете обменные функции. Если вам скучно, можете уйти. Я не обижусь.

— Мне некуда идти.

— Мне тоже. Я на посту.

Близнецы подбежали к ним. «Привет, Лючано!» — запыхавшись, крикнул Давид. Сейчас он победил сестру, обойдя на два корпуса. Другой мальчишка, не гематр, ликовал бы на всю тюрьму. А этот рыжий компьютер лишь наморщил лоб, показал Джессике три пальца, затем — два, дождался, пока сестра кивнет, и понесся обратно.

Девочка кинулась следом.

На середине пути они вдруг остановились, отвесили друг дружке по шутливому подзатыльнику, вслух сосчитали до восемнадцати — и помчались дальше. Дети, что тут скажешь…

— Эдам, вы не боитесь, что они удерут от вас? И пока вы будете искать их по всему «Шеолу», натворят бед?

— Не боюсь, — голем спел это на манер первых двух тактов увертюры из балета «Милая Элеонора». — Я не похож на гематра, но я хорошо умею делать расчеты. Стометровку я бегаю за 8,74 секунды. Отсюда до перехода в кольцевой тоннель периметра — сто девять метров. Плюс-минус пятьдесят сантиметров. Максимальная скорость бега молодых хозяев мне известна. Кстати, для них мои расчеты — простенькая забава. Поэтому они не приближаются к тоннелю настолько, чтобы я начал сокращать расстояние между нами. Вы удовлетворены, синьор Борготта?

— Да. Можно, я задам вам личный вопрос?

— Я — не личность. В вашем, разумеется, понимании. Задавайте.

— Вы двигаетесь, как танцор. Ваш голос крайне мелодичен. Ваши жесты дышат изяществом. Зачем гематрам такой… э-э…

— Такой голем, хотели вы спросить? Что ж, я легко отвечу на ваш вопрос. У каждой расы энергетов — свои комплексы. Гематры — не исключение. Создавая голема, Шармали кроме базовой функциональности вкладывали в создание мечту. Хотели иметь то, чего у них самих — дефицит. Это происходит неосознанно, можно сказать, рефлекторно. Все големы имеют много общего. Мы — контрастники.

— Контрактники?

— Нет. Контрастники. Вы уже поняли, к чему притворяться… Синьор Борготта, неужели вы мне завидуете? Не надо, прошу вас. Утешьтесь хотя бы тем, что големы долго не живут. Сорок-пятьдесят лет, не больше.

— Сколько лет вам? — не удержался Лючано.

— Сорок шесть, — с отменным хладнокровием ответил Эдам. — По нашим меркам, я долгожитель. Вы забыли, что у нас нет страха смерти…

Смущенный, Лючано отвернулся. Напротив, на стене под потолком, располагался контрольный дисплей. Там, в едва намеченном коридоре носились, как угорелые, утрированные близнецы. И злодей Тарталья разговаривал сам с собой — голема система по-прежнему не фиксировала. Впору решить, что кукольник обезумел, беседуя на два голоса: о внутренних органах и страхе смерти, мечте и комплексах.

Изображение мигнуло. Коридор сменился тоннелем периметра, несущимся зрителю навстречу. Чудилось, камеру установили на кибертележке, спешащей доставить узника-строптивца в карцер. Тележка резко затормозила, объектив уперся в лже-иллюминатор; надвинулся космос, мятый бок пристыкованной «Герсилии»…

Сперва кукольник не понял, что происходит. Вокруг либурны кишмя кишели полосатые осы, похожие на заключенных в комбинезонах. Впору предположить, что ЦЭМ решил ликвидировать перенаселение, выбросив кое-кого из рефаимов за борт. Насекомые суетились, шевеля манипуляторами, присасываясь к кораблю и вновь отлетая подальше — словно откладывали личинки под кожу животного.

— Не волнуйтесь, — сказал голем. — Это местные челноки. Минируют «Герсилию» перед отстрелом. Скоро один шлюз освободится…

— ЦЭМ принял решение взорвать «Герсилию»?

— Как видите.

— И вас это ни капельки не волнует?!

— Нет. Я не забочусь проблемами, решить которые бессилен. Пожалуй, синьор Борготта, это единственная реальная причина для вашей зависти…

Контрапункт. Лючано Борготта по прозвищу Тарталья (здесь и сейчас)

Человеку, лишенному чувства ритма, не объяснишь, почему одна танцовщица кордебалета разрушает всю сценическую композицию. Сколько ни тычь в девушку пальцем, отстукивая четверти и восьмушки на подлокотнике кресла — впустую. Пожмет плечами, и пошлет тебя к чертовой матери, чтоб не мешал любоваться.

Человеку, лишенному музыкального слуха, не объяснишь, почему тебя корежит, когда вторая скрипка берет чистое фа вместо фа-диез. Ну, диез. Жалкие полтона. И кроме второй скрипки, в оркестре полно других инструментов — хороших, правильных. И музыка приятная. Тирьям-пам-пам. Иди отсюда, зануда.

Человеку, лишенному чувства юмора, не объяснишь, в чем соль анекдота. Хоть по десятому разу изложи, акцентируя каждый нюанс — соль окончательно растворится в воде отчуждения, и раствор потеряет даже намек на вкус. Так же и он не сумеет доказать тебе, что пустить ветры в гостиной, полной народу — это верх комизма.

«А нам нравится!» — и кончен разговор.

Господи, за что караешь?! — раздавая достоинства, рождающие ворох проблем… Нравится, да? Очень нравится?!

Самое опасное заблуждение — когда тебе кажется, что лимит потрясений исчерпан. Рухни небо на землю, вывернись космос наизнанку, открывая пыльные ребра каркасов декораций, заговори кактус в оранжерее, читая лекцию по истории парикмахерского искусства — ты и глазом не моргнешь. Всякого навидался, разного натерпелся, пуд соли сьел и собакой закусил…

Вот тут-то оно и приложит, с размаху.

Позже в течение многих лет Тарталья будет видеть во сне эту сцену и просыпаться, крича. Не арест вудуни, не растворение в антисе, не сбор «ботвы» на захолустной планетёнке, а драку двух маленьких гематров. Жестокую, беспощадную, рассчитанную точнее, чем маршрут «Сечень-Китта», схватку брата с сестрой — спусковой крючок к грядущим событиям.

— Зараза!

— Дрянь!

— Говнюк сраный!

Он остолбенел. Слышать грязную брань из уст отменно вежливой Джессики — мозг отказывался верить, списывая все на аберрации слуха. Отключились чувства, заледенел рассудок; восприятие реальности впало в каталепсию. Лючано стоял и смотрел, машинально фиксируя происходящее, но дать чему-то оценку — о, это было выше его сил!

— Сволочь!

— Вот тебе!..

Находясь метрах в шестидесяти от кукольника и голема, близнецы как по команде кинулись друг на друга. С разбегу ударились телами, заработали кулачками, словно взбесившиеся механизмы — манипуляторами. Давид получил в глаз, вскрикнул, ответив прямым в рот девочки, разбив губы до крови, и тут же — еще раз в глаз…

К счастью, детям не хватало веса и боевого умения, чтобы с ходу причинить друг другу серьезный ущерб. Они били, практически не защищаясь. Главное — попасть, травмировать, щедро одарить болью и ненавистью! Оба просто сочились этой отвратительной ненавистью, излучали ее, заливая полкоридора черными эмоциями, невозможными для гематров.

— Н-на!

— П-получи!

— А-а-а!..

Внуки Луки Шармаля не удержались на ногах. Они упали, покатились прочь, в сторону кольцевого тоннеля, продолжая неистово драться. Право слово, степень агрессии зашкаливала. Давид схватил сестру за волосы. Джессика вцепилась Давиду зубами в плечо. Рыча, девочка мотала головой, будто в деталях следовала рекомендациям пособия по самообороне. Пожалуй, в обширной памяти гематрийки где-то лежало и жуткое:

«Кусают участки тела, не прикрытые одеждой. При укусе желательно поворачивать голову справа налево и слева направо, зафиксировав место, где происходит укус…»

Это длилось вечность — секунд пять-шесть.

Но столбняк напал не только на Лючано. Голем тоже впал в ступор, теряя драгоценные капли времени. Эдам без промедления ринулся бы защищать детей от любой внешней угрозы. К несчастью, угроза оказалась внутренней. Защита одного ребенка грозила повреждениями другому; вмешательство ставило нерешаемую задачу:

«На чьей стороне?».

Каждый миг промедления пережигал в големе несуществующие провода. Летели искры, шипела горящая изоляция. Есть задачи, не имеющие решения. Есть решения, вступающие в конфликт с жизненным опытом. Есть опыт, от которого нет пользы. Есть… нет… быть не может… Наверное, Эдама удалось бы переклеить, сняв последствия опасного противоречия — но не сейчас, в другое время и в другом месте.

Голем легко выбрал бы, на чьей он стороне, дерись Лука Шармаль с Айзеком Шармалем. Отец против сына — ясно, что выбирать. Дед наказывает внуков, хоть ремнем, хоть словом, хоть лишением сладкого — тоже ясно. Но схватка близнецов? — подобного с подобным, равного во всем, в мелочах…

— Разними их!

Сперва Лючано не понял, кто кричит. Лишь когда горло разодрал кашель, протестуя против надсадного вопля, кукольник узнал, что кричал он сам. Его возглас сорвал голема с места. Без малейших признаков изящества, утратив пластику танцора, Эдам рванул вперед — функциональная и деловитая торпеда. Стопорная пауза закончилась, пришло время действий. Судя по скорости бега, он преодолел бы расстояние от себя до детей за пять-шесть секунд, какие потерял, колеблясь.

Но промедление внесло неожиданные коррективы.

В том месте коридора, где близнецы начали драку, из стен выдвинулись решетки. Внешние края их топорщились концами поперечных прутьев — ни дать, ни взять, чудовище повернуло голову набок и разинуло пасть, норовя ухватить челюстями юркую добычу. Решетки с лязгом сошлись: старый добрый металл, никаких полей — перегородив коридор.

Человека с големом отсекло от очага агрессии. Система не тратила ресурс на пустые оповещения: немедленно, мол, прекратите, иначе пожалеете! Драчуны, продолжив войну, катились к периметру, где отсутствовал контроль насилия. Интерес автоматики к гематрам падал по мере приближения детей к нейтральной зоне.

Программа выполняла главную задачу: если возникла агрессия, остальные заключенные должны утратить возможность присоединиться к дерущимся или пострадать в результате чужих неправомерных действий.

Решетки — идеальное средство.

«Это из-за меня! — вспыхнула догадка. — Стой здесь один голем, система и не подумала бы отсекать его от детей. Эдам не фиксируется «следаками» и локаторами. Для ЦЭМа он — не человек. Неужели дети все рассчитали до мелочей? Расстояние от себя до голема, мое появление в коридоре, степень агрессии, движение в сторону периметра, ступор голема, реакцию системы, решетки, все-все-все… Зачем?!»

С разбегу, не успев или не пожелав затормозить, Эдам налетел на преграду. Прутья ахнули от удара, но выдержали. Отступив на три шага назад, голем второй раз врезался в заграждение — прыгнув не по-человечески, спиной вперед. Живой таран заставил решетку содрогнуться. В стенах послышался глухой хряск, взвизгнули крепления.

— Вернитесь! — пронзительно завопил Эдам на одной ноте.

Сейчас голем очень напоминал машину или систему «Шеола», когда та изрыгает команды через акуст-линзы. Впрочем, в данный момент система молчала, не в силах оценить, кто или, верней, что пытается разрушить решетку.

— Вернитесь, молодые хозяева!

Его зов подстегнул детей. Прекратив драться, близнецы вскочили на ноги и понеслись вперед со всей возможной скоростью. Вылетев в кольцевой тоннель, они свернули направо и исчезли из поля зрения.

— Верни-и-и…

Голем оборвал крик на середине — сообразил, что звать бесполезно. Тонкие пальцы музыканта вцепились в прутья. Узкая спина щеголя напряглась. Треснула ткань пиджака, раскрываясь посередине, между лопатками, уродливой щелью. Ноги танцора уперлись в пол, словно желая врасти в пластик до колен.

Молча, с сосредоточенностью фанатика, рушащего лже-кумира, голем стал рвать решетку на части — так во время ремонта, балуясь, срывают со стен отставшие старые обои. Сопротивляясь, металл в отличие от голема издавал удивительные звуки. Чудилось, Эдам борется не с косным материалом, а с живым существом, гигантским раком, вдребезги разнося его панцирь.

Скрип, стон, хруст; прутья вздыхали, лопаясь. Автоматика безмолвствовала: она угодила в то положение, в котором недавно пребывал Эдам. Происходящее не предусматривалось базовой программой. Решетка, по оценке «следаков», самоуничтожалась без видимой причины. На стенном мониторе возникал контур тела, намечен еле-еле, чтобы сразу сгинуть — идентификация голема срывалась, не дойдя до логического завершения.

А Эдам ломал.

Часть прутьев врезалась в его плоть — трансформируясь, всасываясь, увеличивая массу и силу. От пиджака остались клочья, рубашка висела лохмотьями. Улетели обрывки брючного ремня. Голем остался без штанов — они сползли на пол. Это было бы смешно, когда бы не пугало. Безволосые ноги Эдама белели двумя свечками, оплывая, меняя форму, наращивая дополнительный объем мышц.

Лючано не знал, сколько это продолжалось. Заворожен величественным зрелищем, он очнулся лишь тогда, когда голем ворвался в пролом, достаточный для его новых габаритов, и, ускоряясь, погнался за беглецами. Понимая, что не в силах тягаться с Эдамом в скорости, кукольник все же поспешил следом.

За спиной загнанной лошадью храпела решетка, исковеркана до неузнаваемости. Система пыталась втянуть остатки заграждения в стены. Ничего не получалось: пазы отказывались принимать внутрь этот кошмар.

Прямо вперед.

Направо.

По кольцу, не обращая внимания на псевдо-иллюминаторы.

Он отдавал себе команды, как заключенный, ведомый упрямой автоматикой. Бежал, сбив дыхание, спотыкаясь на ровном месте. И всю дорогу думал о какой-то безумной ерунде.

* * *

Я и близнецы — в косвенном родстве. Дети — мои коллеги «по несчастью». Речь не о рабстве или заточении в недрах взбесившегося «Шеола». Давида с Джессикой зачинали родители, насквозь «пронизанные» флуктуацией — гениальная догадка профессора Штильнера. Близнецы родились с флуктуативным материалом в организмах. Это обеспечило передачу свойств матери-энергетки при межрасовом браке. Флуктуация низшего порядка, амеба «вжилась», растворилась в биологическом носителе без остатка, выполнив функцию переносчика. Во мне — пенетратор, флуктуация гораздо более высокого класса по шкале Шмеера-Полански. Зачни я сейчас ребенка с Юлией или Фиониной, дитя наверняка родится помпилианцем или вудуном.

Это что, особо изощренная издевка судьбы?

Быстрее, идиот, быстрее…

* * *

— Давид, Джессика! Вы здесь?

Мелодичный голос Эдама, доносясь из-за поворота, вновь звучал ровно. Ни одышки, ни малейших признаков волнения. Вежливый интерес, и только. Голем желал получить информацию. Человек на его месте крыл бы беглецов семиэтажным загибом, поминая всю семью до двенадцатого колена, грозил исполосовать задницу и оборвать уши…

— Давид, Джессика! Вы здесь?

Через двадцать секунд за изгибом кольцевого тоннеля обнаружилась ходячая (бегающая!) печень семьи Шармалей. Эдам стоял возле наглухо задраенного шлюза, рядом с переговорным устройством. Сенсор переговорника горел зеленым.

— Давид, Джессика! — голем терпеливо ждал ответа. — Вы здесь?

Пыхтя и отдуваясь, Лючано перешел на шаг. Колени предательски дрожали. Последний раз так ему довелось нестись на Тамире, под выстрелами, когда угоняли спасбот. Помнится, в корабль его втащили за шиворот — подняться по трапу сил не хватило.

— Мы здесь.

Нашлись! Ну, хвала небесам…

Он взглянул на изображение в ближайшем фальш-иллюминаторе — и чуть не упал в обморок. Снаружи виднелся мятый бок «Герсилии», весь в бляшках-оспинах установленных мин! Под нижний край окна-дисплея с проворством насекомых ныряли последние «осы», возвращаясь в гнездо.

Дети заперты на заминированной либурне! Корабль вот-вот отстрелят и уничтожат! Они что, рехнулись?!

«Нет, малыш, — вздохнул маэстро Карл, — гематры в своем уме. Инсценировали драку, дождались, пока автоматика отсечет их от вас с Эдамом — и рванули сюда. Выиграли время, чтобы успеть добраться именно до «Герсилии». И оказались на корабле перед закрытием шлюза, который отрезал их от голема. Помнишь, они рылись в планшете летописца? Явно что-то нарыли! Сопоставили, просчитали…»

«Но зачем?! Они же не самоубийцы?!»

Как выяснилось, вопрос «Зачем?» интересовал исключительно Тарталью. Эдама волновало другое — если слово «волнение» вообще применимо к голему.

— С вами все в порядке?

— С нами все в порядке.

— Какое «в порядке»?! — взорвался Лючано, словно «осы» заминировали не «Герсилию», а его, и ЦЭМ отдал приказ об уничтожении. — Живо кыш с корабля, засранцы! Взяли моду… Вас сейчас на молекулы разнесет!

— Мы знаем.

— И я знаю, — Эдам даже головы не повернул, отвечая. Если бы надобность говорить с Лючано хоть на миг помешала оценке ситуации, голем бы промолчал.

— Так сделай что-нибудь! Вытащи их оттуда!

— Не нужно напоминать мне о моих обязанностях.

Хладнокровный идол у переговорника гораздо меньше, чем прежде, напоминал человека. Лохмотья пиджака и сорочки, чудом державшиеся на плечах Эдама, неприятно шевелились. Торс голема претерпевал очередные изменения. Голые ноги покрылись уродливыми буграми и шишками. Часть их медленно втягивалась в псевдо-плоть. Кожа меняла цвет и фактуру; на бедре серебряным блеском сверкнула чешуя. Голени обросли шершавым керамопластом, коленные суставы вздулись, утолщаясь и твердея на манер мощных шарниров; описать, во что превратились локти, не представлялось возможным…

— Дэвид, Джессика! Шлюз со стороны корабля открыт?

— Да.

— Отступите на десять шагов. Я иду к вам.

— Хорошо, Эдам. До отстыковки осталось одиннадцать минут тридцать семь секунд.

— Я понял. Спасибо. Ждите.

Голем пришел в движение. Он повернулся лицом к задраенным створкам шлюза, и Лючано увидел: перед ним — бесполое существо. До сих пор он воспринимал Эдама, как мужчину. Искусственного, синтетического, да хоть из пальца высосанного — но мужчину. Теперь сомнений не осталось. Бедра голема плавно сходились к гладкому низу живота, где наблюдалось лишь скругление, как у манекена.

«Тетушка Фелиция утверждала, что ангелы бесполы, — мелькнуло нелепое воспоминание. — Выходит, ангелы-хранители тоже…»

Ошарашен диким зрелищем, Тарталья не сразу заметил: руки Эдама претерпели куда более разительные метаморфозы, нежели остальное тело. Рукава пиджака разошлись по швам, свисая длинными полосами; наружу торчали два угловатых, частично металлизированных костыля. Блестело защитное покрытие; сквозь него местами проступала бледная плоть. Из-за этого казалось, что верхние конечности Эдама усеяны лишаями. Оканчивались костыли матовыми клювами-пробойниками. Роговые наросты? Вороненая сталь? Алмазный углепласт?

Мгновение спустя клювы обрушились на двери шлюза.

Грохот и лязг наполнили тоннель. Створки заходили ходуном. От каждого удара в них оставались глубокие выбоины. А Эдам все долбил и долбил, намечая контур будущего проема. Скоростью и методичностью работы голем далеко превосходил строительный автомат по забиванию свай.

Невероятно, но сверхпрочный композит, выдерживающий давление в тысячи атмосфер и плазменные разряды, уступал натиску монстра. Борьба с решеткой выглядела детским лепетом, забавой для ребятишек перед нынешним шквалом ударов. Голем успел завершить первый круг и пошел на второй, углубляя и расширяя выбоины, когда в тоннеле завыла сирена тревоги. В ответ Эдам ускорился вдвое. Туфли на его ногах лопнули. Во что превратились ступни голема, Тарталья рассмотреть не сумел. Все четыре конечности Эдама колотили в двери шлюза, мелькая с быстротой, от которой у случайного зрителя темнело в глазах.

Если «Шеол» не сорвался с орбиты, то разве что чудом.

Наконец руки-костыли чуточку замедлились. Раскрылись клювы — зазубренные клешни великана-краба. Ими Эдам вгрызся в толщу композита, «откусывая» изрядные куски. Часть материала липла к предплечьям и груди, становясь одним целым с плотью голема.

Из радиального прохода в тоннель выбралось десятка полтора рефаимов, привлеченных шумом. Среди них имелся и Добрый Брат — старый знакомый в сомбреро, с ножницами для разделки рыбы. Смешные рядом с клешнями голема, ножницы в руках громилы ходили ходуном. Шеольцы с ужасом взирали на крушащее шлюз чудовище. Они изо всех сил боролись с желанием унести отсюда ноги как можно дальше, но любопытство побеждало.

«Значит, их все-таки можно чем-то пронять, малыш…»

Лючано отвернулся, потеряв к рефаимам интерес. Ближе подойти они побоятся. А так — пусть стоят, смотрят. Сколько прошло времени? Успевает ли Эдам? Жаль, если все зря…

«Доверься близнецам, дружок. Они умеют считать…»

«Знаю! — огрызнулся кукольник. — Счетоводы! За каким чертом им понадобилось устраивать этот бардак?!»

Голем прекратил терзать двери. Он отпрянул назад, чтобы тараном врезаться в створки. Искореженный композит всхлипнул и сдался. Неровный круг брони, диаметром метра полтора, распадаясь по дороге на две части, провалился внутрь.

Сгорбившись, Эдам нырнул в пролом.

— Аварийная ситуация! — с опозданием возопила акустика. — Нарушена герметичность шлюза № 4!

В ответ раздался деловитый скрежет. Трясясь от страха, Лючано заглянул в шлюз. Там ожили манипуляторы грузовой автоматики. Они пытались нащупать голема, но пока что без желаемого результата. Системы «Шеола» по-прежнему не воспринимали Эдама! — нечеловек-невидимка, чье присутствие автоматика была способна отследить лишь по разрушительным последствиям его действий.

А разрушений хватало. Голем, заметно нарастивший массу, уже вскрывал наружные двери шлюза. Он сменил тактику, орудуя в основном локтями, на которых выросли лаково-черные полукружья лезвий. Лезвия оставляли на броне глубокие и узкие разрезы, словно хирургические скальпели. Из «ран» капало масло — черная кровь тюрьмы, текущая по артериям скрытых механизмов.

«При попадании в кровь чужеродных веществ, — бубнил вдалеке хриплый голос, похожий на голос маэстро Карла, всезнайки и эрудита. Лючано боялся, что это, подкрадываясь к жертве, читает финальный монолог безумие, — например, угольных частиц, они полностью захватываются печенью. Только в случаях, когда доза их слишком велика, они появляются в других органах…»

Один из грузовых манипуляторов вслепую нашарил Эдама. Захват сомкнулся на ноге голема. Сокращаясь, визжа сочленениями, неразумный защитник «Шеола» пытался оттащить нечто от дверей. Ответный рывок голема с корнем выдрал металлическую «руку» из недр шлюзовой аппаратуры: так человек бездумно срывает травинку на лугу. Снопами полетели искры, запахло паленым. Подчиняясь программе, включилась система пожаротушения. Шлюз заволокло белесым туманом. В его глубине продолжала ворочаться темная туша голема — Эдам крушил последний заслон, отделявший его от маленьких Шармалей.

«Время! Время! Сколько осталось?!»

Туман с треском рассекли голубые молнии электрических разрядов. Грохот ударов смолк, но тут же возобновился. Лючано услышал душераздирающий треск металла, разрываемого в клочья.

— Аварийная ситуация! Разрушение наружных дверей шлюза № 4! Разгерметизация шлюза!..

Через десять секунд из тумана возникло существо, в котором не оставалось ничего человеческого. Кроме, разве что, лица. Чудовище с лицом Эдама улыбалось. На руках — ужасных, убийственных конечностях с клювами-клешнями и лезвиями на локтях — оно бережно несло Давида и Джессику, вцепившихся в голема, как репьи. Исцарапанные, в синяках, дети смеялись, подмигивая друг другу.

Никто бы не поверил, что эти хохочущие проказники — гематры. Малыши, не понимающие итога своей игры? Взрослые, обрадованные достижением цели?

Существо с заметным трудом выбралось из пролома в тоннель.

— Аварийная ситуация! Разрушение шлюза № 4! Отстыковка корабля, предназначенного к уничтожению, невозможна! Угроза разгерметизации станции! Всему персоналу и заключенным — немедленно покинуть сектор ноль-два! Повторяю…

Глава десятая. Ее величество королева

I

— …покинуть сектор ноль-два! Пункт сбора эвакуированных из сектора — оранжерея № 2. Прибыв на место, ожидайте дальнейших инструкций. Повторяю: пункт сбора…

Рефаимы, издали наблюдавшие за разгромом шлюза, без возражений повиновались. Быстрей шпаны, бегущей от полицейского патруля, они исчезли в коридоре, из которого явились. Прыть шеольцев объяснялась не только угрозой разгерметизации и волей Малого Господа, но и монстром с детьми на руках, направившимся в их сторону. Еще неизвестно, чего аборигены опасались больше!

Лючано последовал за Эдамом. Голем двигался, кренясь на левый бок и с трудом сохраняя равновесие. Правая нога его почти не гнулась. Из тела торчали куски металла и пластика: все, что псевдо-плоть не успела или не смогла до конца переработать. Шаги изрядно потяжелевшего существа гулко сотрясали тоннель.

Дойдя до бокового прохода, голем опустил детей на пол.

— Идите вперед. Я — за вами. Здесь опасно. Поторопитесь.

Мелодичный голос Эдама сделался сухим и черствым, как корка вчерашнего хлеба. Фразы он рубил сухо и коротко, по-солдатски. На длинные периоды речи у голема не хватало дыхания. На него было жутко смотреть, и Тарталья опустил взгляд. Да, сейчас Эдаму не пробежать стометровку за 8,74 секунды…

Протиснувшись между големом и стеной, Лючано обогнал Эдама и пристроился рядом с близнецами.

— Зачем вы это сделали?!

Прежде чем ответить, юные гематры одарили спутника красноречивыми взглядами. Кукольник вздохнул, молча признавая глубину своего интеллектуального несовершенства. В награду за признание он получил целый ворох ответов. Даже странно, что такой гвалт производили всего двое, перебивая друг друга:

— Мы устроили аварию!

— С помощью Эдама!

— Мы знали, что он станет нас спасать!

— С вероятностью 89,3 %…

— И разломает шлюз!

— С вероятностью 86,2 %…

— Теперь «Герсилию» нельзя отстрелить…

— А она заминирована!

— Опасность!.. угроза взрыва…

— ЦЭМ будет вынужден подать сигнал о помощи…

— Сигнал засекут, и сюда прилетят спасатели…

— С вероятностью 79,5 %…

— Мы все правильно рассчитали!

«Учитесь, музыканты-диверсанты! Учитесь, легаты ВКС Помпилии! Без всякого эксплонита или этой, как ее… Интересно, ЦЭМ уже отбил сигнал бедствия? Не опоздают ли спасатели? Ох, чует моя старая задница: в «Шеоле» запахло жареным. Деточки тому весьма поспособствовали…»

— Вы же могли погибнуть!

— Риск находился в пределах допустимого.

— И что, вам совсем не было страшно?

— Ну, было…

Близнецы потупились. Давид шмыгнул носом. Оба выглядели, как обычные нашкодившие сорванцы, которые сообразили, во что чуть не вляпались. Но впечатление лгало: гематры знали все заранее. Многие ли взрослые отважились бы на их месте рискнуть собственной шкурой?

— Нам налево.

Лючано не сомневался: дети прекрасно помнят один раз увиденную схему «Шеола». Уж они-то точно не заблудятся. Над первой же дверью за поворотом красовалась табличка: «Лазарет № 2. Мужской сектор». Дверь была открыта. Не здесь ли обретается Антоний? Кукольник на миг задержался — и услышал лязг металла за спиной.

Голем стоял посреди коридора. С ним творилось непонятное. Казалось, гигантский ёж-мутант решил избавиться от своих игл; переродиться в иное существо. От Эдама отваливались, со стуком падая на пол, «непереваренные» куски стали, обломки металлопласта и термосила. Из язв, открывшихся на их месте, сочилась белесая жидкость.

— Эдам?! Что с тобой?

Содрогаясь от омерзения, Тарталья сделал шаг навстречу.

— Мой ресурс закончился. Не надо смотреть. Это… неприятно.

Слова голема звучали спокойно и доброжелательно.

— Ему можно помочь?! — Лючано обернулся к близнецам.

— Нет. Он уже совсем старенький.

«Големы долго не живут. Сорок-пятьдесят лет, не больше…»

Эдаму было сорок шесть. Наверное, если бы не самоубийственная выходка близнецов, он протянул бы еще года два-три. Но экстремальный режим спасения исчерпал его силы. Выложившись полностью, без остатка, голем умирал.

— Мы забыли… не учли…

Джессика всхлипнула и закрыла лицо руками. Давид продолжал смотреть на разваливающегося голема. Глаза мальчика подозрительно блестели, но он держался. Эдам пошатнулся и медленно опустился на пол. Не упал — сел. Потом лег на бок, свернувшись калачиком. Вокруг него растекалась дурнопахнущая лужа.

— Это неприятно, — еле слышно повторил голем. — Отвернитесь.

Он ни к кому конкретно не обращался. Словно разговаривал сам с собой. И вдруг прежним, ясным голосом произнес:

— Синьор Борготта, позаботьтесь о детях. Я прошу вас. Они должны выбраться отсюда. Мне больше не к кому обратиться. Вы обещаете?

Лючано с усилием проглотил ком, подступивший к горлу. Глупо жалеть о нечеловеке. Глупо и смешно. Кукольник, ты — сентиментальный дурак, такие долго не живут…

— Да. Обещаю.

Если б он еще знал, как сумеет выполнить обещание. Ничего он не знал. Ничего. Кроме главного: слово надо сдержать любой ценой. Лгать умирающему — подлость. Кто бы ни умирал — подлость, и все. И нет этой подлости оправдания.

— Спасибо, синьор Борготта.

Эдам улыбнулся, перевернулся на спину, широко раскинув руки — и черты его лица застыли. Жидкость перестала течь. Лючано с опаской приблизился. Раны и язвы голема затянулись. Все лишнее вышло из тела наружу. На полу лежал прежний щеголь Эдам, франт Эдам, идеально сложенный красавец. Печень семьи Шармалей. Мертвец смотрел в потолок, безмятежный и тихий, зная, что у исполнивших долг — легкая дорога.

«Вы забыли, что у нас нет страха смерти…»

Попятившись, Лючано обнаружил, что Джессики рядом с Давидом нет.

— Эй! А где твоя сестра?

— Я здесь, — отозвалась девочка, выйдя из дверей лазарета. В руках она держала пустой флакон из-под какого-то лекарства. Подойдя к голему, Джессика опустилась на колени и набрала в бутылочку немного жидкости, вытекшей из тела.

— Мы сделаем нового Эдама, — сказала она, вручая флакон брату.

— Угу, — согласно кивнул Давид, пряча добычу в карман штанишек. — Вернемся и сделаем. Уверен, дедушка поможет.

Маленькая гематрийка тронула Лючано за рукав. Сейчас она была необычайно похожа на мать: сдержанность и уверенность. Любовь в оболочке воли.

— Нам надо идти. Здесь опасно оставаться.

— Идем, — согласился кукольник.

II

Оранжерея гудела растревоженным ульем. Авария и эвакуация сектора встряхнули рефаимов, пробудив от душевной спячки. Впервые за одиннадцать лет, минувших со времени катастрофы, «Шеол» сошел с накатанных рельсов существования. Размеренная жизнь рухнула под откос. Покой, покорность и безразличие сменились беспокойством и страхом.

Тоже не лучшее сочетание, если честно.

Благоухание гиацинтов, аромат сиванских орхидей, острый запах пота, нервное напряжение, растущее с каждой минутой — все это копилось в воздухе, превращая его в гремучую смесь. Вспыхни случайная искра, и рванет так, что шлюз, разнесенный големом, покажется милой шуткой!

Войдя, Лючано физически ощутил гнетущее давление. Глубоко внутри заворочался подселенец-пенетратор, желая выйти на контакт с носителем, потерпел очередную неудачу и затих. Близнецы жались поближе к невропасту. Лица гематров превратились в бесстрастные маски; глаза — в бутылочные донца. Защитная реакция, панцирь, под которым — обычные, насмерть перепуганные дети, что немудрено в их возрасте.

Он приобнял близнецов за плечи: наседка, прячущая под крыльями цыплят.

— Сейчас отыщем наших. Все будет хорошо.

Из дальнего конца оранжереи доносился баритон Пастушки. Слов было не разобрать, но интонации внушали уверенность: Марийка успокаивает возбужденное стадо. Наводит порядок, восстанавливает status quo. Судя по стадному гвалту, получалось не очень.

— Что случилось? — сунулся к Тарталье тщедушный рефаим. Тюремный комбинезон на нем болтался, как на вешалке. Остатки волос вокруг блестящей лысины аборигена стояли дыбом, напоминая то ли нимб, то ли рожки. — Вы в курсе?

— Авария. Угроза разгерметизации. Лучше оставаться здесь — во избежание.

Кустистые брови рефаима взлетели на лоб, изборожденный морщинами. Шеолец хотел продолжить разговор, но Лючано заторопился прочь, увлекая за собой детей.

— Что? Что он сказал? — горохом раскатилось сзади.

— Авария…

— Это гнев! Гнев Малого Господа!

— Нет, это дьявол! Его козни!

— Дьявол в Шеоле!

— Помилуй и пронеси…

— Аллай-а!..

«Неужто они объявлений не слышали? — изумился маэстро Карл. — Орало так, что и мертвого подымет. А если не слышали — почему они здесь? Кто согнал их в оранжерею? Пастушка?»

«Они привыкли не слушать, а слушаться, — разъяснил Гишер, который всякого насмотрелся в Мей-Гиле. — Выполнять приказ, не вникая в суть. Это дружок Борготта всюду нос сует: зачем да почему. А их, считай, только сейчас из гробов вытащили. Распеленали и коленкой под зад: воскресай, рванина! шевели костями!..»

Нырнув под ветви плакучей ивы, свисающие до земли, Лючано отгородился живым пологом от гудящей толпы. Надо было перевести дух и осмотреться. «Свои» пока на глаза не попадались. Здесь ли они? Что, если авария застала их в другом секторе?

— Я вижу тетю Юлию! — с радостью возвестила Джессика.

Действительно, за шеренгой кадок с эвкалиптами-карликами мелькнула затянутая в черное фигура помпилианки. Крепко ухватив близнецов за руки, кукольник выбрался из укрытия и, стараясь держать госпожу Руф в поле зрения, припустил бегом по дорожке между клумбами.

— Юлия! Мы здесь!

За эвкалиптами и пальмами, на мини-площадке, обнаружился оазис разноцветья в полосатом море аборигенов, затопившем оранжерею. Помпилианцы с «Герсилии», оба вехдена, Гай… Лючано узнал место сбора. Тут легат набросился на Нейрама, когда они материализовались в «Шеоле». Следы драки исчезли, ничто не напоминало о случившемся.

«А почему ни Юлия, ни Фионина до сих пор не поинтересовались, как мы сюда попали? Ладно — рефаимы, но эти-то — нормальные…»

«Они уверены, что вы летели на одном из кораблей, захваченных «Шеолом», — буркнул маэстро Карл. — Это настолько очевидно, что и спрашивать глупо!»

— Слава богу, вы целы!

Неподдельная радость Юлии пролилась бальзамом на душу. Но помпилианка сразу забыла о скромном невропасте, кинувшись к близнецам:

— Давид, Джессика, что с вами?! Вы выглядите, как…

— Мы подрались, — доложил хмурый Давид, избегая уточнений.

— Но уже помирились!

— Ваша работа, Борготта? — язвительно спросил легат, подходя сбоку.

— В смысле? Я детей не бил! И драться не заставлял. Они сами…

— Не прикидывайтесь идиотом! Я про аварию в шлюзе. Ваших рук дело?

— Мониторы показали, — сочла нужным пояснить Юлия, — как вы стоите около шлюза, и его створки разлетаются на куски! Вы и пальцем не пошевелили, но, тем не менее…

— Колдун, да! Это он! Это все он! Я видел!

Из-за цветущих магнолий, пыхтя от возбуждения, вывалился Ува. Арима сопровождали трое Добрых Братьев. Последней вышла Пастушка. Вид ее предвещал головомойку. Ну конечно, «следаки» не фиксировали голема! Тарталья живо представил себе картину: в дверях шлюза без видимой причины возникают глубокие выбоины, композит трещит по швам, а рядом стоит замечательный человек Лючано Борготта и любуется безобразием, не двигаясь с места. Колдун с дипломом! — по крайней мере, для дикаря с Кемчуги.

Но для остальных?!

«Дружок, ты помнишь телекинетика из спец-лаборатории?»

— Вы причастны к случившемуся?

Требовательный вопрос Пастушки опутал его по рукам и ногам, веля говорить правду, одну правду и ничего, кроме правды.

— Нет. Я бездействовал. Если вы смотрели на монитор, вы это видели.

— Заткни уши, Пастушка! Он колдун! Шаман, да!

Блондинка щелкнула пальцами, как злая собака — зубами, и Толстый Ува подавился своим просвещенным мнением.

— Вы там были. Отвечайте, что произошло?!

— Это голем. Вы называли его «созданием». На моих глазах он стал крушить шлюз. Как вы могли заметить, для камер он попадает в «слепое пятно».

От него не укрылось, как Юлия и легат со значением переглянулись, а вехдены начали шептаться. Все чудесно понимали: без причины Эдам не стал бы ничего ломать. Значит, дело в близнецах. Но Марийке об этом знать ни к чему.

— Я вам верю, — кивнула Пастушка. — Где сейчас находится создание?

— Он умер. Тело лежит в коридоре возле мужского лазарета. Хотите, убедитесь сами.

— Я буду там позже. Нельзя нарушать волю Малого Господа. Стаду велено ждать в оранжерее.

— Воля Господа — закон, — примирительно развел руками Тарталья.

Ответы Пастушку удовлетворили. Но девушка все равно выглядела непривычно настороженной и собранной. Чувствовалось: она нервничает и готова к новым неприятностям. Мир Шеола трещал по швам — теперь уже в буквальном смысле.

— Создание пыталось разрушить наш дом! — возвысив голос, объявила «вождь вождей». — Малый Господь покарал разрушителя. Враг мертв! Восславим же мудрость Его!

— Аллай-а! Аллай-а! — послышалось отовсюду.

Но хор вышел нестройным и растерянным. Не говоря больше ни слова, Пастушка развернулась и скрылась за магнолиями. Добрые Братья, то и дело оглядываясь, последовали за ней. «Вроде, обошлось», — с облегчением выдохнул Лючано, провожая их взглядом.

— Насколько серьезны повреждения?! — образовался рядом летописец.

— Сквозные проломы в обеих дверях шлюза. Метра полтора в диаметре. Шлюз раскурочен по полной программе.

Ответ привел бывшего священника в восторг, близкий к экстазу.

— Замечательно! Просто великолепно!

— Вы думаете, ЦЭМ отправит сигнал бедствия?

— Я уверен в этом!

— А что ему мешает вместо сигнала послать автоматы, чтобы снять заряды с «Герсилии»? Или деактивировать мины? Либурна останется на месте, а ЦЭМ отстрелит другой корабль, с исправного шлюза…

— Всё мешает! Всё! — Авель едва не приплясывал от радости. — Автоматы не предназначены для разминирования! В них нет такой функции. А мины поставлены на таймер. Таймер! Тридцать минут, и — бум!

Он всплеснул руками, изображая взрыв.

— И что, нет никакой дублирующей системы отключения взрывателей? — с профессиональным интересом осведомился Бижан.

— Есть. Контрольный луч постоянного действия. Он удерживает мины от взрыва, пока корабль находится в зоне действия луча. Это на случай, если в маневровых двигателях осталось мало ресурса, и кораблю понадобится больше получаса, чтобы отойти от тюрьмы на безопасное расстояние. Зона действия луча совпадает с границей зоны безопасности. Едва корабль ее покидает — мины срабатывают.

— Но «Герсилия» пристыкована к «Шеолу», — гитарист Заль взлохматил пятерней роскошную шевелюру. — Автоматика не может ее отсоединить: шлюз поврежден, и станция разгерметизируется.

— Ага! — возликовал Авель. — Воистину так!

— Значит, либурна останется в зоне действия луча. Мины не взорвутся.

— Но ЦЭМу придется все время держать луч включенным. Неопределенно долго! ЦЭМ теперь не сможет «заснуть»: ему надо контролировать луч. А это расход энергии, нештатная ситуация, постоянная угроза взрыва… Малый Господь, будь он проклят, — последние слова О'Нейли произнес шепотом, — обязательно вызовет помощь! Никуда не денется!

— Интересно, — вслух задумалась Юлия, накручивая на палец вороной локон, — когда истечет время таймера?

— Через семь секунд, — охотно сообщил Давид.

III

Сирена взвыла, но как-то задушенно и неубедительно. В первый раз, помнится, Лючано аж присел. А сейчас поморщился слегка, и баста. Начал привыкать, что ли?

— Лица, заключенные под стражу, — громыхнул под сводами оранжереи знакомый бас, — обязаны бережно относиться к имуществу пересыльной тюрьмы!

— День Гнева? Опять? — изумился Бижан. — У вас и раньше так частило? — обернулся он к летописцу.

— По два раз в день? Нет.

Авель и сам выглядел растерянным.

— Это голем «разгневал» ЦЭМ. На пару с Борготтой, — ясное дело, легат не мог не помянуть корень всех бедствий. — А мы за них отдуваемся…

— …запрещается без разрешения администрации выходить из камер и других помещений режимных секторов!..

Мимо ломилась толпа рефаимов, спеша к выходу из оранжереи. Скорее по камерам, пока Малый Господь не взялся хлестать непокорных молниями! Летописец дернулся было следом, но Заль придержал его за плечо.

— Не лезь, брат, затопчут. Успеем.

Видя, что «неофиты» не спешат бежать прочь, О'Нейли внял и остался. Он с опаской озирался по сторонам, словно пытаясь определить: откуда его шарахнет током?

Стадо унеслось, оставляя за собой перевернутые вазоны, сломанные ветки и пол, грязный от рассыпавшейся земли. Минута, другая, и в дальнем конце оранжереи раздались вопли отчаяния вперемешку с глухими ударами. Казалось, грешники, обретя прощение, рвутся из ада в места иные, а их вопреки обещанию не пускают.

— …проводить уборку камер и других помещений в порядке очередности!..

Надвинулся топот ног: стадо возвращалось.

— Нас заперли! Заперли!

— Мы стучали, но не отверзлось!

— Господи! За что караешь?!

— Прости и помилуй!

За кустами дрока замелькали полосатые комбинезоны.

— Ну вот, никуда бежать не надо, — философски заметил Заль.

— В связи с угрозой взрыва, — бас хрипел, будто ЦЭМ переработал связки, — всему персоналу и заключенным немедленно покинуть сектора ноль-четыре, ноль-три, ноль-пять, один-четыре, один-три! Повторяю…

В кронах деревьев-коротышек раскатился гулкий удар колокола.

— Мы в секторе два-пять. Тут безопасно, — шепнул летописец, бледный до синевы. — Поэтому он нас и запер.

— Аварийная тревога по тюрьме! Повторяю: аварийная тревога! Всем заключенным собраться…

Голос поперхнулся, с натугой икнул. По ушам ударил надсадный скрежет. Теперь Лючано знал, как кашляют электронные мозги. Мигнуло освещение. В следующий момент что-то произошло с окружающей реальностью. Она расслоилась, будто скисшее молоко. Пласты, ранее пребывавшие в гармонии, неуловимо сдвинулись друг относительно друга. Кривые линии превратились в ломаные, звуки приобрели дребезжащий характер. Став шершавым, воздух наждаком раздирал горло. Видимый мир рассыпа́лся на отдельные пиксели.

Бытие сделалось дискретным.

Волна агрессии и разрушения вздымалась за спиной. Тарталья начал поворачиваться, ощущая микроскопические сокращения мышц, повороты костей в суставах; натяжение кожи, циркуляцию крови в жилах, лопнувший сосудик в глазу. Словно он, Лючано Борготта, распался на мириады частиц, каждая из которых обрела собственную сущность — и воспринималась теперь по отдельности, вне связи с остальными.

Наконец ему удалось завершить поворот, и он увидел статую. Белый мрамор с голубыми прожилками вен, затянутый в черный комбинезон. Юлия стояла, широко расставив ноги, как матрос на палубе во время качки. Лицо — маска ледяной ярости. Взгляд остекленел, устремлен сквозь переборки «Шеола», пронизывая тюрьму насквозь. Пальцы рук свело судорогой, они вцепились в добычу, глубоко вонзив когти в трепещущую плоть.

Волосы помпилианки жили отдельной жизнью. Несуществующий ветер клубился в них, вздымая черным облаком, грозовой тучей над головой женщины.

«Приступ! У нее приступ! Как в Эскалоне. Рефлекторный перехват лидерства. Толпа, которая повинуется не ей. Пастушка — конкурент, у которого…»

«Увы, дружок. Пастушка — лишь исполнитель чужой воли. Собака при Хозяине. И хозяин этот — ЦЭМ «Шеола». Малый Господь! Вот с кем схватилась сейчас Юлия…»

«Но Малый Господь — не человек! Машина, искусственный интеллект…»

«А какая разница, дружок? Помпилианка — тоже не вполне человек. Она — середина дороги между человеком и антисом. А ты, ты сам — вполне человек?»

— Юлия! Остановитесь!

Он знал: бесполезно. Но все равно кричал. Слова вязли в силовом поле воздуха, застревали, путались в волокнах, не в силах достичь ушей каменного идола. Вокруг Юлии с медлительностью, наводившей ужас, закручивался смерч хаоса. Пространство шло мелкой рябью, как гладь пруда под дождем. Нельзя было поручиться, что это не шутки давления на психику. Но, с другой стороны, какая разница, если ты — объект пси-атаки?

Искажались перспективы, позволяя разглядеть каждую хвоинку на ветвях ели в тридцати шагах отсюда и создавая эффект «кривого зеркала» вблизи. В ушах царил комариный писк. Чертовы комары роились прямо в мозгу. Рефаимов мало-помалу охватывало знакомое безумие. Одни падали на колени, истово молясь, другие рвали на себе волосы или пускались в пляс. Кто-то сосредоточенно бился головой о ствол зинарского кедриона.

— …Я родился на Гамме Южного Триалета, в городе Занур, в семье…

— …приняли на должность штурмана на почтовый челнок «Стриж»…

— …воровал с двенадцати лет, семь ходок…

«Они вспоминают свою жизнь. Как на Посвящении. У них полный кавардак в головах…»

— Аллай-а!

— Анафема-а-а!

— А-а-а!

Двое Добрых Братьев, выронив оружие, катались среди разбитых горшков, прямо по кактусам. Презрев боль, они норовили вцепиться противнику в глотку — точь-в-точь антис с легатом день назад. Но система «Шеола» не била дерущихся шоковыми разрядами, не пыталась отсечь их от остальных. У Малого Господа в данный момент имелись куда более серьезные проблемы.

Одна из этих проблем силой захватывала власть над стадом.

А вторая…

Внутри Лючано образовалась пустота. Пол ушел из-под ног, к горлу подкатила тошнота. Ударил тяжелый, басовитый гром: не по ушам — по всему телу. Тарталья задохнулся и ослеп. Ослепнуть от грохота? — в свихнувшемся мирке, объятом черным пламенем, было возможно и не такое.

Буквально через секунду он пришел в себя. Зрение восстановилось сразу — словно включили свет в темной комнате. Зелень, снежно-белые цветы над лицом… Он лежал на полу. На ногах не устоял никто, кроме Юлии.

— «Герсилия»! — кашляя, кричал летописец. Он на четвереньках выползал из клумбы с раздавленными в кашу петуниями. — Либурна взорвалась! Наверное, сбой луча… А-а! Я родился на Фронне, в семье ректора духовной академии! Моя мать, святая женщина, пожертвовала карьерой ради отца, человека глубоко… Господи! Укрепи силы мои! Что я говорю?

«Это Юлия! Ее атака повредила ЦЭМ, или отвлекла его, и Малый Господь не удержал контроль над лучом!..»

— Чрезвычайная ситуация! Разгерметизация…

Голос электронного мозга перешел в невнятное бормотание.

— Тревога первой степени! Сектора…

«Интересно, почему Авель не до конца сошел с ума? — отстраненно думал Лючано. — Наверное, потому, что не побежал вместе со всеми. Юлия захватывает тех, кто целиком и полностью попал под воздействие «конкурента». На Террафиме со мной и близнецами тоже ничего не случилось…»

— …блокированы! Персоналу и заключенным срочно поки… н-нуть…

Из зарослей повилики к Юлии метнулся вихрь. В звере, чьи движения взгляд едва успевал отследить, родная мать не узнала бы Марийку Геджибош. Впрочем, нет, родная мать, намод-киноид с Цэрба, как раз узнала бы дочь без труда. Хищный оскал обнажал не только зубы, но и дёсны. Вздыбились лопатки, комбинезон лопнул на спине по шву. Пластика атакующей собаки — и пальцы-клыки, закостеневшие от желания рвать.

Те самые пальцы, что оставляли глубокие щербины на тюремных столах.

Отшвырнув, словно кукол, двух помпилианцев с «Герсилии», которые оказались у нее на дороге, «вождь вождей» припала к полу — и прыгнула, метя в горло Юлии.

IV

Ей не хватило малости — какого-то жалкого метра. В последний миг наперерез Пастушке метнулась фигура в черной полувоенной форме. Телохранитель был тяжелее девушки килограммов на тридцать. Против массы не поспоришь — в броске он просто снес Пастушку, отшвырнув ее на вазоны с фиалками. Однако человек Антония и сам не удержался на ногах. Вскочить он уже не успел. Рыча от ярости, блондинка извернулась на лету, придавила врага, упав сверху…

Двумя челюстями мелькнули страшные руки.

Кровь ударила фонтаном, пятная лица и одежду. Помпилианец задергался в конвульсиях, булькая разорванной глоткой, и обмяк. Звериная ухмылка Марийки Геджибош всплыла над трупом, словно месяц — над ночным полем боя. Казалось, пастырь «Шеола» сейчас завоет, дико и торжествующе.

Так и случилось. Но вместе с угрозой в вое слышалось разочарование. Отвлекшись на телохранителя, девушка потеряла драгоценное время. Теперь путь к заветной цели ей перекрывали сразу двое — Бижан с Залем. Сутки, проведенные в «Шеоле», не прошли для вехденов зря. За это время музыканты сделали выбор: на чьей они стороне.

Гитарист с обманчивой неуклюжестью присел и сгорбился, упершись ладонями в колени. Он напоминал крупную обезьяну, ощутившую опасность. Трубач выглядел праздным зрителем, по воле случая оказавшимся в эпицентре событий. Лишь по движению грудной клетки, верней, по дыханию, замедленному вдвое против обычного, можно было понять, что Бижан готов к драке.

Киноид медлила, почуяв серьёзных противников. Лючано успел отыскать глазами близнецов — гематры укрылись в зарослях тамариска. Жестом он предупредил детей: сидите, мол, и не рыпайтесь! Вот пока он отвлекался на Давида с Джессикой, все началось и закончилось. Сука-блондинка кубарем улетела прочь после неудачной атаки. Заль припал на одно колено, выставив перед собой убийственные кулаки. Удар левого в полной мере ощутила на себе Пастушка. Рядом с напарником, по-прежнему безучастный, замер Бижан.

Брючина трубача была разодрана на бедре.

«Йети» легко мог отправить человека в нокаут. Но Пастушка не была человеком в полном смысле этого слова. Вскочив, она встряхнулась — и двинулась по дуге, выискивая брешь в обороне вехденов. Шаг за шагом, щелкая пальцами в ритме, превращавшем нервы в тетивы натянутых луков. Нападать девушка не спешила. Время от времени она взрыкивала, дергая головой, как если бы пыталась сорвать невидимый ошейник, или помешать надеть его на себя.

Ошейник?!

— Но я нуждаюсь в рабах!

— Вы полдня жили без рабов, и хоть бы хны. Умоляю, потерпите еще. Глупо нарываться по пустякам. Ваше клеймо — оружие. Нож в рукаве. На крайний случай, понимаете?

Гай Октавиан Тумидус стоял, прислонившись к стволу карликового эвкалипта. На лицо помпилианца снизошла знакомая сосредоточенность. Сколами гранита затвердели скулы. На лбу копился мелкий бисер пота. Белые губы сжались в тонкую упрямую линию. На попытку «заклеймить» Пастушку легат тратил все силы.

Бесполезно.

У киноида уже имелся хозяин. Малый Господь, ЦЭМ «Шеола». Наследственные модификации укрепили психику Марийки Геджибош; двум хозяевам там не находилось места. Рабом бывает человек, но не собака. Увести пса от его божества? В тот момент, когда пес защищает кумира?!

«Клеймо» пасовало перед верностью, «зашитой» на генетическом уровне.

Зарычав в очередной раз, Пастушка вцепилась пальцами в виски. Чудилось, она хочет расколоть собственный череп, чтобы добраться «клыками» до скрытого врага. И вдруг девушка прыгнула — боком, из неожиданного, невозможного положения. На долю секунды Тарталья решил: ей удастся! Перемахнуть через вехденов, достать Юлию, схватившуюся с ЦЭМом в горних высях, где все равны: живая помпилианка и искусственный интеллект.

— …стюард яхты «Звезда небес», имею благодарности от пассажиров…

— …рецидивист, сел по обвинению…

— …выросла на Траверже, в приюте для сирот…

Рефаимы продолжали безумствовать.

Секунда, когда снимаются запреты, мигнула и сгинула без следа. Марийка еще неслась, готова рвать и убивать, а навстречу ей пружиной уже распрямлялся «йети». Заль мало что успел: перекрыл киноиду намеченный «коридор», выставил руку, защищая горло — и все. Оба покатились по полу. Гитарист подмял девушку под себя. Раздался сухой хруст. Лючано очень надеялся, что это ломаются ребра Пастушки.

К сожалению, «йети» хрипло взвыл, разрушая надежду. К сцепившимся кинулся Бижан, на бегу ударил мыском ботинка, добавил каблуком… Грязно ругаясь, на помощь вехденам бежал легат — с явным намерением придушить суку, которую не удалось заклеймить. Его задержали двое Добрых Братьев, выломившись из кустов с оружием наготове. Легату повезло: кто-то из экипажа «Герсилии» вступил в бой на стороне Тумидуса.

— …мама моя, мама, где ты сейчас…

— Аллай-а!

— А мне, красивому, в отдельной камере…

Происходящее разбилось на отдельные кадры. Взмах ржавого тесака. Локоть попадает в захват. Треск сустава. Истошный вопль. Жирная туша возникает сбоку. Локомотив, взявшись не пойми откуда, сносит с ног безобидного кукольника…

«Ты жив, малыш?»

От удара затылком об пол он едва не потерял сознание. Толстый Ува навалился на жертву, забыв о страхе перед колдуном. Татуированная рожа перекошена от злобы, влажное бешенство глаз, где точки-зрачки тонут в омуте радужки; яма рта брызжет слюной…

Честно говоря, с испугом Лючано безнадежно опоздал. Раньше бы боялся, целее был бы. Королева Боль, ободряя, коснулась своего вассала, и тело само пришло в движение, вспоминая навыки экзекутора. Никогда он не входил в чужой ритм так быстро, как сейчас. Чудо, наверное; краткое, злое, кусачее чудо. Задыхаясь от смрадного дыхания Увы, кукольник воспринимал био-музыку во всей целостности: набат сердечной мышцы, биение крови в жилах, судороги легких — от начала до конца, в единой тональности.

Шлепок по щеке. Ладонь прилипает к горячей коже. Теперь — схватить мочку уха. Крутануть с вывертом. Выдернуть волос: здесь, рядом с шеей. Все, или добавить? Нет, все. Дело сделано.

Боль из затылка перетекла в кончики пальцев — и влилась в арима.

— Когда наш бот вышел из РПТ-маневра, аппаратура зафиксировала…

— Аллай-а!..

— Разгерметизация отсеков! Срочная эва… эва… эва…

Ува заорал, словно его поедали заживо, даже не удостоив котла. Стервенея, дикарь заработал кулаками. В мозгу взорвалась сверхновая; клацнули зубы, рот наполнился солоноватой жидкостью. Лючано ощерился, плюнув кровью в лицо Доброго Брата, и взял новый аккорд рождающейся симфонии. Бей, Ува! Бей, кореш! Не жалко! Вся моя боль — твоя. Без остатка. Ешь ее, пей ее, дыши ею, усиливая стократ…

— А-а-а!

Левая рука почти не слушалась. Доктор, у меня вывих плеча. Или перелом. Извините, доктор, ваш курс лечения восхитителен, но у пациента нет времени. Надо работать. Плести мелодию боли, ткать гармонию вопящих нервов. Королева стояла неподалеку, благосклонно улыбаясь. Движения арима сделались ватными, удары уже не причиняли вреда. Ува больше не кричал — храпел, по-жабьи выпучив глаза.

«Давай, дружок, давай. До болевого шока осталось чуть-чуть. Он в состоянии аффекта, но это преодолимо. Арим должен потерять сознание. Я хорошо тебя выучил, мой мальчик…»

— Немедленно покинуть следственный изолятор!..

— А он меня дубинкой — по почкам-цветочкам… чтоб следов…

— Грешен! Грешен аз!

Королева протянула Лючано узкий хлыст, и невропаст с благодарностью ухватился за подарок. Потребовалась вечность, чтобы сообразить: это не хлыст, а бич, витой бич, истончающийся к концу. Там имелся зазубренный крючок, глубоко засевший в мозгу Толстого Увы.

«Спасибо, Ваше Величество…»

С помощью бича он и отправил дикарю завершающий посыл боли. Арим обмяк, неподъемной грудой навалившись на своего палача. Сделалось трудно дышать. Лючано уцепился за бич… нет, уперся здоровой рукой в тело Увы… чувствуя под пальцами наэлектризованные волокна… извернулся… чудовищным усилием…

«Постарайся, малыш. Я тебя очень прошу…»

Он лежал на спине, тяжело дыша. По лицу текла кровь. Бич до сих пор оставался у него — гудящий канат, басовая струна. Вибрируя от напряжения, струна дышала жаром. И вела она к Юлии. К нагой богине, над чьей головой клубилось черное облако волос: туча нитей с крючками на концах.

Богиня не желала расставаться с обильным уловом.

Тысячерукий кукловод, она пыталась управлять сотнями марионеток сразу. Но силы иссякали. Заключена в слабую человеческую плоть, пожирая чужую способность к сопротивлению, богиня в то же время пожирала сама себя. Остановленная природой на середине пути к антису, в оболочке косной материи, дочь имперского наместника нуждалась в помощи. Иначе, разрядившись полностью, она рухнет в черную бездну безумия, увлекая за собой беспомощных кукол.

— Юлия, вы согласны? — по привычке хотел спросить Тарталья.

Нет, поздно. Ноги подкосились, он едва не упал, в последний момент чудом удержавшись за вибрацию бича. Знать бы еще, в каком из пластов бытия, опять слившихся воедино, ноги отказались держать его; в каком он ухватился за иллюзорную нить; где — за струну… Главное крылось в другом: он устоял, а богиня-Юлия во всех реальностях, сколько их ни было, вздрогнула и обернулась к нему!

Рывок вывел богиню из равновесия.

«Она обнажена! Как йонари из скита; как «овощ» Пульчинелло. Сбросила с себя все покровы, всю шелуху, чтобы сила изверглась вовне, опутывая рефаимов. Изливаясь, Юлия открылась. Сейчас у нее не надо спрашивать согласия. Я случайно потянул за нить — и вот он, отклик! Карл, Гишер, вы видите?»

Маэстро с экзекутором отмалчивались, чувствуя, что увильнуть от работы им не удастся.

V

От ароматов тропических цветов кружилась голова. Стволы-великаны, опутанные кольцами лиан, надвинулись вплотную. Буйная зелень с пятнами кармина, бирюзы и янтаря взяла незваного гостя в окружение. Джунгли пытались растворить чужака в пряной кислоте, поглотить, оставить здесь навсегда. Издалека несся запах гари, щекоча ноздри предчувствием беды. Ветер над головой играл с клочьями дыма.

Джунгли горели, и пожар неумолимо приближался.

Радость моя, ты не хочешь отпускать добычу? Ладно, я согласен. Но столько тебе не удержать, нет. Ты распыляешь силы, дорогая. Не лучше ли оставить только самые ценные… м-м-м… экземпляры? Давай отпустим мальков, бесполезную мелочь? Вот, смотри: снимаем с крючка… аккуратно, стараясь не повредить… выпускаем в пруд… и этого… и вон того… Не надо о них сожалеть! Однажды ты уже прошла через ужас насильственного освобождения. Да, я знаю: тебе было больно и страшно. Ты едва выжила. Но сейчас все иначе, верно? Нет боли, нет страха. Нет палаты, где изможденная женщина ползет в неизвестность.

В бреду галлюцинативного комплекса он без проблем звал Юлию: дорогая, радость моя. Обращался на «ты». От странной близости захватывало дух и сладко ныло в груди. Увы, отвлекаться на сантименты Лючано не имел права: он работал куклу. Вся троица, сойдясь в блудном невропасте: оба альтер-эго и Тарталья собственной шизофренической персоной — действовала слаженно и четко, как «Вертеп» или «Filando» в лучшие времена.

Тончайшая корректировка по двум базовым пучкам, на деликатнейших уровнях: оттенки чувств, направленность желаний, воздушное смещение акцентов, мягкое, едва заметное убеждение. Воздействие не шло наперекор стремлениям помпилианки. Трехликий невропаст всего лишь исподволь направлял их в безопасное русло.

Зрение проницало завесу ветвей и листьев, двери и переборки станции, как игла — марлю. Джунгли, охваченные на краю пожаром, и лабиринты «Шеола», борющегося с последствиями взрыва, сливались для Лючано в общий сплав. Это казалось естественным и гармоничным. Так не вызывает удивления клетчатая подкладка у серой демисезонной куртки.

Вокруг сходили с ума рефаимы: бились в припадках, плакали, смеялись, молились и богохульствовали. Но те из них, кто с помощью кукольника срывался с крючка, уходили на глубину спокойствия. Нити-струны освобождались от добычи, опадая на плечи богини. Пора было выполнять данное Юлии обещание. Тогда, на Михре, все получилось случайно. Или случай — подкладка закономерности? Обрывки сети Гая, опутав вехденов, антиса и кукольника, связали всех вместе. К сожалению, сейчас антис отсутствовал.

«А что это меняет, малыш?»

Плотина стереотипов дала первую, едва заметную трещину. Вопрос маэстро Карла просочился в брешь, яркой вспышкой осветив тьму закоулков. Следом пробудился жилец-пенетратор, и усилил напор. Один невропаст пытался помочь другому; волновой — белковому. В сознании возникали цепочки удивительных ассоциаций, открывая прямые пути к таившемуся под спудом. Сходным образом «червоточины» континуума связывают удаленные области пространства, позволяя в мгновение ока преодолеть чудовищные расстояния без костылей РПТ-маневра. Едва ли не физически кукольник ощущал, как в мозгу выстраиваются новые синаптические связи, открывая доступ к тайникам памяти.

«Ты богач, приятель! У тебя есть все, что тебе нужно. Ты давным-давно нашел все ответы. Я лишь напомнил тебе об этом. Бери и пользуйся!»

Логика не поспевала за изменениями, и Тарталья доверился интуиции.

Мозг… нейроны… синапсы… Грозовая туча, из ее недр тянутся струны ливня. Басом рявкает гром. Два человека-костра и легионер в сверкающих доспехах схватились насмерть с разъяренной собакой-гигантом. Искры, рычание, звон металла; летят клочья шерсти. Один из людей-костров ползет в сторону, оставляя на земле багровый дымящийся след. Панцирь легионера испещрен вмятинами, правая рука висит плетью. Собаке тоже досталось: движения замедлились, из пасти валятся клубы розовой пены.

Возьми их! Они доблестно сражались!.. бери нежнее, без лишнего насилия… Зачем насаживать их на крючки? У тебя много свободных нитей. Приласкай, спеленай, убаюкай, позволь наконец отдохнуть. Это надо делать с любовью, дорогая. Ты хотела, чтобы тебя любили? — покажи нам, как это делается. Ага, хорошо…

Нити обвивают человека-костра и собаку: бойцы вцепились друг в друга — не растащить. А легионер пятится, отмахиваясь мечом. Из-под доспеха ползут знакомые путы, только короче и тоньше. Шипят рассерженными змеями. Не хочет вояка. И не нужно, насильно мил не будешь. Минуя раненого, нити тянутся к кустам, где прячутся двое. Их тела переливаются мириадами разноцветных значков. Значки образуют топологические структуры: живая математика бытия.

Помните, я обещал забрать вас отсюда?

Ну конечно, помните…

Кто еще? Старик, похожий на мерина? Владелец смешной вещи, в которой хранятся куцые обрывки знаний? Ты не хотел умирать здесь, летописец? Хотел уйти с нами? Да, Юлия, его тоже. Черная пантера рвется через сплошную стену кустов. Надеюсь, красавица, ваш чувствительный Лоа не испугается второй встречи с моим? Я очень постараюсь, чтобы мой хулиган на сей раз вел себя прилично. Честное слово.

Добро пожаловать на борт, синьора адвокат.

Нити свиваются в жгуты. Соединяют людей-клетки, людей-нейроны. Связывают в рыбацкую сеть, в подобие тела-сознания. Чего-то не хватает.

Чего?

Контрапункт. Лючано Борготта по прозвищу Тарталья (от здесь до там)

Удивительная штука — достоверность.

Досточтимая верность. Достопочтенная верность. От-и-до-верность. На-все-сто-верность. А если задуматься: чему верность? Правде, скажете вы. Реальности. Прожиточному минимуму фактов, который мы зовем реальностью. Вот так скажете вы, и попадете пальцем в небо.

Неплохое достижение — пальцем в небо. И пальцу приятно, и небу без разницы. Ходишь потом, демонстрируешь направо и налево чудесный палец, хвастаешься…

Достоверность — это сличение подозрительной загогулины с нашим куцым жизненным опытом. С нашим представлением о том, какие бывают загогулины. С нашей уверенностью, что уж мы-то знаем в загогулинах толк. С нашим убеждением, что любой другой жизненный опыт — чушь и набор фантиков. Достоверность, синьоры и синьориты — это очная ставка чужака-пришельца с Его Высочеством Самомнением, наследным принцем страны Самообмана. И ни на грош больше, право слово.

Шлюха она, эта ваша достоверность.

Новорожденного должны шлепнуть по попе. Пусть зайдется в крике и сделает первый вдох. Остановившемуся сердцу требуется электрический разряд, шоковый импульс. Тогда оно заработает вновь. Чуду нужен толчок, чтобы оно свершилось.

В чудо необходимо вдохнуть жизнь.

— Левой рукой ты держишь вагу, управляя основными движениями марионетки. Это — раз. Правой рукой ты перебираешь остальные нити. Так кукла совершает более сложные движения. Это — два.

— А три? Тетя, ты говорила: куклу ведет троица…

— Третий — твое сердце. Ты стоишь на тропе, скрытый от глаз публики. Помнишь, что такое «тропа»?

Я помню, что такое — тропа. Это дорога над сценой; место, где меня не видно. Закон работы невропаста: его не должно быть видно. Меня нет. Я растворен в кукле. Я — маяк на берегу. Матрос на мачте с семафорными флажками в руках. Я сигналю проходящим кораблям: изменить курс, начать маневр, вот берег, вот рифы…

Первая сигнальная система — реакция на раздражитель. Ожог, боль, и ты отдергиваешь руку от горячего утюга. Вторая сигнальная система — реакция на речь. Раздражитель заменяется его словесным обозначением. «Горячо!» — кричит жена, и ты отдергиваешь руку, не коснувшись утюга.

— Пучок моторика, малыш. Им ты корректируешь физические действия. Это — раз. Пучок вербала дает возможность корректировать мышление, оперирующее отвлеченными знаковыми структурами. Это — два.

Пучок моторика — и пучок вербала. Два отражения действительности: непосредственное и опосредованное. Но есть ли третий пучок? Третья сигнальная система? Не отдельные нити, в которых легко запутаться, как рыба в сетях, не басовые струны глубин, покрытые хищным ворсом — особый, новый пучок, каким можно корректировать действия в макро-масштабе, не распыляясь на мелочи?

И если да, то какая сила пробуждает его к жизни?!

— А три? Ты говорил: куклу ведет троица…

— Тут сложнее, малыш… Условно говоря, мы, невропасты, корректируем тело и разум. А душа? Или нет, не душа — дух?

Пучок духа. Вага антиса. Ворсистые басы; третья сигнальная система. Она есть у каждого. Нищие богачи, мы — владельцы сокровища, о котором не подозреваем. Просто антисы обогнали эволюцию, родившись с развитой, функциональной троицей. На шаг впереди, Папы Лусэро и Нейрамы Саманганы — не объекты бессильного восхищения, а указатели пути.

Вторая сигнальная система является управляющей для первой. Значит, третья — управляющая для второй? Для обеих предыдущих — на новом уровне? «Горячо!» — кричит нечто, не имеющее ни языка, ни горла, ни голосовых связок, и мы уходим в волну раньше, чем разящий луч, несущийся со скоростью света, коснется хрупкого, слабого, человеческого тела…

Я — невропаст.

Как мне крикнуть недоразвитым антическим пучкам:

— Горячо!

Боль тараном ударила изнутри, сметая выставленные преграды. Пламя вырвалось наружу, в нити, ведущие к гард-легату. Наполнило их, словно вода — резиновый шланг.

— …слава и гордость Империи…

Помпилианец запнулся. Лицо его на миг исказилось, но легат справился. Да, кавалер ордена Цепи умел не только причинять, но и терпеть боль. Кроме кукольника и куклы, никто ничего не заметил.

Искусство Добряка Гишера — боль, не причиняющая реального вреда телу. Ваше Величество, моя Королева! Вам, повелительнице Вселенной, отвели скромное царство — камера для допросов, подмастерье палача. Простите нас, глупцов, за недомыслие. Мы любим забивать гвозди микроскопами и превращать лекарства в яд.

Боль, направленная в пучок моторика, терзает тело. Боль, направленная в пучок вербала, терзает мозг. Боль, направленная в пучок антиса…

Виват, Королева!

Все, что не убивает, делает нас сильнее. Без боли живет прокаженный, разлагаясь на ходу. Защитная миелиновая оболочка нерва повреждена бактериями, и несчастный не замечает травм. Здоровый организм в ответ на болевые раздражители способен производить целый ряд веществ-медиаторов, усиливая приток крови к пораженному участку, включая механизм заживления. Ваш хлыст, владычица, понуждает верноподанных к сопротивлению.

Хлестнем по третьей сигнальной?

В моем распоряжении сколько угодно боли. Спасибо, Ваше Величество. Сегодня вы щедры, как никогда. Живительная влага так и хлещет из человека-костра, из собаки, из меня самого. Надо лишь уловить общий ритм и пустить боль по жилам. Наполнить пульсом сосуды-нити, пучки антисов, взбодрить существо, разучившееся делить себя на тело и сознание.

Работаем, маэстро! Работаем, старина Гишер!

Зря, что ли, в моей жизни были вы оба?

* * *

Семь всадников несутся по траве цвета антрацита. Искры летят из-под копыт коней, словно трава — дитя кузницы. Колючее, сверкающее облако виснет на плечах — плащи из звезд, взбитые ветром.

Две женщины — черная и белая, ночь и день, молоко и смола; защита и нападение. Двое детей — лед и пламя, расчет и верность, рыжие кудри, россыпь веснушек. Хозяин Огня — золотой вопль трубы, огонь и пепел, доблесть и предательство. Священник торопит старого мерина — усталость и надежда, и чувство вины.

Последний, седьмой — Человек-без-Сердца. Все сердце — наружу: нитями, поводьями, болью. Несутся всадники, летят, держат строй. Темное поле, дальняя дорога. А за спинами полыхает дом. Надо успеть. Поздно умничать, не время спорить — пожар. Тут не по траве, не по углю с железом — босиком по небу рванешь в галоп. Скорее, пока ждут…

Восьмой, рядом с конями, бежит крупная собака.

Восемь марионеток играют спектакль. Ведут действие, как раненого — под руки, споря с предопределенностью финала. Сами куклы, сами кукловоды; попадись под тряпичную руку драматург с режиссером — разорвут в клочья. Вехден, помпилианка, близнецы-гематры, вудуни, девица-намод, пара техноложцев — без малого вся Ойкумена собралась.

Горят декорации: торопитесь, братцы-сестрицы! Пока еще цел театр… Дым стелется по сцене. Теряется «чувство пола»: шаг за шагом, выше, над дымом, над огнем. За платформу, расположенную на уровне зрительских глаз. К тропе, зашитой ограждением, где если кому и стоять, так кукловодам, скрытым от публики.

Ничего, подвинутся, уступят местечко…

Сгусток волн и полей пронизывает космос, как игла — ткань. Шарахаются прочь звезды. Изгибаются лучи, уступая дорогу. Трещит по швам пустота. Время нелинейно, пространство чрезмерно, жизнь бесконечна: не вперед, так назад.

Главное, не забыть, что позади — горит.

А ведь так легко забыть о белковых ничтожествах, косной материи, кричащей в пламени… Кто они вам? Рудименты прошлого? Когда свобода, когда поле с черной травой, театр с декорациями, звезды с лучами — забыл, и ладно.

Согласны?

Нет? Спорите, возражаете, несетесь сломя голову…

* * *

— Входим в сектор поиска, мой сатрап!

Нейрам вздохнул. Среди всего, к чему он пока не смог, и боялся, что никогда не сможет привыкнуть, чин сатрапа был самым болезненным. По какой причине отец наложил на себя руки, он не знал. Самоубийство числилось в списке грехов, запретных вехденам. Оно стояло в одном ряду с ложью, насильственным осчастливливанием и предательством.

«Отец, ревнитель традиций — кто угодно, но только не ты…»

Несмотря на близкое родство, они держали дистанцию. Строгий Пир Саманган редко выказывал любовь к сыну. Сын почитал родителя; на людях демонстрировал уважение. Искреннее, если по чести. В последнее время редко виделись…

Нейрам вздохнул еще раз. За истекшие сутки антис успел выяснить: его представление о «последнем времени» сильно разошлось с представлением иных обитателей Ойкумены. Его лишили возможности узнать: как часто сатрап Пир виделся со своим взрослым, скажем прямо, немолодым сыном. Может, все изменилось. Может, они встречались каждый день. Вели задушевные беседы, перемежая дела государства личными пустяками. Старший хвастался редкими растениями, младший рассказывал о странствиях в космосе, пытаясь словами передать нечеловеческие ощущения…

Ему очень хотелось, чтобы все было именно так.

Но отец умер. Не ответив на вызов, не вступив в разговор; не обрадовавшись возвращению блудного сына, воскрешению первенца. Взял и принял яд, без объяснения причин. Теперь не узнать, о чем они говорили, как часто встречались; и уж тем более не узнать, почему кей Ростем I (гнить тебе, падаль, без самокремации!), быстро выяснив по личным каналам, что лидер-антис вехденов жив, прислал ему высочайшее подтверждение передачи чина по наследству.

Сатрапы, иначе хранители областей, назначались давным-давно. Сатрапия крайне редко передавалась от отца к сыну — это разрушало державную вертикаль власти. Да, у себя в округе сатрап пользовался властью, не ограниченной ничем, кроме естественных факторов. Но вне округа он склонялся перед кеем (да воссияет свет владыки над миром!). Жест Ростема означал: рад, готов приблизить и обласкать, условия обговорим позже.

Сперва Нейрам хотел отказаться. Но кей Кобад, единственный кей, какого антис соглашался признать, отсоветовал. Пенсионер галактического значения долго смеялся: иди знай чем, но поступок Ростема рассмешил его до икоты. А потом велел отписать с благодарностью: мол, недостоин, польщен, склоняюсь перед волей.

— И не ерепенься! — повысил голос Кобад, видя, что антис готов ответить благодетелю в тоне, провоцирующем гражданскую войну. — Ты полезней мне, как Андаганский сатрап. Время перемен, малыш. Никогда не предугадаешь, какая пешка окажется проходной. А ты не пешка, ты фигура из главных…

— Скажите, владыка, — спросил Нейрам. Он так и не отвык титуловать Кобада согласно традиции, хотя бывший кей всякий раз начинал ругаться. — Я что, с вами никогда не спорил?

Кобад озадачился:

— В каком смысле?

— В прямом. У меня хроноамнезия, но вы-то помните! Я-взрослый, недавний для вас… Всегда подчинялся, да? Не возражал? Делал, что велено?

— Никогда, — ухмыльнулся Кобад, собрав вокруг глаз хитренькие морщинки. — Мы спорили до хрипоты. Плевать ты хотел и на титул, и на старшинство, и на доводы разума. Если тебе казалось, что ты прав — ох, и вредный же ты становился, малыш! Я сейчас просто жизни радуюсь: такой ты стал покладистый, такой благоразумненький… Вот и пользуюсь, пока могу. Оно ведь ненадолго: ты уже снова взрослеешь. Вон, складку меж бровями заложил, упрямец…

Это Кобад распорядился выделить Нейраму патрульный крейсер «Ведьмак» с рейдером поддержки. Антис рвался поскорее вернуться за людьми, оставленными на станции, доказывал, что без кораблей доберется туда гораздо быстрее — все тщетно.

«Доводы разума» разгромили его торопливость в пух и прах.

— Допустим, вы сумеете повторить чудо, — подвел Кобад итог спору. — Допустим, вам удастся соединиться в большом теле и покинуть станцию. Но без крейсера вам не эвакуировать остальных. Уверен, твои симбионты — не единственные обитатели тамошних краев. Говоришь, вокруг станции кишели пенетраторы? Есть у меня одно подозрение…

Кей замолчал, не спеша делиться подозрениями. Нейрам смотрел на владыку и понимал: кей прав. Дело не в эвакуации. Не в сомнительном повторении чуда. Слишком много флуктуаций высшего класса встретил он в опасной близости от станции. Они не проявляли агрессивности, с равнодушием отнесясь к антису, удаляющемуся со всей возможной скоростью. Но вздумай они помешать возвращению…

Сумеет ли Нейрам Саманган в одиночку разогнать враждебный рой?

Частичная слабость была порукой факту: да, помолодев, он утратил много реальных лет жизни. И провел их очень странным образом. Исследовав состояние организма, как в большом, так и в малом теле, антис уверился: он изменился, и не в лучшую сторону. Складывалось впечатление, что год за годом он только и делал, что нарушал запреты, большей частью — физиологические.

Ходил босиком по земле. Кормил собой комаров и слепней. Ласкал змей. Лгал без зазрения совести. Ел бифштекс с кровью. И так далее, вплоть до празднования дня рождения, запретного испокон веков. Это плохо укладывалось в голове, но уровень внутреннего огня подтверждал: правда. Пожалуй, лишь антическая мощь удержала Нейрама от полной деградации.

Когда он прилег на часок перед отлетом, ему приснился удивительный сон. Червь, пожирающий мозг — нет, даже не мозг, а душу. Богадельня в глуши курорта. Тесная камера: тюрьма? лечебница? Бои, доверху полные черной, отвратительно пахнущей ярости. Поиск выхода из лабиринта. К счастью, кошмар быстро рассеялся. Достигнув высшей точки, сновидение взорвалось теплым, уютным воспоминанием: миска с едой, ложка — и кормилец, нарочито грубоватый собрат по несчастью. Нейрам помнил его имя: Лючано Борготта.

И помнил свое второе имя, подарок кормильца: Пульчинелло.

«Зря я не поверил ему на станции. Зря… Если с ним что-то случится, вовек себе не прощу. Он расскажет, он расскажет мне все, от начала до конца. Я не верю визору, очевидцам, прессе; я никому не верю. Кроме него. Знать бы еще, откуда взялось это доверие…»

— Принят сигнал бедствия, мой сатрап!

Пилот-навигатор был уроженцем Андагана. Отучить его от сакраментального «мой сатрап» было невозможно. Проще изменить законы природы.

— Кто подает сигнал?

— Пересыльная тюрьма «Шеол», мой сатрап. Я запросил архивы: тюрьма исчезла в червоточине одиннадцать лет тому назад. Как оказалась в этом секторе — неизвестно.

— Что у них случилось?

— Взрыв, частичная разгерметизация. На борту — бунт, или что-то в этом роде. Есть пострадавшие.

— Взять пеленг. Идти на «Шеол». Активировать защитные поля. Системы вооружения — в полную боевую готовность. Полагаю, нас встретит толпа флуктуаций. Гостеприимства не ждите. Кажется, цель наших поисков обнаружила себя.

— Вы уверены, мой сатрап?

— Нет. На подходе к «Шеолу» я выйду наружу. Там и уверюсь.

— Это опасно!

— Вы что, весь полет надеялись кормить меня с ложечки? Выполнять!

Сравнение получилось не слишком удачным. Кормить с ложечки? Нейрам полагал, что до конца жизни будет втайне мечтать, чтобы его покормили с ложечки. Он смотрел на экраны и рабочие сферы рубки, маясь от нетерпения. Впору рвануть в открытый космос: подталкивать крейсер, чтобы поторопился…

— Вечный огонь!

— Что еще?

— К нам приближается… Святое пламя! Это антис!

— Антис? Он движется со стороны тюрьмы?

— Так точно, мой сатрап!

— Снимите энергетический отпечаток и сверьте с атласом.

Время превратилось в черепаху. Оно тащилось, изводя своей медлительностью, высовывало из панциря морщинистую головку, ковыляло на коротеньких ножках; оно издевалось, это скопище секунд и минут…

— В атласе данная волновая структура не зарегистрирована.

— Глупости! Проверьте еще раз.

— Повторяю: регистрация отсутствует. Спектр-фактура подобного рода считается невозможной.

— Доложить базовые характеристики!

— В спектре присутствуют антические структуры вудунов, вехденов и гематров в разных пропорциях. Объем от общего: примерно 62 %. Остаток не поддается описанию. Рисунок линий 2-го порядка — с искажениями. Полагаю, аналитический блок нашего сканера поврежден. Он выдал предположение, что часть остатка выглядит, как гипотетическая спектр-фактура антиса-помпилианца. Но у помпилианцев нет антисов, это всем известно! Что касается тонких связей…

— Хватит.

— Прикажете атаковать?

— Приказываю следовать прежним курсом, — Нейрам Саманган встал из кресла. — Я иду наружу.

— Вы не должны сражаться в одиночку, мой сатрап!

— Я и не собираюсь сражаться. Я иду знакомиться. Хотя, полагаю, мы уже знакомы.

Пилот-навигатор хотел возразить, но бросил взгляд на собеседника и прикусил язык. Позднее он расскажет жене, что впервые видел лицо человека, вдруг постаревшего лет на тридцать. И счастливого, как ребенок, от внезапного прилива времени. Впрочем, миг изменений длился недолго. Опять став молодым, Нейрам покинул рубку, а там — и крейсер.

На обзорниках шли на сближение двое антисов.

Эпилог