— Сын. Владик… В пионерлагере он сейчас, в Анапе. А у вас, Таня, есть дети?
— Конечно. Оля.
Помолчали. Таня вынула из сумки два крупных апельсина и протянула Кате.
— Угощайтесь, пожалуйста.
— Ой, что вы, Таня! У меня есть апельсины… в гостинице. Тут Алешины приятели мне и номер заказали, и билеты в театры приобрели, и апельсины…
Рука с апельсинами на миг отвергнуто застыла в воздухе, и Таня запоздало поняла: ну разве станет жена академика прямо у себя на коленях чистить и есть апельсины? Однако Катя взяла апельсины, понянчила их на ладони и бережно положила в свою чешуйчатую сумочку.
— Все поменьше везти, — улыбнулась Таня. — А то перегрузила я себя гостинцами. И подругам надо, и к свадебному столу…
— Ой, это ж изумительно! Как я завидую вам, Таня! — с глубокой, какой-то тоскливой искренностью сказала Катя. — Приедете и обрадуете родных… Вас ждут. А я вот живу неделю в Москве и ничего не купила. И не знаю, что покупать. Да и кому?
— У вас нет родственников?
— Есть родители, мама — врач, папа — полковник. Им ничего не нужно. Самые дорогие для них подарки — это мои письма, особенно если они длинные-предлинные…
— А я у мамы шестая… Мама любит апельсины. Корочки высушивает, а зимой делает из них варенье, — сказала Таня и вспомнила, увидела мать с шуршащим узелком усохших апельсиновых корочек, душисто пахнущих далеким заморским летом, увидела и лица подруг, которые встретят ее в селе и с радостью разберут обновки. А Кате не нужны никакие покупки, никого она ими не удивит, не порадует. Тане стало покойно за себя и за свои покупки.
— Таня, а ваша работа нравится вам? — спросила Катя. — Как это… «Выходил на поля молодой агроном»…
— Нравится. Только у меня не хлеб, а овощи. Лук, свекла, капуста. А недавно сад заложили. Удалось вырвать участок. Гектаров десять, но все же…
— Почему «вырвать»?
— Нынче каждый клочок земли — под хлеб. А я тут с яблонями да вишней… Баловство, дескать. Сады в Покровке никогда не водились. Это точно! Захочешь свежих яблочек, гони машину в город. Ну, поприжала председателя. А там о саженцах, о поливе пришлось хлопотать. Сутками в саду пропадала. Муж меня дома и не видел. Но посмотрели бы сейчас на яблоньки и вишни! Прелесть. Ровненькие, известкой подведены. Словно ряды первоклашек в белых гольфиках.
— А что же муж? Оценил вашу самоотверженность?
— Мне не нужна его оценка. Я для людей старалась. — Таня задумчиво отвела глаза к окну и стала смотреть на волю.
Там, в предзакатном низком небе, копилась гроза. Духота ощущалась даже по вяло-теплому ветерку, влетающему в окно.
— Он что ж, неласков с вами? — помолчав, спросила Катя, заметив, как похмурело лицо Тани.
— Да нет… нормальный он, положительный: не пьет, не курит. Но… Вот знаете, бывает такой томный летний день, без дождя, ветра и солнца. Вроде и тепло, и светло… а душа как бы пробкой заткнута. А я так не люблю, понимаете? — Таня смутилась, смолкла. Взглянула в ждущие глаза Кати, пояснила: — Ну, дружили в школе, чуточку нравился. Большой, сильный, через ручьи меня таскал по веснам. Он маме моей очень приглянулся. Есть у нее слабость: ей что дом, что корова — с виду чтоб солидные, красивые были. Пусть эта корова молока мало дает, лишь бы стать имела, грацию. Так и людей оценивает… Говорит: здоровый, крепкий, ладный у тебя жених, дочка, а значит, в работе надежный. «Уж не пахать ли мы собираемся на нем, мама?» — говорю ей.
Таня и Катя рассмеялись.
— Шутки шутками, а время шло, — продолжала Таня. — Уехал он на армейскую службу. Письмами меня засыпал. Ласково писал. Дождалась его. Многие подружки не дождались, а я смогла… И в награду себе замуж за него вышла. Себя уважила… Вот. А теперь кого винить?.. Однако уйду я от него. Доколь притворяться? Без любви — как?
— Но у вас дочка, — с мягким укором сказала Катя.
Таня грустно промолчала и отвернулась к окну. Гул движения электрички все чаще стали перехлестывать мощные взревы низко проносящихся в грозовом небе серебристых лайнеров. Электричка меж тем неслась под самое брюхо гигантской тучи, испускавшей на землю зловещие сумерки. Пассажиры, озабоченно-тихие, молчаливые, обреченно посматривали в небо.
— А что за свадьба у вас в деревне? — простодушно спросила Катя.
— Братишка Гена женится, — сразу оживилась Таня. — Из армии пришел, отслужил. Отец ему: «К чему спешка? Ты осмотрись, примерься, девок-то вон сколько — на выбор». Братик же свое гнет: любовь у нас давняя, ждать нам нечего и некого. Она красивая… Папа ему: «Ты жену не глазами, а ушами выбирай — кто она, чья, откуда? На красивую глядеть хорошо, а с умной жить хорошо, Вот наша Танюха (это я значит) выбрала себе друга жизни: и глазаст, и ротаст, а пути в нем нет… Не промахнись, сынок. Каждая ваша промашка нам по сердцу рикошетом…»
— Ну и как? Отложил Гена свадьбу?
— Куда! Говорю же, в субботу свершится! Генка весь в меня: загорится — не потушишь, — озорно прищурив глаза, негромко сказала Таня. — Невеста из соседнего села. Папа раздобыл где-то четыре тарантаса, в каждый запряжет тройку коней, в дуги и гривы ленты вплетет. По-нашенски, говорит, по-русски, ух, как гульнем свадебку. Из транспорта будут, конечно, и мотоциклы, и «Жигули» — друзья Геннадия такой эскорт готовят!
— Поглядеть бы, — мечтательно обронила Катя.
— Пожалуйста. Будем рады! — пригласила Таня.
— Да я так… просто. Хоть и родилась в селе, но почти не жила там и никогда не была на подобных свадьбах.
— А сами-то… разве без свадьбы обошлись?
— Посидели немножко в семейном кругу… Были цветы, шампанское, но без этого «по-нашенски, по-русскому». Алеша не любит шумных хмельных массовок.
— А вы, простите, очень… любите мужа? — не глядя на Катю, спросила Таня, стыдясь своей откровенности, любопытства и уже заранее готовясь услышать что-нибудь необыкновенное.
— Я? — застигнуто-удивленно улыбнулась Катя. — Как тебе сказать, Таня… Любовь всяк по-своему понимает. — Катя смолкла, пожала плечами и отвернулась к окну. Ей легче было бы рассказать о своей супружеской жизни вообще, о том, что живет она с мужем ровно, без ссор. Но любит ли она его? Как-то не задумывалась она об этом, повода не было… Она была верна мужу, но… Вот недавно, когда молодой ученый из Академии наук встретил ее в аэропорту и отвел в гостиницу, снабдив театральными билетами и апельсинами, она неожиданно для себя вдруг пожалела, что он так скоро оставил ее одну в номере. Ей было неприятно его гостеприимство по обязанности, тем неприятнее, чем вернее она сознавала, что сама, без круговой опеки мужа, смогла бы расположить к себе интересных людей, которые искренне исполнили бы многие ее желания. Но эти мечты о разных вольностях прятались в таких глубинах ее души, всплывали так редко и робко, что будто и вовсе не было этих мечтаний.
В прямом Танином вопросе проглядывало не только Танино, но и ее собственное желание заглянуть в эти глубины… И было непривычно и страшно.
— Любовь — это… Ну, это что-то бурное и безумное. Это сумасшествие, как говорят и пишут, — с легкой улыбкой сказала Катя. — А у меня не было повода добровольно сходить с ума… Любовь — вспышка, а в семейной жизни, Таня, нужно постоянно светить. А не вспыхивать.
— Смотря как светить…
— Без копоти, разумеется, — улыбнулась Катя. Она в самом деле не знала, что ответить. — Любовь — это не мороженое: съел и сразу узнал, вкусное ли.
— И все же… Всякая жизнь, всякая красота без любви — ноль без палочки, — грустно сказала Таня.
— Но вы вот сами… не любите, — осторожно упрекнула Катя.
— Мужа! — резко уточнила Таня.
Электричка остановилась, пассажиры, готовя на ходу зонтики, повалили из вагона.
— Давайте помогу, — предложила Катя, взяла сумку с апельсинами, и потащила к выходу. Таня схватила чемодан.
С грозового неба сыпались редкие крупные капли, угрожающе прокатывался над головой гром.
— И-их! Сейчас врежет! — вскрикнула Таня, спасительно юркнув вслед за Катей в здание аэропорта.
До регистрации билетов оставалось еще полчаса. Таня и Катя присели на длинный диван в зале ожидания и прощально посмотрели друг на друга.
— Ну что, Таня… Будем расставаться, — помолчав, сказала Катя. — Приятно было с вами познакомиться. Да… Одну минутку.
Катя пошла в багажное, вернулась с чемоданом на молниях и раскрыла его.
— Вот это… — она достала белый мохеровый шарф. — Передайте невесте. Везла одной знакомой, но она в отпуске… Не забирать же вещь обратно.
— Ой, что вы, Катя! — Таня смутилась, но вдруг радостно и твердо предложила: — Вручите его невесте сами! А, Кать? Летим на свадьбу? Всего-то сорок минут пути.
— Как же я… У меня, знаете, дела. Билеты в театр. Да и Алексею позвонить надо.
— Ну и что — билеты. И позвонить от нас можно, мы же в России, не за границей. Летим, Кать. Сами же мечтали посмотреть настоящую свадьбу, — горячо ухватилась за свою бесшабашную идею Таня. — На один день! Тут же рядом, близко. Сорок минут неба.
Над крышей грохнуло, с треском обломилось. Катя вздрогнула, легонько засмеялась от какого-то веселого страха, взглянула в окна, за которыми шумел ливень. Сейчас небо очистится, всюду развиднеется и Таня полетит домой, на большую свадьбу. А она, Катя, вернется в пустой номер гостиницы и станет, примеряя платья, готовиться к завтрашнему выходу в театр.
— На какие, спектакли у вас билеты? — поинтересовалась Таня.
— «Золушка», «Свадьба Кречинского», «Лебединое озеро»…
— Вы не смотрели их?
— О, много раз. Но… — Катя хотела сказать, что театр — это не кино. При одном и том же содержании спектакля бывают разные исполнители ролей, разные режиссеры-постановщики, балетмейстеры… Ничего такого Катя не сказала. Если откровенно, ее привлекала театральность не столько самих спектаклей, сколько театральность и торжественность всего того, что в солидных столичных театрах окружает сцену. Наслаждение она получала не столько от спектакля, сколько от ощущения праздничности, тихого волнения, счастливой какой-то напряженности. Она была добра и безоглядно снисходительна в оценке качества театральных постановок — все спектакли казались ей изумительными, игра актеров — прекрасной, потому что сама Катя являлась в театр в прекрасном состоянии духа, ненавязчиво блистая собственной красотой и туалетом.