Председатель поднял руку, женщины смолкли.
— Так давайте и колхозный скот будем кормить по всей правде, по всей норме, — сказал Ильин.
На одном из собраний артели он предложил:
— Знаю: клуб, школа и коровник ветхие, с довоенных времен. Знаю: и жилье поизносилось. И все ж раньше всего нам надо за землю взяться, товарищи. Лишь земля нас может выручить, дать средства и силы.
Ему поверили. И не ошиблись. Увязший в долгах колхоз постепенно набирал силу, стал лучшим не только в районе. Занесен в областную книгу Почета.
…Не раз мне приходилось бывать на полях этого хозяйства со скромными полосками лесопосадок и крохотной степной речушкой, которую запросто переходят вброд телята, приходилось видеть на пашне нежирный, с досадными вкраплениями песка и глины, степной чернозем.
Еще задолго до жатвы Николай Никанорович при встрече со мной поделился:
— Думаем собрать на круг не менее двадцати пяти центнеров пшеницы…
Мы стояли на кромке хлебного поля, колоски были еще совсем зелеными, слабыми, никли под знойными лучами июньского солнца. И я с сомнением встретил заявление Николая Никаноровича, оно показалось мне опрометчивым.
— Вот вы спрашиваете, откуда у нас твердая вера в хороший урожай? Да она ведь, вера эта, состоит из нас, понимаете? Из нашего отношения к своему колхозному полю, — убежденно говорил он.
Мало позаботиться о ранней зяби, провести вовремя снегозадержание, подготовить к севу отборное зерно. По весне в колхозе более трех недель на полях работали не только посевные агрегаты, машины, механизмы, но и самолеты. Семена яровых на всех площадях получили подкормку, ложились в землю одновременно с гранулами суперфосфата. На поля, предназначенные под картофель и силосные, отряды плодородия вывезли тысячи тонн перепревшего навоза…
— Нынешний урожай будет хороший, потому как мы его подготовили своими руками. Ну, а если к тому же еще и небушко дождиком нас побалует, то и вовсе хорошо, — эти слова Николай Никанорович говорил мне в начале июня.
И они оказались пророческими.
Забегая вперед скажу, колхоз вырастил прекрасный урожай и первым в районе убрал его.
В разгар тяжелой из-за ненастной погоды страды я и приехал к Ильину. Нашел его на полевом стане первой бригады. Как всегда, Ильин был спокоен, несуетлив.
— В дни жатвы я как-то не ощущаю возраста. А это значит, молодею, — сказал Николай Никанорович с улыбкой. — Одна у нас сейчас забота — не стояла бы работа. Люди трудятся по двадцать часов в сутки. Вот, к примеру, звено Ивана Григорьевича Аверьянова. Тремя «Нивами» оно намолотило уже почти тридцать тысяч центнеров зерна! Поезжайте, если есть желание, полюбуйтесь на этих молодцов…
И, предваряя мое знакомство с лучшими комбайнерами, Николай Никанорович говорил о каждом из них как о родном человеке. Вот, скажем, Иван Григорьевич Аверьянов — ветеран колхоза, нынешняя жатва — тридцать четвертая в его жизни. И каждый страдный сезон для него — это ударная работа, безоглядная отдача всех сил.
На одной из загонок на комбайне работал Евгений Ильин — сын председателя. Он студент Оренбургского сельхозинститута. Каждое лето приезжает в родное село и помогает землякам убирать хлеб.
Когда мы с механизаторами наспех ужинали в полевой кухне, Евгений, просматривая сводки в районной газете, поделился:
— Привыкли хлеб измерять тоннами, центнерами, пудами… А пора бы сорт пшеницы оценивать не только по урожайности зерна, но и по количеству собранного белка. Ведь молоко сейчас сдаем не просто на литры, а учитываем процент жирности. Ведь так, батя?
— Да, — согласился Николай Никанорович, — только за сдачу высококачественного молока колхоз в прошлом году получил девяносто тысяч рублей дополнительной прибыли.
— Вот и нам нужно бороться за каждый процент белка в зерне. Если в общем урожае нашей страны долю белка повысить всего на один процент, то хлебом можно кормить Москву, и еще три таких города, как Ленинград, целый год!
— Что ж, — сказал Николай Никанорович, — задачи ты, сынок, ставишь стратегические, глобальные. Только прежде повысить бы на каждом гектаре урожайную силу наших сортов. «Белковый заряд» оренбургской пшеницы настолько велик, что с ней не может соперничать никакая другая. Даже в зернах прославленных канадской и аргентинской пшениц белка не более 14 процентов, в оренбургской же — 18—20. Именно за белок ее удостоили Золотой медали на Всемирной лондонской выставке в 1862 году…
Слушая разговор отца и сына, я мысленно поддерживал мнения обеих сторон: прав Евгений с его смелым заглядом в завтрашний день агрономической науки, трижды прав и Николай Никанорович со своим трезвым практическим умом хозяйственника, с кровной государственной озабоченностью за судьбу сегодняшнего колхозного поля, с большой верой в его неисчерпаемые плодородящие возможности.
В самом деле, если бы не только по стране, но даже в одной Оренбургской области все совхозы и колхозы по урожайности полей догнали бы артель имени Ильича, то Оренбуржье ежегодно бы сдавало государству не двести с половиной миллионов, а около миллиарда пудов хлеба! Цифра фантастическая, на первый взгляд. Но вполне реальная, как реальны, естественны, нормальны стали высокие урожаи в колхозе, возглавляемом Николаем Никаноровичем…
Ильин печется не только о своем колхозе. Однажды на партийно-хозяйственном активе хвалили руководителей одного хозяйства за то, как много они понастроили, вот сколько оборудования приобрели для молочных ферм…
— Да, государство крепко помогает колхозам, — взяв слово, спокойно начал Ильин. — Хорошо заботится о нас, но… нельзя же этим злоупотреблять. Сколько миллионов вы вложили в реорганизацию молочных ферм? — прямо спросил он руководителей хваленого колхоза и, дождавшись ответа, продолжил:
— Ого, солидная сумма! А где отдача? Нет ее. А в прошлом году хозяйство вообще не выполнило план продажи молока.
Как-то Ильин заглянул в соседний колхоз, где очень расторопно провели кампанию по механизации коровников. Походил, посмотрел, расспросил о кормах и надоях.
— Растем, в передовики выходим, — сказал коллега, довольный, что Ильин за опытом к ним пожаловал.
— А теперь, соседушка, сколько миллионов вы государству задолжали — три или три с половиной? — спросил Ильин.
Замолчал сосед смущенно, а Ильин жестко добавил:
— Вот оно как получается, товарищи передовики. Ходите вы в лаковых сапогах, а сапоги-то чужие.
Надо иметь моральное право, чтобы так открыто сказать коллеге о его недостатках. В колхозе имени Ильича строят на собственные деньги по принципу «семь раз отмерь, один раз отрежь».
Хорошеет село. По обеим сторонам асфальтированной дороги ряды новых домов, чуть в сторонке, в саду, здания Дома культуры, школы, детских яслей, столовой. Действует водопровод, в каждой квартире газ.
…Крупное, загорелое лицо, серебристые виски, выцветшие кустики бровей, из-под которых прямо и внимательно смотрят синие добрые глаза. Встреча с Ильиным невольно высветила в памяти пословицу: «Скажи мне, какой у тебя хлеб, и я скажу, какой ты хозяин».
В колхозе, где тридцать лет бессменно председательствует коммунист Николай Никанорович Ильин, самый большой и самый дешевый в Оренбуржье хлеб. И не только хлеб!
…Прощаясь, мы стояли с Николаем Никаноровичем на обочине большака за околицей, поджидая автобус. С поля веяло пряным запахом теплой стерни и зерна, в расширяющейся синеве неба бодрый ветер гнал и комкал пуховые серебристые облака. Мимо нас шли и шли в сторону Бузулукского элеватора транспорты с зерном нового урожая.
К нам подрулила забрызганная «Волга», из кабины высунулась вихрастая голова Евгения Ильина.
— Пап, во второй и третьей бригаде прошел дождь. Часа три придется теперь «позагорать», пока валки подсохнут… Разреши человека до станции подвезти, — кивнув на меня, предложил сын председателя. — Заодно покажу ему наш Бузулукский бор.
— Хорошо. Легкой вам дороги! — Николай Никанорович пожал мне руку и открыл дверцу кабины. — Очень любит Женя порулить. Можете не беспокоиться, надежно водит…
Уже через полчаса мы въехали в Бузулукский бор. На девяносто четыре километра с запада на восток и на пятьдесят три — с севера на юг раскинулся этот уникальный в стране зеленый оазис. Никто еще не установил точно, откуда он взялся здесь посреди оренбургской степи? Зато всем известно, какое благотворное влияние оказывает бор на тысячи гектаров близлежащих полей. Даже в засуху у бузулукских земледельцев урожай выше, чем в соседних районах. Зеленым щитом на пути казахстанских суховеев стоит могучий бор, даря целительную прохладу земле и людям.
Машина бежала по мягкой песчаной дороге, по обеим сторонам плыли величавые сосны, крупные, рослые березы, в кабину влетал нежный запах хвои. Иногда мы въезжали в узкую, стиснутую с боков и прикрытую сверху ветвями деревьев просеку, словно в зеленый тоннель. Из глубин бора веяло древностью и сказками. Многие километры исходил здесь Лев Николаевич Толстой, саморучно посадив десятки деревьев. Плодотворно работал тут замечательный русский лесовод Андрей Петрович Тольский. Сохранилось высокое старинное здание, в котором жил и творил ученый. Ныне здесь музей. Около здания огромные, высотой с десятиэтажный дом, вековые сосны.
— Наш бор заповедный, как вам известно небось, — рассказывал в пути Евгений. — Даже в дни войны, когда страна остро нуждалась в древесине, бор оставался неприкосновенным. Хотя посягательства на него были. Одно время тут нефтедобытчики буровые монтировали… С их приходом участились в лесу пожары, спал уровень воды в речке Боровке. Изрыли, затоптали, залили горючим многие гектары лесного массива… И тогда бросились люди бор спасать. Ученые-лесоводы, агрономы, партийные работники, журналисты, писатели, художники — все дружно выступили против очевидного безобразия… И отстояли. Нефтяникам пришлось убраться из бора.
…В музее, а также в здании опытно-производственного объединения «Бузулукский бор» меня привлекли яркие, сочные, тонко написанные маслом пейзажи. В них, точно в зеркалах, отражалась разнообразнейшая жизнь леса.