21
Теперь поют
Пастушки собрались все:
Эсмере и Мартине,
Фрюэлин и Жоанне,
Робешон и Обрие.
Говорит из них один:
«Окассен, наш господин,
Спору нет, хорош на взгляд,
Но и та, что в лес ушла,
Белокура, весела,
Тонок стан, глаза горят.
А какой на ней наряд!
Три денье она дала:
Купим ножик и рожок,
И свирели, и свисток,
А в придачу – пирожок!
Боже, дай ей счастья!»
22
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Когда Окассен услыхал песню пастухов, он вспомнил о Николетте, нежной подруге, которую так любил, и подумал, что это она была там. Он пришпорил коня и подъехал к пастухам.
– Да поможет вам бог, милые дети!
– Да благословит вас господь! – сказал тот, что был поречистее остальных.
– Милые дети, – продолжал Окассен, – повторите песню, что вы пели сейчас.
– Мы не повторим ее, – сказал тот, что был поречистее остальных, – и да будет проклят тот, кто споет ее вам, прекрасный господин.
– Милые дети, – сказал Окассен, – да знаете ли вы меня?
– Конечно, мы отлично знаем, что вы – Окассен, наш молодой господин, но мы принадлежим не вам, а графу.
– Милые дети, спойте, я вас прошу.
Ах, черт побери! – воскликнул пастух. – Зачем я буду петь для вас, если я не расположен. Ведь во всей стране нет, кроме графа Гарена, столь сильного человека, который застал бы моих быков, коров и овец на своих лугах и осмелился бы их прогнать без опаски, что ему выцарапают глаза. Так для чего же я буду вам петь, если я не расположен?
– Да поможет вам бог, милые дети, вы сделаете это! Со мною десять су, – вот, возьмите.
– Деньги мы возьмем, господин мой, но петь я не стану, потому что уже дал клятву. Но я вам все расскажу, если вы желаете.
– Ради бога! – воскликнул Окассен. – Чем вовсе молчать, хотя бы расскажите!
– Господин мой, мы были здесь между первым и третьим часом и ели наш хлеб у этого ключа, как делаем это теперь. И пришла сюда девица, прекраснее всех на целом свете, и мы подумали, что это фея, и весь лес озарился от нее, и она нам дала много денег, и мы ей за это обещали, если вы придете сюда, сказать вам, чтобы вы поохотились в этом лесу: будто здесь живет зверь, от которого вы и частицы не отдадите, если сумеете только его поймать, ни за пятьсот серебряных марок, ни за какие другие сокровища. А у зверя есть такое лекарство, что, получив его, вы исцелитесь от своей болезни. А должны вы взять зверя за три дня, иначе никогда больше его не увидите. Теперь охотьтесь, если желаете, а не желаете – не надо! Я же исполнил то, что обещал ей.
– Милые дети, – молвил Окассен, – вы мне достаточно сказали, и бог да поможет мне найти зверя!
23
Теперь поют
Окассен внимал рассказу,
Словно тайному приказу
От подруги светлолицей,
Исполнять готовый сразу,
С пастухом спешит проститься,
Подгоняет скакуна.
Окассен все дальше мчится,
Песенка его слышна:
«Николетта дорогая,
В эти дебри проникая,
Не оленей, кабанов –
Ваших я ищу следов!
Стройный стан ваш, блеск очей,
Сладость ласковых речей –
Мне утех любых милей,
Вас я в чаще отыщу
И уже не упущу,
Милая подруга!»
24
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Окассен поехал по лесным дорогам, и быстро нес его конь. Не думайте, что репейник и шипы щадили его. Вовсе нет! Они раздирали его платье, не оставляя ни одного живого места, и кровью покрыты были его белые руки, все тело, и ноги, и струилась она из тридцати или сорока ран, так что по следам крови на траве можно было узнать, где проехал рыцарь.
Но он так был погружен в мысли о Николетте, своей нежной подруге, что не чувствовал ни боли, ни огорчений, и все искал ее, но напрасно. Когда же увидел, что близится вечер, то стал плакать, что не нашел ее. Он свернул на старую, заросшую травой дорогу, и посредине пути огляделся, и заметил человека – такого, как я вам опишу. Он был высокий, чудной и безобразный.[10] Громадная голова чернее угля, между глазами поместилась бы добрая ладонь; толстые щеки и огромный плоский нос с широкими ноздрями; большие губы краснее сырого мяса, зубы – широкие, желтые, страшные. На ногах чулки и башмаки из бычьей кожи, подбитые лыком и доходящие до самых колен. Он был завернут в двойной плащ и опирался на огромную дубину.
Окассен подъехал к нему и испугался, разглядев его.
– Да поможет тебе бог, славный брат!
– Да благословит вас господь, – ответил тот.
– Что ты тут делаешь с божьей помощью?
– А вам что до этого? – спросил тот.
– Да ничего, – отвечал Окассен, – но я ведь от чистого сердца спрашиваю.
– А почему вы плачете? – спросил тот. – И почему у вас такой печальный вид? Вот уж если бы я был таким богачом, как вы, ничто в мире не заставило бы меня плакать.
– Вот как! Вы знаете меня? – спросил Окассен.
– Да, я отлично знаю, что вы Окассен, графский сын, и если вы мне скажете, почему вы плачете, я вам скажу, что я делаю здесь.
– Конечно, – ответил Окассен, – я вам все готов сказать. Я охотился сегодня утром в этом лесу, и у меня была с собой белая левретка, прекраснейшая в мире, и я потерял ее. Поэтому я плачу.
Ого! – воскликнул тот. – Что за господские прихоти! Вы плачете из-за дрянной собачонки. Проклятье тому, кто вас похвалит за это. Ведь во всей этой земле нет такого богача, который охотно и даже с радостью не достал бы вам десять, пятнадцать или двадцать собак, если ваш отец ему это прикажет. Это мне вот следует плакать и горевать.
– А тебе о чем, братец?
– Господин мой, я вам расскажу. Я был нанят богатым крестьянином обрабатывать его землю плугом. У него было четыре быка. Три дня назад со мной случилось большое несчастье: я потерял лучшего из этих быков, Роже,[11] лучшего изо всей упряжки, и теперь бегаю в поисках. Я ничего не ел и не пил вот уже три дня, потому что не смею вернуться в город. Ведь меня посадят в тюрьму: мне нечем заплатить за быка. Все, что у меня есть на свете, вы видите на мне. А еще у меня есть больная мать, у той не было ничего, кроме скверного тюфяка, но и его вытащили у нее из-под спины, и теперь лежит она прямо на соломе, и о ней я горюю еще больше, чем о себе. Добро появляется и исчезает, и то, что я потерял теперь, я заработаю в другой раз и верну деньги за быка, когда смогу, и потому я не плачу. А вы льете слезы из-за дрянной собачки. Да проклятие тому, кто похвалит вас за это!
– Верно! Ты, братец, хорошо утешил меня. Будь благословен. А сколько стоит твой бык?
– Господин мой, за него требуют двадцать су, но у меня ничего нет за душой.
– Ну вот тебе от меня двадцать су, – сказал Окассен. – Ты и заплатишь за твоего быка.
– Господин мой, – сказал тот, – большое вам спасибо! И да поможет вам бог найти то, что вы ищете.
И человек ушел. Окассен поскакал дальше. Ночь была светлая и тихая, и он все ехал и приехал к тому месту, где расходились семь дорог, и увидел шалаш, который, как вы знаете, сложила Николетта. Он был украшен цветами и снаружи, и внутри, и спереди, и сзади и был так прекрасен, что лучше быть не может. Когда Окассен увидел шалаш[12], он мигом остановился, а лунный луч осветил все внутри.
– Ах, боже! – воскликнул Окассен. – Это сделала Николетта, моя нежная подруга, своими прекрасными руками. Ради ее доброты и любви к ней сойду с коня и отдохну здесь ночью.
Он вытащил ногу из стремени, чтобы слезть с коня, но конь был большой и высокий. Окассен задумался о Николетте, своей нежной подруге, и упал на камень, да так неудачно, что вывихнул плечо. Он почувствовал себя тяжко раненным, но напряг все свои силы и привязал лошадь другой рукой к кусту шиповника, лег на спину, и так он вполз в шалаш. Взглянул в отверстие крыши, увидел звезды на небе, заметил одну, самую яркую, и начал говорить:
25
Теперь поют
«Вижу рядышком с луной
Тихий свет звезды ночной.
Знаю, звездочка, дружок,
Николетта там с тобой.
Взял ее на небо бог,
Чтоб твой скромный огонек
Разгореться ярче мог.
Николетта, я б хотел
Взвиться в горний ваш предел
Пусть назад бы я слетел,
Лишь успеть бы вас опять
Хоть разок поцеловать.
Будь я сыном короля,
Так же вас любил
Милая подруга!»
26
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Когда Николетта услыхала голос Окассена, она пришла к нему, потому что была совсем недалеко. Она вошла в шалаш, обвила его шею руками, стала его целовать и обнимать.
– Милый, нежный друг, какое счастье, что я нашла вас!
– Какое счастье, что я вас нашел, прекрасная, нежная подруга!
Они целовались и обнимались, и велика была их радость.
– Ах, нежная подруга, – сказал Окассен. – Я только что тяжело ранил себе плечо, но теперь не чувствую ни боли, ни страданий, раз вы со мной.
Она ощупала ему руку и нашла, что плечо вывихнуто. Так долго гладила она плечо своими белыми руками, так долго растирала, что с помощью бога, который любит любящих, она вправила плечо. А потом она собрала цветы, и свежую траву, и зеленые листья и, оторвав полоску от своей рубашки, привязала их к плечу, и Окассен совсем выздоровел.
– Окассен, – сказала она, – посоветуемся, что нам делать. Если ваш отец прикажет завтра обыскать этот лес и меня найдут, не знаю, что будет с вами, но меня-то сгубят.
– Да, милая, нежная подруга, это было бы для меня большим горем. Но если мне удастся то, что я задумал, вас не схватят.