сь Богу или любой божественной сущности – она наткнется на ферму, тропу или долбаную вышку сотовой связи посреди леса. Время отхлынуло и едва текло. Пейзаж вокруг повторялся, каждый кусок леса выглядел как идентичный близнец предыдущего – так выглядят все леса, лишенные указателей и тропинок. Однако сейчас у Дилан возникло стойкое чувство, что лес повторяется на самом деле.
Краем глаза Дилан заметила в воде какое-то движение. Там закручивались разводы, напоминающие бензиновое пятно, только цвета ржавчины. Она присела на корточки, приблизила лицо к воде. Разводы извивались, как головастики, но эти хвостики не крепились к крохотным головкам, напоминая сперматозоидов. Она окунула пальцы в мутный поток. Когда вынула их из воды, кончики покрылись тонкой пленкой налета.
«Цвета крови», – подумала она почти против воли, как будто бестелесный голос прошептал ей эти слова.
Ручей изгибался между деревьями, и на мгновение она задумалась, а стоит ли ей следовать за ним вглубь леса, ведет ли он к цивилизации. В конце концов какое бы дерьмо ни загрязнило эту воду, это должны быть стоки с какой-то фермы выше по течению, какой-то пестицид, который в конечном итоге попадет в городской водозаборник.
Черт возьми, она будет набирать здесь воду, если они не выберутся из этой долины в ближайшее время.
– Фу, – сказала она, вытирая грязь о штаны и вытаскивая три телефона. По-прежнему никакого сигнала.
Подумать только, всего несколько часов назад она хотела только этого: никакой сети, чтобы она могла полностью сосредоточиться на восхождении.
Ржавые щупальца покачивались в прохладной воде. Они шевелились и извивались под поверхностью, но сама вода ручья была устрашающе неподвижна.
Она бросила в него камень, рябь пошла по поверхности. Когда вода снова успокоилась, щупальца, разводы каких-то дерьмовых стоков, чем бы это ни было, оплели камень, как будто рассматривая его. Как будто они обладали собственными крохотными разумами. Дилан опустилась на колени, любопытство заставило податься к ручью всем телом – ее нос оказался в нескольких сантиметрах от пахнущей металлом воды, и она чуть не упала в нее головой вперед. Она успела удержаться в последний момент и вместо этого упала назад, прямо в мягкую грязь. В бедро ей уткнулось что-то тупое и твердое. Изогнутый кусок трубы, позеленевшая от коррозии медь, вся облепленная глиной. Если бы Дилан не упала на него, она бы приняла его за мох или лишайник.
Она отчистила грязь, глина прилипала к подушечкам пальцев. Ее взгляду предстало продолжение позеленевшей трубы. Змеевик соединялся с прямым куском трубы и посредством него – к ведру с крышкой. Ухватившись за трубку испачканными грязью пальцами, она вытащила ее. Что-то похожее на фиолетовые пальцы, на обмороженную плоть, законсервировавшуюся в земле, цеплялось за основание ведра. Это, наверное, еще одно странное растение. Вероятно, тот гриб, о котором упоминала Сильвия. Она представила, как выглядели бы пальцы Зеленых ботинок [3], если бы один из альпинистов на Эвересте рискнул подобраться к нему и снять с него оранжевую парку.
Дилан установила медную штуковину вертикально. Перед ней был старый перегонный куб.
– Откуда здесь эта хрень? – произнесла она вслух, голос ее задрожал в тишине. – Кто-то пытался здесь гнать, что ли?
В боку ведра зияла дыра, зазубренный металл торчал во все стороны, как острые кривые зубы. Дилан сунула туда палец, коснувшись влажной внутренней стенки. Оттерла палец от грязи и поднесла его к носу. Острый запах ферментированной кукурузы ударил в нос. Запах был свежим – как будто перегонным кубом пользовались пару часов назад, а он не пролежал под землей достаточно долго, чтобы позволить коррозии прогрызть дыру у себя в боку.
На краткий миг ей захотелось поднести палец к губам, и пусть последние капли самогона скользнут ей в горло, подарят ей запрещенный кайф, и он притупит ее страх, но тут она вспомнила, зачем вообще бродит по этому треклятому лесу, и пришла в себя, словно до этого провалилась в какой-то транс. Перегонный куб, скорее всего, был весь забит грязью.
Она подумала о Люке, о его конечностях, закрепленных в самодельные перевязи, о футболках, подложенных под них, чтобы они не так сильно врезались в тело, о его разбитой голове, о том, как она могла позабыть о нем хотя бы на секунду, и грудь ее сдавило, а живот скрутило. О его отстраненном виде, пристальном – не остекленевшем – взгляде. Она знала, что он что-то видит, просто она не знала, что.
И была не уверена, что хочет знать.
Дилан вздрогнула всем телом, несмотря на куртку. Один за другим достала телефоны, потыкала по экранам.
– Твою же мать, – сказала она. Сети так и не было.
Она пнула глупый старый перегонный куб, смяв его основание. Металл обиженно вскрикнул, звук раскатился между деревьев. Более эффективный SOS, чем чертовы куски пластика у нее руках. Она убрала свой телефон, единственный, которому удавалось ловить сеть после того, как они явились сюда, и побрела дальше, бросив медный куб, чтобы обнаружил кто-то другой – или просто чтобы земля и дождь снова поглотили его.
Она сделала еще восемнадцать шагов, держа телефон в поднятой руке, прежде чем выключила его и крепко стиснула, подавляя желание швырнуть эту хреновину о ствол или разбить ее камнем. Вместо этого она засунула телефон обратно в карман.
Все должно было быть не так.
Она должна была приехать сюда начинающей альпинисткой, едва подписавшей контракт, и вернуться звездой, девушкой дня, новой Линн Хилл, которую «Petzl» признает лицом своей компании. Она просто видела это. Она грезила об этом все те недели, что прошли между приглашением Клэя и их поездкой, по ночам, когда не могла уснуть, предвкушая славу. Ее имя должно было войти в историю – навсегда остаться в путеводителях, в газетах, в журналах, на долбаном указателе в начале тропы, ведущей сюда.
И теперь эта мечта погибла. Не в тот миг, когда Люк весь переломался – научить страховать можно любого. Но вчера вечером, когда они бродили по этой окаянной долине, она почувствовала, что не проложит больше ни одного маршрута на этой скале. Одновременно с этим она знала, что Клэй все равно сможет закончить свою диссертацию, используя те немногие данные, которые они собрали, и скорее всего, опубликует ее, а затем кто-то другой, какой-нибудь богатый мудак, примчится сюда, как стервятник, и закончит работу – проложит тропу через дикий лес Кентукки и заберет то, что он сочтет своим, просто потому, что никто никогда не говорил, что ему этого забирать нельзя.
И этот другой засранец заберет себе всю славу, и ее первые восхождения по шести маршрутам станут всего лишь сноской к истории этой скалы – сноской, которую, скорее всего, просто сотрут, как только просверлят в скале дыры под постоянные шлямбуры. И уж конечно они изменят ее маршруты, пути, которые она выбрала для восхождения по этой скале. И дадут им дурацкие, или, того хуже, какие-нибудь расистские имена. Повалят бульдозерами деревья и сделают вдали от дороги усыпанную щебнем парковку. Здесь появятся пошлые сувенирные магазины, и вырубят еще больше деревьев, чтобы поставить симпатичные кемпинги высокого класса или, может быть, даже домики, которые будут сдавать в аренду. Ту занюханную закусочную вычистят как следует, и она откроется под новой вывеской.
Но ради этого все и затевалось, верно? Вот чего она хотела. Стать причиной чего-то подобного.
И кто знает, что подумают в «Petzl», узнав, что первая ее вылазка, спонсируемая ими, закончилась получением серьезных травм. Понимала ли она вообще, что делает? Бросят ли они ее при таких раскладах?
Может быть, думала она, ее мечта еще сможет воплотиться, когда они вытащат Люка отсюда, когда врачи наложат на его переломы настоящий гипс и приведут в порядок его бедную маленькую голову. Они смогут купить новую веревку для страховки и вернуться. Она сможет попросить Клэя страховать ее, или обучить этому Сильвию. Все будет норм.
Но было некое слабое, однако безошибочное предчувствие, которое иссушало ее душу. Она сделала разминку, но внутренности, завязавшиеся в животе тугим узлом, так и не расслабились. Пот выступил у нее на лбу. Откуда-то она знала, что Люк так скоро в больницу не попадет. Клэй не найдет машину, не доберется до дороги, не вызовет экстренные службы со своего дурацкого сломанного навигатора GPS. Не прибудет в долину героический вертолет и не спасет ситуацию.
Так, рассеянно блуждая, она чуть не ткнулась носом в скалу, об ее ответвление под углом к тому месту, где они разбили лагерь. Скала напоминала гигантскую колонну в центре долины. Воздух вокруг него, казалось, гудел. Ее кожа зудела от притяжения, которому она не могла дать имени или уместить в голове. Сквозь мозоли на подушечках пальцев камень казался холодным и сухим. Дилан отпрянула, хотя каждая клеточка ее тела жаждала взобраться на скалу, глаза намечали точки прохождения нового маршрута – если бы она только могла подняться на нее. Но тогда это невероятное домино, костяшки которого выступали из скалы там и сям, обрушится окончательно, а все эти маленькие пластиковые надгробия и так торчали вкривь и вкось. При падении Люк сорвал или перевернул их все.
«Заберись на скалу все равно».
Эта мысль прокралась в ее голову, как будто ее выдохнула сама земля, и мысль обвила ее ногу как побег, а потом тонким усиком забралась в ухо. Голос, прозвучавший в ее мозгу, был и чистым, и искаженным одновременно – как будто голосовые связки износились до тонких, тугих струн – как будто он принадлежал кому-то другому.
«Многие поднимаются без веревок».
Это было правдой – многие великие альпинисты поднимались без какого бы то ни было снаряжения, наплевав на все меры безопасности, на чистой воле и ловкости рук: человеческое тело против горы. Но обычно такие восхождения осуществлялись на маршрутах, которые они знали наизусть, провели на них много часов, прежде чем хотя бы попытаться подняться без веревки. Скалолазы, практиковавшие фри-соло, много тренировались для того, чтобы помнить скалу буквально руками и не раздумывать ни над единым движением. Дилан настолько бесшабашной никогда не была. Она относилась к тем альпинистам, кто все просчитывает, планирует каждое движение и повторяет их до тех пор, пока все не получится как надо – хотя иногда ей везло и все удавалось с первой попытки.