— Клятву дадим, что воевать друг с другом не станем, — предложил Василий Ярославич, обнаружив, что находится в окружении батыров. — Так и отец твой поступил, взяв с Василия крестное целование, когда он у него в полоне был.
Татарская тьма уже подошла к дружине Василия Ярославича, первые ряды смешались с русскими ратниками. Поднимет Касим второй палец, и рухнут наземь русские отроки, сражённые кривыми саблями татар. Вроде бы и немного их подъехало, да уж больно быстры — пока русский всадник поводьями шевельнёт, татарин вокруг дважды объедет.
Касим молчит, словно ожидает чего-то, а Василий Ярославич кашлянул и спросил:
— Так что скажешь, ханич? Договорились?
— Хорошо, — согласился Касим и притронулся кончиками пальцев к груди. — Беру Аллаха в свидетели, что не нарушу клятву, данную князю. Не буду воевать князя и вместе с русскими полками пойду искать Василия Васильевича.
— Крест целую, что клятву не нарушу, — обещал Василий Ярославич. — Воевать ни тебя, ни дружину твою не стану и буду делать всё заодно с тобой. А теперь поехали, чего время зря терять.
Первые вёрсты русские и татарские полки шли настороженно рядом, не доверяя друг другу — никто не решался выехать вперёд, чтобы не подставить спину. А потом долгая дорога притупила мало-помалу бдительность, полки смешались, и хоругви, не стесняясь близкого соседства с татарскими бунчуками, весело трепетали на ветру.
Серпуховской князь, прикрикнув на рынд, скомандовал:
— Куда выскочили?! Татары рядом!
Рынды, сомкнувшись, заслонили собой князя. Но и в сопровождении охраны Василий Ярославич чувствовал себя неуютно. Он всё время ожидал, что неожиданно острый наконечник копья, кромсая броню, войдёт ему между рёбер, и упадёт он на землю, харкая кровью. Нашёл в себе силы князь — не обернулся. А татар, видно, притомил неторопливый бег русских полков, и, ударив коней нагайками, тьма ханича Касима вырвалась далеко вперёд русских полков.
Ударили холода. И недели не прошло, как мороз заковал Москву-реку в ледовую броню, словно спасая от дурного взгляда, упрятал водицу до самой весны. Зимнему базару тесно показалось в кремлёвских стенах: он выбрался на простор, облюбовав для торгов гладкую поверхность реки. Здесь купцы расставили лавки, а приказчики весело зазывали народ, расхваливая товар. Базар был шумный: здесь можно было купить меха и осетрину, пирожки и блины и другую снедь. Если пожелаешь, и подстригут — наденут горшок на голову и отрежут торчащие из-под краёв волосы. И в город не надо идти: на базаре тебя пивом напоят, и поесть мясного дадут, и потешат бродячие шуты. Вот оттого и ютятся здесь нищие.
Базар обычно начинал шуметь поутру, сразу после заутрени. Рассветёт едва, а народу на реке пропасть, того и гляди, лёд провалится. Покупатель шёл не только из Москвы — приходили из Коломны и Суздаля, бывали из Владимира и Твери! Но московский базар привлекал не только новыми товарами. Торговый люд спешил ещё и обменяться новостями. А тут неожиданная весть подивила всех разом: Василий Васильевич снял с себя клятву и ушёл в Тверь. Но скоро в Москву прилетела другая весть — Василий обручил своего старшего сына с дочерью тверского князя Бориса Александровича и с его полками двинулся на Шемяку. Вот только самого Василия Васильевича не сыскать нигде более, где-то сгинул среди лесов. Кто говорил, что видели его дружину неподалёку от Владимира, будто там он дожидался татарской рати, чтобы вместе с ней двинуться на московского князя. Другие так же уверенно сказывали, что стоит дружина Василия неподалёку от Твери, в селе Преображенском, и ждёт рать из Литвы, а потом воедино они двинутся на Москву.
Кликуши ходили по базару и предсказаниями пугали народ, утверждая, что московский люд грешен перед Василием Васильевичем — не внимал его покаяниям, прогнал из родной вотчины, а за это Христос ниспошлёт им тяжкую беду и в чёрной язве переморит всех виноватых и грешных. Кликуш боялись и, желая предотвратить предсказание, ублажали нищих и юродивых, подкармливая их пирогами с мясом.
Дмитрий Юрьевич, наслушавшись разговоров, собрал большую рать и отправился на поиски двоюродного брата. И Москва осталась без князя.
Кто-то из дворовой челяди пустил слух, что видели небольшой отряд всадников, который остановился в лесу, разбив шатры. Но вели себя тихо, видно, опасались привлечь внимание: костров не жгли, из пищалей не палили. Наверное, неспроста укрылись и ждали часа, чтобы с воинством подойти к Москве.
Чувствовалось, что в стольном городе что-то назревает. Как и бывает в смутное время, на дорогах чаще стали появляться тати, которые грабили купцов, лишали жизни горожан. Казалось, разбойники живут у самых кремлёвских стен, слишком дерзки они стали в последний год. Теперь нельзя было подъехать к Москве в одиночку без страха быть ограбленным или убитым. Миряне собирались в общины и шли от села к селу, а купцы нанимали дружину, чтобы довезти товар до ярмарки в целости.
Княжеская междоусобица нарушила покой людей, досталось всем, и горожане вздыхали:
— Вот если бы не распри, вывел бы князь своих отроков да припугнул татей! Но разве с ними совладаешь, если хозяина в городе нет. Был Шемяка, да Василия ушёл искать, оставив на попечение бояр жену и малолетних сыновей. А вольные люди не поймёшь в какую сторону глядят: Василий победит — будут ему крест целовать, Шемяка останется — так станут его встречать колокольным звоном. До татей ли!
Разбойников ловили: отрубали им головы и поганые руки, которые приколачивали к столбам на площадях и базарах. Но это пугало разве что старух, которые истово крестились, словно видели самого антихриста. А базары уже будоражила новая весть: разбойники пограбили гостя около Александровской слободы, товар весь забрали, а самого купца с приказчиками на дереве повесили.
Наступил мир бы между братьями, вот тогда и порядок бы навели в отчине.
Митрополит Иона, зная про крамолу, велел в церквах отслужить молебен на замирение. Священники отстояли у алтаря полдня, взывали к благоразумию, призывая Христа услышать молитвы и замирить братьев, но следующее утро стало снова печальным — на базаре поговаривали, что два передовых отряда Василия и Дмитрия встретились у Никольской слободы, расположенной как раз посередине между Москвой и Тверью, и резали друг друга, как басурмане.
Приближалось Рождество Христово. Небо сияло от множества звёзд. Ясно. Значит, быть богатому приплоду и урожаю ягод. В канун Рождества ненадолго забыли о княжеских междоусобицах, готовили к празднику пироги с грибами да с луком, доставали из подвалов квашеную капусту, выпекали хлеб. Под самым Кремлем сделали крутую горку на потеху парням и девкам. Выстроили большую крепость на радость ребятишкам, слепили снежных баб.
Кремль окутан темнотой, только башни, подобно утёсам, возвышаются во мраке.
Прошка снял рукавицу, отёр замерзшее лицо ладонью, откашлялся простуженно.
— Ворота закрыты? — спросил он у верзилы лет двадцати.
— Закрыты, государь. Василия да татей боятся, раньше положенного и запирают. Кремль-то без Шемяки, вот и стерегутся.
Хоть и раздирают Москву междоусобицы, а Рождество народ празднует: за кремлёвскими стенами слышны голоса, песни. Над стенами вдруг вспыхнуло яркое пламя, вырвав из темноты Спасскую башню и купол Благовещенского собора. Видать, в Москве жгли костры. Кто-то лихо стучал в барабан, кто-то пьяным голосом орал песни.
Воины Прошки Пришельца стояли в посаде, спрятавшись в тени высокого терема. В посаде тоже веселились: пели и плясали, ходили ряженые по домам, стучали в окна и пугали хозяев, строя противные рожи. Валяли девок в снегу и ошалело бегали с факелами.
— Говоришь, в город не попасть? — переспросил Прохор Иванович.
— Не попасть, боярин. Больших сил дождаться нужно, а уже затем и Кремль брать. Вот если бы нам кто изнутри ворота открыл — другое дело. Шемяка, когда из Москвы уходил, самых верных слуг у ворот поставил.
— А если мы по-другому поступим? Сколько нас здесь? — загорелся вдруг Прошка от шальной затеи. — Дюжина! Иди по избам, собирай шутовские наряды, вот в них в город и заявимся.
— Будет сделано, боярин! — Детина перемахнул через плетень, догадавшись о выдумке Прошки.
Скоро он заявился с огромной охапкой одежды в руках.
— Здесь шутовские наряды, хари бесовские и бабьи сарафаны. На всех хватит!
Прохор Иванович выбрал себе маску с оскаленной пастью. Пригляделся — по всему видать, бес какой-то. Да уж ладно, не время привередничать, и так сгодится. Детина подыскал себе наряд лешего, кому-то достался бабий сарафан, и отрок неумело натянул его через голову. Сарафан цеплялся за кольчугу, из-под подола торчала сабля. Пришлось отцепить оружие. Прошка оглядел своё воинство и едва удержался от смеха.
— Теперь-то уж нам точно ворота откроют. Сабли и кинжалы под наряды попрячьте, да чтобы не видно их было. И не гремите, когда к воротам подходить станем. Нам только стражу побить — и город наш. В Москве много бояр, которые Василию Васильевичу преданы, они нам и помогут.
Переодетые воины Прохора поспешили к городским воротам. Предусмотрительный детина захватил в одном из дворов гусли и весело дёргал за струны, пел высоким голосом о богатыре и красной девице, которые за околицей нежно целуются.
Так прошли они с песнями и плясками через мост до самых ворот Кремля, а там грубый голос вопрошает:
— Кто такие? Чего надо здесь в такой поздний час?
— Скоморохи мы коломенские, — бодро отвечал Прохор Иванович. — В Москву пришли по приглашению великого московского князя Дмитрия Юрьевича Большого. Пир он хотел устроить, вот и нас позвал, велел к самому Рождеству поспеть.
— В Москве нет великого князя, — ответил караульный. — Пускать никого не велено. В посадах заночуйте.
— Мил человек, да к кому мы сейчас пойдём? — взмолился Прохор. — Ведь не знаем мы никого в посадах. А в городе нам есть где переночевать. Пожалел бы ты нас. Тяжкий путь проделали, и всё пешком. Разбойники нас пограбили, коней наших отобрали, самих едва живота не лишили. Ну посмотри на нас, неужели мы на воинов или на татей похожи? Если хочешь, так мы тебе ещё песню споем или сыграем! И в Москве, слышим, праздник идёт, народ-то Рождество встречает.