— Хотел и братьев своих убить, чтобы самому на ханстве хозяйничать, да верные люди предупредили Касима и Якуба, чтобы не поддавались на посулы Махмуда, а ехали от него подалее. В Москве они сейчас, у тебя, государь.
— Хорошо. Что ещё есть?
— Посол из Казани прибыл, тебя хочет видеть.
— Зовите его, бояре, — распорядился великий князь.
Василий услышал, как распахнулась входная дверь и вслед за этим кто-то уверенно приблизился к трону. Стоявший подле государя Прошка Пришелец шепнул в самое ухо:
— Мурза это татаров... В горницу к тебе вошёл, словно сам здесь хозяин. Поклон едва отвесил, будто ты у него, государь, чего просить удумал. Улу-Мухаммед был жив, так послы у него куда почтительнее были.
— Эмир Василий, — начал мурза, — теперь в Казани новый хан, сын Улу-Мухаммеда, Махмуд! Он велел тебе сказать, чтобы ты ясак не задерживал и платил так же исправно, как это было при его великом отце! Если всё будет по-старому, жить станем в мире, если же ослушаешься его, приведём войско на твои земли, города сожжём, а тебя вместе с твоими людьми возьмём в полон!
Василий помолчал, а потом спокойно заговорил:
— Мне уже на этом свете нечего больше бояться, мурза... Передай хану: крест я целовал, что ясак буду платить исправно. Пусть не тревожится об этом Махмуд.
— Ещё велел сказать казанский хан, на твоих землях прячутся два его брата: Касим и Якуб. Он велел тебе схватить их и в Казань доставить!
— Вот здесь погорячился казанский хан! Царевичи Касим и Якуб гости мои, — проявил твёрдость великий князь. — И не подобает мне их со двора выставлять. Было время, я был гостем у Мухаммеда, так почему его сыновья не могут погостить у великого московского князя? Так и передай мои слова хану Махмуду.
Мурза ушёл, а бояре зашептались вновь.
— О чём шепчетесь, бояре?
— Государь, — услышал Василий голос Прохора, — тут мы от верных людей наших слышали, что Дмитрий Шемяка крестное целование попрал. Ничего его, супостата, удержать не может! С Ордой и с казанцами сносится. Зло против тебя чинит.
— Так...
— Ты бы не верил ему более, князь. А то доверчив, как ребёнок, оттого и видения лишился.
Год прошёл, как простил измену Василий своим братьям: Дмитрию Шемяке и Ивану Можайскому. Ведь только раны стали рубцеваться у ратников; облегчённо вздохнули крестьяне — никто не отрывал их от сохи, и, радуясь предоставленной свободе, засыпали они в амбары уродившееся зерно.
Знаменит год был и тем, что народилось в эту пору, как никогда, много мальчиков, и дружный детский плач тревожил успокоившиеся до поры сёла. А через некоторое время эта детвора, босоногая и безмятежная, ступила бы на прохладную землю, набирая от неё живительную силу.
Не нужно быть зрячим, чтобы разглядеть, как отдыхают от войны отроки, сполна наслаждаясь установившимся покоем; как любятся истосковавшиеся молодожёны; с какой радостью жёны дарят мужьям детишек.
Радость не бывает без печали, и старики, поглядывая на родившуюся детвору, вздыхали:
— Отроков больно много... давно такого не бывало. Видать, быть войне...
— Придётся растить мальцов бабам без мужниной опеки, — подхватывали другие. И ещё тяжелее, ещё печальнее вздыхали: — Народилось ныне много сирот!
Василий Васильевич знал о том, что Дмитрий Шемяка уже не однажды, против его воли, сносился с Ордой, подговаривая хана выступить против Москвы. Где бы ни находился Дмитрий, всюду возводил крамолы, подговаривая князей учинить против московского князя смуту. Угличский князь уже не раз ездил в мятежный Великий Новгород, величал себя там не иначе как великим московским князем. И упрекал Василия Васильевича во всех грехах: отдал он, дескать, Москву на поругание, а христиан унизил перед басурманами. Не возвращал Шемяка награбленную в Москве казну; держал у себя ордынских послов и искал расположения Кичи-Мухаммеда. Но и на этом не успокаивался Дмитрий Юрьевич: отказавшись от власти над Вяткой, он что ни день посылал туда гонцов, мутил народ, просил заступничества от притеснений московского князя. И чаша терпения, наполненная до самого верха, грозила расплескаться.
А бояре продолжали:
— Тут мы ещё грамоты перехватили, которые Шемяка давал своим людям в Москве. Призывает он, государь, тебя не слушать и смуту всюду сеять.
— Не помнит он добро, Василий Васильевич, — подхватил конюшенный, — а ты ему ещё Галич отдал!
— Где эти грамоты? Дай сюда! — приказал Василий.
Боярин зашуршал пергаментом и сунул в сморщенную ладонь князя свиток.
Василий развернул его, будто хотел прочесть, разгладил рукой, словно пытался разобрать написанное кончиками пальцев, и, вернув обратно пергамент боярину, приказал:
— Читай!
— «Остап Семёнович, ещё тебе приказываю отклонять граждан московских от Васьки! Подмечай тех бояр, кто не доволен его службой, и зови ко мне в Галич! Обещай им великое жалование и земли огромные. И скажи ещё вот что: как стану я московским великим князем, будут они при мне особо приближёнными. Жалованье им против Васькиного вдвое обещаю. Мой слепой братец...»
— Хватит, — прервал боярина Василий Васильевич, — не пошла ему на пользу ссора со старшим братом. Опять всё по новой затевает. Только ведь я не забыл, кто меня глаз лишил, кто на соломе в лютый мороз, как татя в смраде, взаперти держал! Будет с него! Что ещё на это письмо иерархи скажут! Вот что я решил... Степашка! — окликнул дьяка великий князь.
— Здесь я, государь, — подскочил к Василию юноша лет двадцати, хранитель печати.
— Письмо отпишешь иерархам, а к нему письмо Дмитрия приложишь, как они решат, так тому и быть. Если скажут мне: уходи с великого княжения... Приму это и противиться не стану. Постригусь в монахи. Если они мою сторону примут... тогда берегись, Дмитрий! Печать-то не потерял?
— Как же можно, батюшка! — перепугался не на шутку Степашка. — Здесь она у меня, за пазухой. — И, засунув глубоко руку к самому животу, извлёк тяжёлую великокняжескую печать. — Вот она, господарь наш великий! — Отрок улыбался, разглядывая изображение Георгия Победоносца, сидящего на коне.
Митрополит Питирим ждал иерархов в полуденный час. Гудели колокола Ростова Великого, приветствуя прибывающих владык.
Прошло уже то время, когда Ростов Великий был первым русским городом, преклонил он седую голову перед Москвой, признав её старшей. В Ростове Великом осталась величавая звонница, а с нею и высшая церковная власть, как и прежде, шли сюда владыки: кто за советом, кто за надеждой, спешили и для того, чтобы решить церковные споры. Бывает, стоит деревенька на границе двух владения, и пойми тут, кто оброк с земель получать должен. А то вдруг возвеличится некогда захудалый монастырь и ненароком влезет на территорию другого. Вот всем этим и ведал великий город, стараясь быть беспристрастным судьёй. Церковный суд не жаловал и нерадивых: провинится иной монах, задерут тогда на строптивце рясу до самого затылка да и высекут гибкой лозой.
Раз в год собирались иерархи в Ростов Великий со всей Русской земли на Собор. За год дел набиралось много: выделялись деньги на новые храмы: много на окраинных землях строилось монастырей; сообща решали, кто из благочестивой братии достоин быть игуменом, канонизировали наиболее достойных из почивших старцев. И только иногда позволяли себе вести праздные беседы, слушая странника, ходившего по святым местам.
В этот раз Собор собрали раньше положенного времени, и вопрос был один: ссора братьев.
Василий Васильевич отослал митрополиту Питириму письмо, в котором Дмитрий творил хулу на брата и призывал выступать супротив великого князя. А далее великий князь приписал: «Как вы решите, так и будет, и на том состоится воля Божья. С тем и остаюсь великий князь московский, коломенский, суздальский, пермский и иных земель, Василий Васильевич вашей милостью и Божией».
Местом сбора служила митрополичья палата. Послушники уже расставили у стен лавки, и святые старцы, подбирая длинные подолы, рассаживались по местам. Вблизи от митрополита сидели владыки, а уже затем прочие старцы и пустынники. Рядом с Питиримом сидел митрополит Иона, рязанский владыка. Хоть и велик был он умом и делами, а величался только третьим: старшими считались владыки ростовский и суздальский.
Земля Русская была представлена всеми княжествами: прибыли владыки коломенский и пермский, на зов Питирима пришёл владыка новгородский. Воюют между собой князья, а владыки живут дружно. Нечего делить: вера-то одна! Земля, поделённая на множество княжеств, напоминала груду камней, и, не будь такого связующего, как вера, рассыпались бы они. Если Церковь хранит единовластие, то почему же мирская власть не должна быть единой?
Владыка Питирим был хозяином и потому начал первым:
— Братья, вы уже знаете, зачем я пригласил вас на Собор, — обращением «братья» он подчеркнул, что не может сейчас быть младших и старших, сейчас все едины, будь то владыка большой паствы или пустынник. — Истерзали князья нашу землю хуже супостатов, что ни месяц, войной друг на друга идут. Бабы рожать скоро перестанут. А паства наша поиссякнет, коль одни жёны останутся. От кого же смута пошла? От великого князя Юрия Дмитриевича. Возомнил он когда-то себя великим князем и господином надо всеми. А только забыл, что великое княжение от Господа идёт. Божьей волей подкреплено. Как не хотел он великого княжения, а пришлось ему уйти с Московского стола и уступить власть Василию. А теперь и сын его, Дмитрий Юрьевич, мыслит себя великим князем, однако невдомёк ему, что нет на то Божьего благословения. Вот и рвёт он Русь на части, с Божьей волей спорит. И ещё Василий сказал нам: как мы у себя на Соборе порешим, так тому и быть. Если примем сторону Шемяки — уйдёт он с великого княжения. Заступимся за Василия — Дмитрий присмиреет. Кто же осмелится против всей земли идти? Не будет ему тогда здесь более места.
Поднялся митрополит Иона, любимец великого князя. Поклонился низко Собору, словно по-прежнему ходил в послушниках, и заговорил: