«Сыщик».
Тревожная хроника.
«…В субботу, в городе Верхняя Салда, на улице Восточная, в собственном гараже был обнаружен труп мастера транспортного одела металлургического объединения, со следами пыток. По данному факту Верхнесалдинским РОВД возбуждено уголовное дело».
Глава 9
Внаучно-исследовательском институте ВМФ третий час продолжалось собрание по выборам нового руководства в полутемном конференц-зале; старые лампочки перегорели, а новые не поставили, так как институтская касса была пуста. Лица оппонентов напоминали маски из фильмов ужасов знаменитого британского и американского кинорежиссера, продюсера и сценариста Альфреда Хичкока. В пылу страсти доктора и кандидаты наук, забыв о приличиях, уличали друг друга в научном плагиате и с пеной у рта доказывали свое право на директорское кресло. Лишь несколько человек относились отстраненно ко всему происходящему.
В их числе был кандидат технических наук Моисей Финкель. Все происходящее ему казалось мышиной возней. Пошедшая прахом так и не защищенная докторская диссертация, зарплата завлаба, превращавшаяся в жалкие гроши галопирующей инфляцией, будили в нем глухую ненависть к начальникам, коллегам и к самой, как представлялось Финкелю, никчемной жизни в России. В мыслях он уже жил в совершенно ином мире — США, который так ярко и привлекательно описывала в своих письмах Марина Орел. Решительный шаг на пути к нему Финкель сделал 28 сентября 1993 года в Москве, в американском посольстве. Из того многообещающего разговора с Джоном Саттером цепкая память ученого выхватывала ключевые фразы: «Моисей, жизнь в Америке не столь легка, как может показаться. Для того, чтобы обеспечить свою семью и достойную старость, вам уже сегодня необходимо активно поработать».
Что именно стояло за обтекаемыми фразами американца, Финкель догадывался, но не решался признаться самому себе. Собрание в институте положило конец последним сомнениям. Домой он возвращался с твердой мыслью: «Здесь делать больше нечего! Бежать, бежать из этого бардака! Но не с пустыми руками. Там, в Америке у тебя, Моисей, будет на что жить — на известные тебе секреты. Джон недвусмысленно намекал тебе на них».
От этой мысли спину Финкеля обдавало леденящим холодком, и перед глазами возникло суровое лицо контрразведчика особиста Страхова. Накануне, во время встречи с сотрудниками лаборатории, тот пугал их страшными карами за разглашение секретной информации. В ту ночь Финкель плохо спал, ему снились кошмары. С наступлением дня они прекратились, как и утренний туман, а полупустой, голодно клокочущий холодильник и жалкая мелочь, дребезжащая в карманах поношенного пальто, прибавили Финкелю смелости, и он решил: «Надо рисковать, Моисей! Это твой единственный шанс обеспечить достойную жизнь себе и семье! Твои страхи напрасны. Прошло три месяца с того дня, как ты был в посольстве, а режимщики и контрразведчики до сих пор молчат. Значит, они проморгали тебя. Да им сейчас не до того, как бы самих не погнали в шею».
И основания для такого вывода у Финкеля имелись. В те годы российская контрразведка, как и сама страна, переживала окаянные времена. Ее сотрясали одна за другой ельцинские «реформы», разрушавшие систему государственной безопасности и выдавливавшие из ее пожидевших рядов одного за другим профессионалов. Казалось, что она умерла навсегда. Бывшие непримиримые враги — кадровые сотрудники ЦРУ расхаживали по коридорам Кремля и Дома Правительства России, как у себя в Вашингтоне. На Лубянку они опасались совать свой наглый, любопытный нос и пока с расстояния просвечивали, прощупывали ее электронными щупальцами.
Но в России, как оказалось, может умереть название спецслужбы, но не она сама. В декабре 1991 года, после крушения СССР, кануло в прошлое грозное название КГБ, но не само КГБ. Пришедшие ему на смену МБВД России, МБ России и неблагозвучное ФСК России являлись лишь вывесками, которые навешивала на контрразведку вороватая и беспринципная власть, но она не смогла изменить ее сути и внутреннего содержания.
Несмотря на все потуги президента Ельцина и его продажного окружения, сделать контрразведку своей прислужницей им не удалось. Ее сотрудники, наперекор всему и всем, боролись за сохранение государства. В этой отчаянной борьбе они каждый раз натыкались на ту самую власть, цинично продававшую страну оптом и в розницу как «своим», так и международным проходимцам. И когда рука контрразведки дотягивалась до очередного высокопоставленного казнокрада, власть била не только по ней, но и по голове. Безжалостная кремлевская коса скашивала на корню верхушку отечественной спецслужбы и тех, кто узнавал о ее темных делишках. Но новые назначенцы власти — директора, их замы и помы, оказались бессильны перед духом государственности, пропитавшим до мозга костей сотрудников контрразведки и саму систему. Рано или поздно она меняла и перерождала под себя тех назначенцев Кремля, у которых еще оставалась хоть капля совести.
В октябре 1993 года, когда в стране разразился очередной, спровоцированный самой властью политический кризис, министр безопасности, генерал армии Виктор Баранников выступил против нее и перешел на сторону оппозиции — защитников Белого дома. Бывший милицейский генерал, в недавнем прошлом входивший в ближайшее окружение президента Ельцина и один из самых активных участников «подавления «путча» ГКЧП», Баранников был уже не в силах терпеть неприкрытого разворовывания страны, восстал и был изгнан…
Сменивший его на этом посту кадровый чекист Николай Ковалев оказался более терпеливым и дальновидным. Он не стал ворошить грязное белье «Семьи», а принялся исподволь подбираться к откровенному жулью — «Семибанкирщине» и ее злому гению — БАБу — Борису Абрамовичу Березовскому, и одновременно возрождал контрразведку. Сделать это было непросто. Россия, брошенная в стихию дикого рынка, напоминала собой корабль без руля и парусов, плывущий по воле волн и ветров, дувших из властных кабинетов «вашингтонского обкома». В этих условиях люди выживали, кто как мог, торговали не только тем, что плохо лежит, но, загнанные в угол беспросветной нуждой, и собой.
Кандидат наук Финкель на панель и к хирургу не пошел, стало жалко себя, своих органов и, просчитав все риски, решил приторговывать секретами. Тем более, их сбор не составлял большого труда, они валялись у него под ногами. Запершись в своем кабинете, он тайком делал выписки из технических описаний гидроакустических систем подводной лодки, журналов наблюдений за ходом проводимых опытно-исследовательских экспериментов. Во время выездов на полигоны и базы атомных подводных лодок выведывал у коллег и военных моряков секретные сведения о новинках в боевом управлении и применении ракетно-торпедного вооружения.
Прошло почти четыре месяца с того дня, когда у Финкеля состоялся разговор с Саттером. За это время в памяти и шифрованных записях «предателя на месте» накопилось много материала. Внутренний выбор для себя он сделал тем промозглым сентябрьским днем 1993 года в посольстве США в Москве, согласившись с предложением американского разведчика «помочь разобраться в угрозе миру, что нес бывший советский атомный подводный монстр». По расчетам Финкеля, собранных им сведений хватало не на одну сотню тысяч долларов. Он готов был торговаться с Саттером, но тот хранил молчание.
Наступил февраль 1994 года. Финкель рвался на встречу с американцем, а тот, будто забыл о нем. В ЦРУ намеренно держали паузу и наблюдали за тем, как поведут себя будущий агент и российская контрразведка. Терпение у Финкеля лопнуло, и он направил письмо Марине Орел.
В нем будущий американский агент писал: «…в известном тебе месте мне передали твое письмо. Встретили доброжелательно. Обещали помочь в решении моих вопросов. Взамен высказали небольшую просьбу. Она связана с определенными трудностями и вызывает у меня опасения. Но меня заверили, что дальше этого не пойдет. Я кое-что сделал и готов к встрече. Передай мою благодарность твоему патрону за его участие в моих делах».
Орел не заставила себя ждать. В телефонном разговоре с Финкелем она, как обычно, поинтересовалась положением в семье, подготовкой к поездке к сыну в Бельгию и просила сообщить о дате прибытия. Финкелю ответить было нечего. Саттер по-прежнему хранил молчание. Всезнающая Орел утешила и заверила Финкеля, что «…проблема должна разрешиться в ближайшее время», и дала понять — они вскоре встретятся. По странному стечению обстоятельств у нее также намечалась командировка в Бельгию.
Финкель не придал этому значения и торопил встречу с ней и сыном. В этом стремлении им двигала не только отеческая любовь к своему чаду, но и банальный меркантильный интерес. Он провел не одну ночь за расчетами, но не математического характера, и пришел к заключению: «… за помощь в выяснении степени угрозы миру и всему прогрессивному человечеству от российского атомного подводного монстра Саттер должен был заплатить ему не менее 500 тысяч долларов». Собранные секреты жгли карман Финкеля, но не душу, в ней была пустота.
Он рвался на встречу с американцем. В январе 1994 года последнее препятствие на пути к ней было преодолено. Финкелю удалось правдами и неправдами, через связи в руководстве НИИ добиться понижения формы допуска к секретным сведениям. Как результат, с него, как носителя государственной тайны, сняли все ограничения для выезда за границу. К середине февраля он, оформив загранпаспорт, сидел на чемоданах и ждал условного сигнала от Саттера.
А тот все тянул время, и тому были объективные причины — смена руководителя резидентуры ЦРУ в Москве. В декабре 1993 года резидента Дэвида Ролфа заменил Джеймс Моррис. Он входил в новую должность и потому, перестраховываясь, оттягивал решение о вербовке Финкеля. Здесь уже у самого Саттера иссякло терпение, и он решился на принципиальный разговор с Моррисом. Проведенный им анализ записей телефонных переговоров Финкеля с Орел, копий их писем, а также донесений агента «Друг», приобщенных к досье на будущего американского агента «Хэла Рубинштейна», не оставлял сомнений в том, что пора переходить к решительным действиям. Многоходовая, длившаяся более двух лет комбинация по втягиванию Финкеля в вербовочную ситуацию подошла к своему логическому завершению. Подтверждением тому являлись фразы, прозвучавшие в его последнем телефонном разговоре с Мариной Орел: «…я кое-что уже сделал и готов к встрече. Передай мою благодарность твоему патрону за участие в моих делах».