Днем они тащились сквозь адские бураны. Ночью спали посреди заснеженной степи – в повозке, которую на ночь обкладывали брезентом. Питались вяленой бараниной, кумысом и баурсаками – именно тогда Шурочка возненавидела эти сухие хлебные шарики на всю оставшуюся жизнь. По дороге на сотни верст кругом не видели ни единой юрты, ни кибитки, ни одного даже верблюда, хотя на станции извозчик обещал, что они непременно встретят диковинное животное.
Через трое бесконечных суток Шурочка почувствовала долгожданный запах дыма и увидела признаки человеческой цивилизации. За пять лет актерской карьеры в каких только уголках Российской империи она ни побывала, но город Каркаралинск был самым удаленным из них. Он был похож на деревню – одинаковые домики вдоль нескольких улиц. Радовали глаз только яркие наличники на некоторых окнах. Однако Шурочка была почти счастлива: они все-таки доехали. Они выжили в завьюженной казахской степи.
Тамару Аркадьевну, впрочем, так сильно лихорадило, что она, может, и не заметила прибытия. Кибитка невыносимо долго кружила по скрипящим дорогам в поисках жилища Аристарха. Наконец нашли. Дом с забитыми ставнями оказался крохотным, словно сарай. Покосившийся, совсем не гостеприимный, черный, но пустой – все еще ничей.
Шурочка сожгла несколько спичек скрюченными от мороза пальцами, прежде чем смогла разогреть замок и найденный в вещах покойного Аристарха ключ. Дряблая дверь подалась, и она ступила в темное, холодное, пахнущее мышиным дерьмом помещение. В убежище, где ей предстояло много месяцев или даже лет пережидать Гражданскую войну. «Теперь это мой дом», – сказала она себе. Шурочка была согласна с такой ценой, чтобы выжить и вернуться на сцену. Готова была заплатить даже больше.
Когда она вернулась на улицу, извозчик уже испарился. Тяжело дышащая, красная, опухшая Тамара Аркадьевна привалилась к тюкам и чемоданам. Шурочка завела ее в дом, положила на плоский матрас, перетаскала вещи. Бережно укутала единственного оставшегося у нее на белом свете близкого человека всеми теплыми вещами.
Шурочка сама была разбита и больна. Она понимала, что скоро впадет в такое же состояние, как Тамара Аркадьевна. Действовать тем более требовалось незамедлительно, несмотря на слабость. Она рассосала еще один кусочек ненавистной вяленой баранины и сразу захотела пить. Но кумыса больше не осталось. Пришлось зачерпнуть рукой немного снега и растопить во рту. Им же заодно и умыться, а потом отправиться на поиски врача, дров и еды.
Она бродила по пустынным улицам. Хруст ее шагов в валенках из Новониколаевска только подчеркивал необычную для петербурженки глубокую глухую тишину. Сопли заиндевели под носом, но стереть их не было сил. Дымок шел из печных труб, но ни единой живой души в тридцатиградусный мороз на улице не встречалось.
Вышла к православной церкви. В последний раз заходила она в храм, когда еще училась в гимназии. Потом как-то забыла, может, разочаровалась, словом, было не до того. Но теперь небольшое это строение, которое она видела впервые в жизни, показалось ей родным уголком в чужих краях. Она робко заглянула внутрь. Там было пусто, гулко и тепло. Шурочка села на лавку и уронила голову на грудь. Посидела немного и почувствовала, как кто-то к ней приблизился. То был худенький батюшка в плешивом желтом полушубке поверх рясы.
– Кто вы? – дыхнул он тушеной капустой, недоверчиво, а может, просто близоруко вглядываясь в ее лицо.
– Мы только что из Петрограда, – сказала Шурочка. – Нам нужна помощь.
Батюшка просиял и придвинулся ближе.
– Я молился, и Он меня услышал! Прихожане заходят все реже, хотя сейчас такие трудные времена. Но теперь, когда Он привел дорогих столичных гостей прямо в мой приход – уверен, вы будете рады познакомиться со всеми, – они снова придут в церковь. Ради вас.
– Больше всего я сейчас хотела бы познакомиться с врачом. У нас тиф. У меня и моей тети.
Батюшка осторожно отъехал от Шурочки по скамейке и встал. Промокнул платочком бороду.
– Эх, жаль, жаль, со знакомствами придется повременить. Но тут дело такое, надо отлежаться. Да и пойдемте на воздух. Здесь вам, должно быть, душно.
Шурочка покорно поднялась. Батюшка засеменил к выходу, опасливо поглядывая на то место, где она только что сидела.
– Фельшар наш уж с неделю как ушел с белыми, – как бы между прочим сказал по дороге батюшка.
– Как уехал? Чертов ямщик, будь он проклят! Неужели совсем больше никакого врача у вас в городе? Ни даже сестры или ветеринара?
Он покачал головой.
– Ну а хоть лекарства-то оставил ваш фельдшер? Где их взять?
– И лекарства все с собой увез.
Они вышли на мороз. Тот резанул по глазам, выбил слезы.
– Да как вы тут живете-то? Мне как выжить? Чем лечатся люди?
– Молитвою, – ответил батюшка.
Шурочка с ненавистью отвернулась и захрустела по снегу к калитке. Батюшка поспешил за ней.
– Иные молитвою – кто православною, кто мусульманскою. Иные же грешники, – тяжело дыша и не глядя в глаза, многозначительно сказал он.
Шурочка остановилась.
– Мы только приехали, ваших мест пока не знаем. Что у вас тут считается за грех? Предостерегите, батюшка.
– Есть в нашем лесу одно озеро. Казахи называют его Шайтанколь, а по-нашему это будет Чертово озеро, Господи прости. – Обреченно вздохнув, батюшка перекрестился. – Лет десять назад даже приезжал к нам из Омска святой отец, чудесный человек. Он поставил крест у того озера и табличку, что называется оно теперь Святым. Но через полгода крест в воду упал и канул. Табличка тоже исчезла. На берегу того озера живет баксы́. Так казахи называют свою многобожницу-шаманку. Сушит травы, заговоры бесовские знает. Казахи наши к ней ходят, как к лекарю, даже те, что из мусульман. Иные даже и из русских ходят. Но поймите, телу этому бренному они, может, и выиграют еще несколько лет, а о душе бессмертной…
– Ох, как вы правы! Как бы не заблудиться, не попасть туда случайно. Куда не надо ходить, батюшка?
– Не ходи в лес на запад от Каркаралинска. Все равно трудно к озеру дойти, словно кто тропку уводит. Но легко то место узнать: рядом с ним ни птицы не поют, ни ветер не шумит, ни даже комары не пищат.
– Помолитесь за меня, батюшка. Если выживу, приду с вашей паствой знакомиться.
Шурочка вернулась домой с дровами и продуктами, которые на время болезни продал ей священник. Растопила печь, прибралась в доме, приготовила суп, покормила немного Тамару Аркадьевну и поела сама. После она легла и больше уж в тот вечер не шевелилась.
Снег выглядел надежным, но стоило сделать шаг, и он засасывал по колено, словно седое болото. Чем глубже Шурочка продвигалась в лес, тем плотнее обступали мрачные недоброжелательные деревья. Они со скрипом склонялись, заглядывали прямо в душу, порывисто хлестали по щекам, закрывали собой и без того скудный зимний свет. Путь осложнялся еще тем, что лежал в гору, а под ненадежным искристым белым покровом попадались скользкие каменные валуны. О первый же Шурочка споткнулась, сильно прикусила язык. С тех пор прошло уже часа три, но во рту до сих пор стоял металлический привкус. Она старалась не думать, водятся ли в зловещем лесу дикие звери и может ли их привлечь запах крови.
Утром того дня, когда Шурочка пустилась в опасное путешествие по лесу, Тамара Аркадьевна обессиленным голосом попросила позвать батюшку. То был скверный знак. Всю сознательную жизнь – с тех пор, как сбежала в молодости от мужа, – она не верила в Бога, не молилась в храмах и не соблюдала православных ритуалов.
Аристарх был толстовцем, а значит, института церкви тоже не признавал, но веровал при этом истово. Когда он скончался, так и не успев на ней жениться, у Тамары Аркадьевны осталась только одна надежда – соединиться с любимым в загробной жизни. Она вбила себе в голову, что должна попросить у Господа прощения за грехи, а потом озвучить Ему сокровенное желание. Ее смущало, что за долгие годы молчания она успела забыть, как говорить с Ним напрямую. Но, почувствовав близость кончины, все-таки решилась на самый важный разговор в жизни – хотя бы через посредника.
Шурочка была очень рада за Тамару Аркадьевну, которой любовь вернула веру. Только вот отпускать ее к Аристарху она пока совершенно не планировала. Одной не выжить в Каркаралинске, ей тут опора нужнее. Влюбленные голубки могут и подождать воссоединения на том свете, ничего с ними не сделается. Выслушав просьбу позвать священника, Шурочка молча оделась и вышла из дома. Но направилась она в противоположную от церкви сторону – на запад от Каркаралинска.
Продираясь теперь сквозь чащу, Шурочка вспомнила, как ровно год назад они с Григорием Павловичем ходили на премьеру мейерхольдовского «Маскарада». Тот день был, пожалуй, вершиной ее светской жизни. Казалось бы, сам факт приезда в Степной край из столицы уже максимально отстранил ее от культуры. Но нет, с каждым новым шагом по глубокому снегу она продолжала удаляться от цивилизации.
Смесь модных духов в Александринском театре она тогда сочла приторной. О, как бы ей хотелось вновь оказаться внутри удушливого клубка запахов благополучного Петербурга! Но она брела по мрачному лесу, где не пахло вообще ничем. Шурочка резко остановилась. Втянула ноздрями воздух. Как такое возможно: действительно совершенно ничем. Так было с самого начала пути или запахи исчезли только что? Она не помнила. Стало совсем не по себе.
Тут-то Шурочка и заметила избушку. Домик был укрыт снегом, а сразу за ним угадывался обрыв – видимо, за этой сторожевой заставой и лежало таинственное озеро Шайтанколь. Крохотное крылечко раззявилось как звериная пасть. На остатки частокола был насажен большой блестящий череп. Шурочка не очень разбиралась в анатомии, но все-таки поняла, что он слишком велик для человеческого. Наверное, лошадиный.
«Это всего лишь театральная декорация», – сказала она себе и решительно постучала. Никто не отозвался. Подергала дверь – та не была закрыта на замок, но залипла и не подавалась.