– Ну давай же, я в тебя верю, – попросила Шурочка.
Она дернула еще раз, и дверь распахнулась.
Шурочка осторожно ступила внутрь. Позвала хозяйку. Никто не отозвался, хотя в избушке было натоплено. Обрушились всевозможные запахи – сушеных растений, нагретой древесины, старости, шерсти. Закружилась голова. Пришлось присесть на краешек корявого стула.
Под низким потолком аккуратными рядами в строгом порядке висели пучки сухих трав, перевязанные разноцветными ленточками. Главными настенными украшениями были обмотанная мехом палка и большой старый бубен, сделанный из дерева и кожи какого-то животного.
На столе лежало одно-единственное яблочко – небольшое, почти белое, с крохотным румяным пятнышком. Едва Шурочка его увидела, ей нестерпимо захотелось есть и пить. Она откуда-то знала, что шаманов злить нельзя. Но ведь вышла она из дома ни свет ни заря, без завтрака, а потом три часа блуждала в лесу по колено в снегу. Не удержалась, схватила яблоко и укусила его. Какое же оно было вкусное, сладкое, в меру твердое, сочное. Даже сок потек по губам. Она кусала еще и еще, пока в липкой руке не остался крохотный огрызок. Сжевала и его вместе с косточками.
Облизывая пальцы, Шурочка заметила в дальнем углу что-то странное. Пот выступил на лбу. Она не верила глазам. Будто в мире не хватало маленького кусочка. Как если бы интерьер избушки, который она видела со своего места за столом, был фотографией – только очень хорошей: цветной, объемной. Но из середины этого снимка кто-то вырезал неровный овал, подложил под дырку белую бумагу и изобразил на ней карандашными линиями смешную детскую рожицу. Из темного угла на Шурочку в упор глядело лицо нарисованной девочки. Освещение в домике было очень тусклое, но можно было различить, что существо периодически моргало.
Шурочка помотала головой, сильно потерла кулаками веки. Прореха в пространстве исчезла. Зато появилось кое-что похуже. Из того же угла выступила волчица – настоящая, живая, вонючая. Шурочка встала, опрокинула стул, пятясь, добралась до двери и бросилась бежать из жуткого домика.
Она неслась со всех ног, падала, катилась кубарем, вскакивала и снова пускалась вперед. Когда совершенно выдохлась и впервые обернулась, поняла, что никто за ней не гонится. Она была в безопасности. Обратный путь лежал под гору, значительную часть его она пробежала, а остальное преодолела всего за час.
Как же рада была Шурочка вернуться в домик Аристарха в Каркаралинске – в спокойное, чистое помещение, к родной Тамаре Аркадьевне. Да и чувствовала та себя заметно лучше. Стала ворчать, чтобы Шурочка скорее закрыла дверь, что ей дует. Давненько она не брюзжала и не пеклась о своем здоровье.
– Да вы же моя любимая неженка, – обняла ее обрадованная Шурочка и стала разогревать суп.
Однако от еды Тамара Аркадьевна отказалась. Повторила, что ей холодно, и спросила, где батюшка. Шурочка вздохнула:
– Ну зачем вам этот батюшка, Тамара Аркадьевна. Церковь нас, актеров, всегда считала за греховодников, чуть ли не за язычников. Вот и Аристарх ваш не зря стал толстовцем, попов не признавал, – сказала Шурочка, глядя в пол.
– Нет сил с тобой спорить. Будь как будет. Я Ему теперь доверяю. Пусть как хочет, так меня и приберет. Я скоро к тебе приду, Аристарх, – сказала Тамара Аркадьевна.
Шурочка продолжила возиться на столе с продуктами, и вдруг на нее обрушилось ощущение нестерпимого одиночества. Она обернулась и поняла, что Тамары Аркадьевны с ней больше нет. Осталась только оболочка со счастливой, как ни странно, улыбкой. Пустое тело. Много было не исполнившихся желаний в жизни этой женщины, а исповедь по вине Шурочки стала последним из них.
Шурочка просидела на краешке кровати покойницы до темноты. Она смотрела в окно на черно-белый мир и слушала гулкие удары сердца в области ключицы. Внутренние звуки быстро утомили, но ни унять, ни ослабить их не получалось. Оставалось только ждать, когда к ней вернется хоть капля самоконтроля и она снова сможет думать и делать что-то, а не только чувствовать.
Шурочка впервые пошевелилась, только когда в доме повис мрак и лунный блик сверкнул в открытых глазах Тамары Аркадьевны. Улыбка той застыла, превратилась в жуткую гримасу. Шурочка попыталась прикрыть ей веки – не получилось. Пришлось придавить монетами. Потом стала суетливо обуваться. Наконец-то появилась цель, задача, даже навязчивое желание. Поспать! Вот только уснуть в одном помещении с трупом она никак не сможет. Выход один – как можно скорее похоронить.
Луна была большой и низкой. Шурочка отыскала под крыльцом, чем копать, отправилась в дальний конец участка и быстро счистила снег с прямоугольника длиной в человеческий рост. Дальше она попыталась ковырнуть землю, но та оказалась мерзлой, и лопата с лязгом отскочила. Шурочка рассвирепела, собралась с силами и постаралась получше. Только сдачи получила – удар неприятно отозвался в руке. Проще было расколоть камень, чем вонзиться в тело маленького города в заледеневшей степи. Но она не сдалась. Схватила инструмент обеими руками, размахнулась из-за спины и бахнула по земле будто топором. Лопата выскочила из рук и больно стукнула деревяшкой в зубы.
Шурочка рухнула на колени и завыла во все горло под луной. Когда же подняла распухшие глаза, то увидела перед собой волчицу – ту самую, из избушки в лесу. Удирать в этот раз она не стала. Ни бояться, ни спасаться у нее больше не было сил. В конце концов, это могла быть просто галлюцинация.
– Тоже тебе не спится? – спросила у волчицы Шурочка.
Та не ответила. Только отвернулась и принюхалась, словно приглашая кого-то. Тогда-то из темноты и выступила старуха-казашка. Она выглядела как разодетая, загримированная актриса. К тонким губам гнулся крючковатый нос. Седые волосы выпростались из-под замысловатого головного убора – сиреневой шапки-малахая с двумя длинными рогами-конусами. На месте челки – птичьи перья и цветные ленточки. Из-под старой плешивой шубы торчала зеленая юбка, а под ней, похоже, были надеты еще и мужские брюки. В руках старуха держала посох с железными кольцами и подвесками. За спиной у нее висел тот самый бубен с колотушкой, который Шурочка днем успела заметить в избушке у озера Шайтанколь.
Гостья была очень маленького роста и к тому же сутулая, так что без своей великолепной шапки получилась бы вровень с волчицей. Обута была в валенки, причем на одном из них невозмутимо покоилась свежая куча пахучего дерьма. «Надо же, какая нелепость, – подумала Шурочка. – Интересно, чье это – волчье, самой баксы или чье-то еще? Может, она не заметила в силу возраста? Надо, наверное, ей сказать. Но как это сделать?» Баксы будто прочитала ее мысли и заливисто, молодо рассмеялась. Почесала волчицын лоб. Та вильнула хвостом и заложила назад уши, словно домашний пес.
Баксы жестами велела принести дров и развести три костра на очищенном от снега прямоугольнике. Потом Шурочка вернулась в дом и одела Тамару Аркадьевну во все лучшее, что нашлось в чемодане. Дальше возникла сложность. Как вынести усопшую? Она стала такой тяжелой. Баксы и волчица грелись у костров. Не просить же о помощи древнейшую старушку и животное.
Пришлось ухватить Тамару Аркадьевну под мышки и тащить волоком. Монеты свалились с век и звонко покатились по полу. Около двери Шурочка смутно вспомнила, что покойников вроде бы отправляют в последний путь вперед ногами. Когда из квартиры выносили маму в гробу, она о таком даже не задумывалась. Всем распоряжался отец. Помедлив, решила все-таки развернуть тело. Толкать его вперед было ужасно неудобно. Ноги некрасиво раскидывались и упирались в пол. Туфля покойницы зацепилась за порог и соскочила.
Все было похоже на какой-то сон, ужасный кошмар. Шурочка даже уцепилась было за эту надежду и попыталась проснуться. Бросила труп, посмотрела на свои руки, ущипнула себя за ладонь. Ничего не изменилось. Тогда она снова подняла Тамару Аркадьевну и поволокла прямо по снегу.
Добравшись наконец до костров, Шурочка бросила покойницу как вязанку дров, сложилась пополам и закашлялась от переутомления. Подступила и откатила назад дурнота, оставив в глотке отвратительный кислый привкус. Отдышавшись, Шурочка подняла глаза и обомлела.
Малюсенькая баксы проворно ползала по внушительной Тамаре Аркадьевне и копошилась в ее одежде как хищный зверек. Сначала Шурочке показалось, что старушка обшаривает карманы усопшей. Однако та занималась совсем другим – разрывала на лоскутки все ее вещи. Шурочка собрала последние силы, чтобы остановить это кощунство, не дать обнажить немолодое белое тело. Но едва она пошевелилась, как волчица зарычала. Тогда Шурочка медленно ушла в дом и стала мыть пол. Что ж, самое время для уборки.
Через некоторое время баксы окликнула Шурочку. Тамара Аркадьевна голой лежала рядом с кострами на ложе из веток. Небольшая грудь ее выглядела на удивление молодой и крепкой. Вокруг тела валялась разорванная одежда. Баксы бережно протянула Шурочке полоску ткани – прямоугольную ленту, оторванную от той самой юбки псевдосекретарши Подкорытовой Тамары Аркадьевны, в которой она предстала когда-то впервые в театральном агентстве. Шурочка прижала лоскуток к груди. Как же она будет скучать по этой остроумной и практичной женщине!
Баксы закрыла тело Тамары Аркадьевны чем-то вроде шалаша из веток и поднесла факел к рваной одежде. Вскоре языки пламени стали жадно лизать покойницу. Запахло паленым. Кожа на бедре пошла пузырями и лопнула.
Баксы взяла в руки бубен и стукнула по нему колотушкой, сначала осторожно. Потом еще раз – более уверенно. Наконец, затянула песню на казахском и пошла в пляс вокруг костра, отбивая ритм. Волчица тоже задвигалась, будто в танце, и завыла.
Мощь ударов в бубен, сила голоса и энергия движений нарастала. Когда баксы впала в экстаз, горе, скопившееся у Шурочки в груди, поднялось как тесто, повинуясь мистической мелодии. Единственным способом с ним ужиться стало движение – и Шурочка тоже пустилась в дикий пляс, завыла вместе со старухой и волчицей. Так пели и танцевали они до рассвета, пока пустая оболочка Тамары Аркадьевны окончательно не превратилась в пепел.