– Вот сам и спи, бродяга. Тебе-то не привыкать к такому жилью, – ответила ему Тамара Аркадьевна.
Она обвязалась с ног до головы шерстяным платком, выбрала самый ровный матрас, отвернулась и феноменально быстро захрапела.
В любой другой ситуации Шурочка стала бы возмущаться, сражаться за комфорт. Но в то мгновение силы ее покинули. Она смогла только лечь прямо в одежде и подложить под голову целлофановый пакет, чтобы не касаться лицом грязной соломенной лежанки. Интересно, лучше ли постели в сибирских острогах? Она-то по дурости решила, что папа преувеличивал, говоря о цыганском житье.
Вспомнила, как однажды долго и грубо отчитывала прислугу за крохотное неотстиравшееся пятнышко на белоснежном пододеяльнике. Теперь она не имела даже одеяла. Прокручивала в памяти, как часто злилась на одинокую тишину в их огромной пустой квартире на Васильевском острове. Сейчас бы дорого заплатила просто за отсутствие звуков и запахов в хлеву, чтобы хоть немного выспаться. Пахло не только от матраса, на котором до нее спало немыслимое количество незнакомцев таинственной судьбы, но и от нее самой. Впервые в жизни она не мылась целых пять дней кряду, а сегодня и вовсе легла спать с нечищенными зубами.
Еще утопленники, о которых говорила Калерия. Вдруг они правда полезут из земли? Стены в сарае совсем хлипкие. Да нет, глупость. Шурочка вспомнила, что нынче четверг. Значит, дома на ужин, наверное, приготовили рыбу. Что же она сделала со своей жизнью!
Только бы продержаться до конца августа. Летом столичные сцены все равно на каникулах. Еще четыре месяца в нечеловеческих условиях, в компании очень-очень скверных людей. Зато перед началом нового театрального сезона она поступит в Александринский театр. Главное, выдержать экзамен. Но как раз в этом ей и поможет авантюра с гастролями в труппе Григория Павловича – даст возможность практики и даже в главной роли. Непонятно было пока, почему труппа экспериментальная и в чем суть таинственного метода на базе системы Станиславского. Не важно!
Она научится у антрепренера всему, что он способен ей дать. Зубами вырвет причитающийся ей опыт, раз уж пришлось пойти на такие жертвы. Потом снимет теплую уютную комнату на Васильевском острове, на какой-нибудь линии подальше, купит цветок в горшке. Она станет актрисой лучшего театра столицы. Может, даже отец придет на спектакль и увидит ее талант. Лишь бы выдержать экзамен. Только бы продержаться до конца августа.
Перед Ией появилась доска на ножках с креплением для больших листов бумаги. В руке – красный маркер. Вверху большой клетчатой страницы она написала крупными печатными буквами «Миссия: поверить в себя». Повернулась к Учителю на каблуках и сказала:
– Итак. Николай Васильевич Алексеев, мое последнее воплощение. Я родилась в семье швеи и конского извозчика. Дослужилась до высокого чина в министерстве. Смогла бы я такого достичь, если бы слушала родителей и верила в то будущее, которое они мне прочили? Конечно, нет. Я верила только себе. Значит, успешно.
Ия написала «верю» и поставила напротив большую галочку. Учитель кивнул.
– Дальше, – продолжила она. – Я работала, когда болела. Работала, когда до смерти уставала. Работала, когда в семье у меня случалось горе. Я никогда ни одной живой душе не показывала, что я не в форме. Все знакомые Николая Васильевича, то есть мои знакомые, кого ни спроси, ответили бы, что у меня прочный внутренний стержень.
Ия написала «верю» и пометила еще одну задачу как выполненную. Учитель закинул ногу на ногу и одобрительно промолчал.
– Хорошо, продолжаем. Когда супруга моя скончалась и я остался один на один с Шурочкой, то и не думал искать себе новую жену. Может, это было и неверное решение, ведь с дочерью самостоятельно я в итоге не справился. Однако без веры в себя такого выбора я бы не сделал. То-то же.
Ия написала «верю» и поставила третью отметку. Дальше она пожала плечами, обвела слова «Миссия: поверить в себя» неровным овалом и нарисовала рядом последнюю галочку – самую размашистую на странице. Вытащила из кармана три белых камешка и самодовольно вложила Учителю в руку. Всем видом Ия показывала, что она превзошла себя, что в этом изначально не могло быть сомнений и что теперь Учитель со спокойной совестью может оставить ее в покое.
Он широко улыбнулся и зааплодировал. Сделал пару шагов по кабинету, провел ладонью по оттоманке – ему явно понравилась темно-зеленая бархатная обивка. Внешний вид диванчика так очевидно не вязался с общей обстановкой и вкусами Ии, что она сама себе удивилась. Она вдруг осознала, что так и не научилась отдыхать – ни внутри жизней, ни между ними. Ведь раз она установила в своем кабинете оттоманку, которая не нравилась ей, зато отвечала предпочтениям Учителя, значит, подсознательно она не собиралась нежиться в безделье. Она ждала, когда он придет и устроит ей свой неизбежный разбор пройденной миссии.
– О чем я? Да… Тургенев… «И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам…» – произнесла Шурочка и растерянно застыла на сцене.
Наутро актеры впервые репетировали в ажурном здании деревянного Летнего театра отдельные эпизоды «Чайки». Все, кроме Тамары Аркадьевны, в хлеву спали донельзя плохо и предпочли бы теперь подремать на свежескошенной пахучей травке под уютным южным солнышком. Тем более Григорий Павлович ушел ругаться с театральным руководством, чтобы им выделили нормальную гостиницу. Но Аристарх донимал коллег, пока они не согласились устроить прогон всех сцен без участия Тригорина – персонажа, которого играл сам антрепренер.
– Ну, чего молчишь, Треплев, твоя реплика, – прикрикнула Тамара Аркадьевна на Матюшу.
– А я-то что? Сперва она рыдать должна, – ответил он.
Тамара Аркадьевна повернулась на пятках, уперла руки в бока и уставилась на Шурочку. Стало только хуже. В поезде Григорий Павлович объяснил труппе основные положения системы Станиславского. Самое важное, что запомнилось: под любой текст нужно подкладывать чувства. Не произносить ничего просто так. Но в душе у Шурочки не было ни малейшего отклика. Тургенев, Господь, скитальцы – слова как пустые звуки. Чувства потерялись где-то. Может, она забыла их в Петербурге вместе с пилочкой для ногтей, фарфоровой чашкой и шелковой пижамой?
Как тут искренне зарыдать, если она даже грусти не ощущала, одну лишь усталость. Да еще Тамара Аркадьевна давила тяжелым взглядом, срочно требуя слез. Шурочка выпучила глаза и двинулась на ненавистную коллегу. Завопила истошным голосом, картинно раскинула руки, стала вращать кулаками поверх ресниц.
– Хватит ерничать! – сморщилась Тамара Аркадьевна.
– А сами-то вы не так, что ли, играете?
– Мой персонаж Аркадина – актриса. Она и должна быть слегка чрезмерна.
– Да. Вот только она хорошая актриса! А то, что вы делаете, вульгарно. Всем вашим штампам лет по триста, – заявила Шурочка.
Тамара Аркадьевна бешено поперла на нее, но на сцену ворвался Григорий Павлович.
– Эй, вы обе. Хватит разлагать мне труппу. Зря я, значит, спешил к вам с хорошими новостями?
– Ну скажи нам, Гриша, – пропела Калерия.
– Ладно… Я все устроил. Сегодня ночуем в гостинице! Не забудьте помянуть добрым словом вашего старого волшебника Григория Павловича, когда вечером прислоните бренные головы к удобным и чистым подушкам. Кстати, Тамара Аркадьевна и Шурочка размещаются в одной комнате и обязаны помириться. Хорошо я придумал? Очень хорошо!
Тамара Аркадьевна метнула в Шурочку злобный взгляд из-под прищуренных век. Та гордо задрала подбородок и отошла к окну. Другие члены труппы, наверное, подумали, она отвернулась поплакать. Если бы! Глаза и теперь оставались совершенно сухими. Шурочка решила просто глотнуть свежего воздуха – для непривыкшей к такому апрелю петербурженки день выдался необычайно жарким.
В саду она заметила два странных силуэта. Мужчина и мальчик прятались за деревьями и смотрели прямо на нее. Они держались за руки и были одеты старомодно даже по провинциальным меркам, а еще слишком тепло для такой жары. Из окна Летнего театра было видно, как дрожит нагретый воздух в Городском саду. Фигуры в нем казались слегка прозрачными и будто трепетали. Шурочка вспомнила страшную историю Калерии об утопленниках и прочих привидениях. Испугалась, отпрянула. Когда снова выглянула в окно, там уже никого не было.
Весь оставшийся день труппа репетировала почти без отдыха. Заплакать в той сцене Шурочке так и не удалось. Тамара Аркадьевна, вероятно, наслаждалась ее неудачей, а Григорий Павлович ни разу не попрекнул. Ей даже хотелось, чтобы он раскритиковал, отругал, застыдил – проявил хоть какое-то участие к ее работе. Невнимание антрепренера было несправедливо: это она должна злиться, избегать прямого общения, а получалось наоборот.
Вечером в гостинице Шурочка наконец-то помылась и сама, как смогла, постирала руками исподнее. Не замечая копошившуюся в шаге Тамару Аркадьевну, разделась до нижней сорочки, легла в настоящую постель со стареньким, но чистым постельным бельем и зажмурилась от удовольствия. Но мысленно благодарить Григория Павловича все-таки из вредности не стала. Лиши человека всего разом, помучь его немного без привычных вещей, а потом верни что-нибудь маленькое, обыденное, и он вмиг научится ценить простые радости жизни. Шурочка знала, что мысль эта не модная и не либеральная, зато нажита ее горьким опытом.
Еще большее блаженство наступило, когда Тамара Аркадьевна сделала большой глоток чего-то забродившего из фляжки, не спрашивая, выключила свет, улеглась и затихла. Ломило все тело от усталости, но это было приятно. Впервые в жизни Шурочка чувствовала себя человеком, который целый день занимался правильным делом, успешно поработал и заслужил право на отдых. Далеко не все пока получалось хорошо, но она трудилась, шла к заветной цели.
Наслаждение испортил размеренный свист соседки по койке. Невероятно, с какой сверхъестественной скоростью той удавалось засыпать. Даже не пожелала спокойной ночи. Шурочка завертелась на оглушительно скрипучей кровати, но сопящие звуки не прекратились и даже не сбились с ритма.