Воспоминания нахлынули на него, он потянулся к столу за папиросами. С риском слететь с непрочной лежанки закурил. Но события былой юности, навеянные старой картинкой со стены, быстро выветрились из сознания, уступив место тревожным нынешним.
"Полжизни промелькнуло, а что приобретено? — морщился он. — В чём удалось по-настоящему разобраться? Что стало главным?.. Утратил жену, почти забыл дочь, никогда не видел внука… Всё бегал, кого-то спасал, палил в людей, ставших заклятыми врагами. Сам стал для многих, прежде своих, заклятым врагом. Теперь вот охотятся. Убили бы, не спаси неизвестный…"
В его памяти запечатлелись, будто отпечатанные на машинке детали, предшествовавшие этой поездке, последние напутствующие беседы с начальством ГПУ. Выпросив разрешение наконец-то навестить дочь с ребёнком, Корновский был крайне удивлён и обескуражен, каким таинственным фарсом и немыслимыми до смешного секретами, окружает его поездку на пароходе Буланов. Потребовав изменить до неузнаваемости внешность, он вручил ему фальсифицированные документы личности, обратив его в некоего Устинова, благо Глебу удалось отстоять хотя бы имя. Последний аргумент — дочь напугается до смерти — смутил Буланова, а вот категорические отказы от оружия — браунинг за пазухой изрядно надоел в Германии — не были приняты во внимание. Буланов настоял на своём, твердя, что в поездке личное оружие не будет лишним. Неуместной и зловещей прозвучала его глупая шутка, брошенная экспромтом, мол, хоть вокруг парохода только вода, но лишь оказавшись за бортом, поймёшь, что пистолет бесполезен. Упорствуя, Глеб продолжал возражать, убеждая, что его поездка вызвана желанием восстановить измотанные нервы, повидать родных и не составит осложнений, не вызовет озабоченности у местных властей и тем более у гэпэу. Он не собирается даже там показываться.
— Вот здесь наши интересы совпадают, — криво усмехнулся Буланов. — Наконец-то мы нашли общие точки соприкосновений. Появляться у властей и в нашей конторе вам не следует, хотя, — шутя погрозил он пальцем, — при острой необходимости не брезгуйте заглядывать. Кому положено, мною предупреждены.
— Как?
— Не помешает. Вас не будут опекать или надоедать, но без внимания вы не окажетесь.
— Но позвольте! Я не нуждаюсь в соглядатаях, сующих нос в мои личные дела.
— Никто не собирается покушаться на это.
— Может, вы и охрану ко мне приставите?
— Ну-ну, товарищ Корно, не горячитесь из-за пустяков.
— Как вас понимать, Павел Петрович?
— Только в рамках сказанного.
— Значит?..
— Вы и не заметите.
— Но я категорически возражаю!
— Это приказ.
— Кем он подписан?
— Приказ есть приказ, товарищ Корно, — криво усмехнулся Буланов. — Работая с товарищем Радеком, вы, наверное, привыкли все вопросы обсуждать коллегиально, в дружеской, так сказать, обстановке, за кружечкой баварского?.. — Ирония была нескрываемой и злой, Буланов даже побагровел лицом и непроизвольно сжал кулачки, скрипнув зубами. — Заграница расслабляет…
Глеб смолчал, хотя удалось с трудом сдержать нахлынувшие эмоции.
— Вы там забыли, — продолжал Буланов, не спуская с него жёстких въедливых глаз, — что давно стали ненавистным врагом для ваших бывших единомышленников.
— Позвольте, я порвал с эсерами раз и навсегда и доказал это там, в боях на баррикадах немецких революционеров. Товарищи Дзержинский и Менжинский не раз выражали мне благодарность и доверяли ответственные поручения, не задумываясь.
— Кто бы в вас сомневался, товарищ Корно, — сменил выражение лица Буланов. — Но вы не учитываете другое, а мы вас ценим и беспокоимся за вас. Из бойца большевистского актива вы давно обратились в значимую личность. Если Семёнов, перешедший на нашу сторону и оказавший помощь в разоблачении бывших дружков на суде, так и остался для них лишь мелким предателем, интриганом, на которого они жалеют и пули, то вы, и ранее ходивший в идейных лидерах наравне с Гоцем, Спиридоновой и другими, открыто перейдя на нашу сторону, побывав в Германии и зарекомендовав там себя великолепным организатором берлинского восстания, стали ещё более значимым политическим их противником и, я бы сказал, ненавистным врагом, на уничтожение которого они бросают лучших своих профессионалов. Убрать вас с политической сцены теперь, в самый накал нашей борьбы, их заветная цель. Уверен, охота на вас объявлена, лишь вы возвратились из Германии.
— И вам это достоверно известно?
— Иначе бы не убеждал.
— Так запретите поездку! Что ж, мне прятаться в клетке?
— Не юродствуйте, Глеб Романович.
Буланов впервые назвал его по имени-отчеству и это ещё больше разозлило Корновского.
— Я прагматик, Павел Петрович, — попытался поймать его бесцветные невыразительные глаза Глеб и хмуро усмехнулся. — Политическая борьба давно перелицевала мои лозунги юности. Скажите откровенно, если вам позволено, я вам нужен для какой-то особой акции или миссии? Что вы носитесь со мной, как с дорогой игрушкой?
Буланов смутился на миг, вопрос застал его явно врасплох, и не найдя нужного ответа, он растянул губы в вынужденной улыбке:
— Мы в одной упряжке, Глеб Романович, в единой, я бы сказал… И ездовой один. Он правит уверенно, а главное, к желаемой нами цели. Поэтому мы несёмся без понуканий. Мы знаем, куда нам надо. И всем нужны силы. Так езжайте и отдохните, товарищ Корно. Вам следует хорошо отдохнуть. Но бдительности не теряйте. Берегите себя. Мы нуждаемся в каждом квалифицированном и умном бойце…
Двойственное чувство преследовало Глеба после этого последнего разговора, он пытался разобраться в сути, но потом плюнул, оставил на потом. И что же? Буланов оказался прав.
Уже за Саратовом Глеб интуитивно почуял недоброе за спиной во время вечерних прогулок по палубе. Забыв, когда случалось подобное последний раз, досадуя на нелепую нервозность и вдруг зародившуюся подозрительность, он всё же как-то решил проверить себя: нагнувшись к полуботинку, будто устраняя неполадки со шнурком, в десяти метрах у себя за спиной он успел засечь глазом метнувшегося за стойку незнакомца крепкого телосложения. Следующий вечер каюты он не покидал, а когда появился на палубе снова, выслеживавший его незнакомец уже не появлялся.
Этим утром, за полчаса до прибытия парохода в порт, Глеб с приготовленным с вечера чемоданчиком заранее направился вниз, чтобы, не привлекая внимания, покинуть надоевший корабль с шумливой толпой нетерпеливых пассажиров. Непредвиденное случилось, когда он, уже миновав каюту капитана, торопился вниз к трапу. Вздрогнуть его заставил выстрел за спиной и стон упавшего человека. Глеб бросился к нему и онемел — шпион, следивший за ним, с неестественно вывернутой головой и кровоточащей раной в затылке, уже не подавал признаков жизни, пальцы правой его руки продолжали сжимать не выстреливший револьвер. Это был убийца, охотившийся на него. Мгновения спасли Глеба от смерти. Он огляделся — спаситель, пожелавший остаться неизвестным, сумел скрыться, коридор был пуст. Не медля ни секунды, Глеб бросился к трапу, сбежал вниз и постарался смешаться с людьми. Здесь каждый, отталкивая соседа, пытался оказаться первым у сходней. Ему повезло. Останься он на месте, пустись отыскивать капитана или кого-то из команды, занятых суетой, связанной с маневрированием парохода у причала, быть ему первым подозреваемым. Мороки с оправданием допустить себе он не мог. Тревоги другого рода одолевали сознание. Мысли о том, каким образом Буланов там, сидя в Москве, мог предсказывать — предвидеть или предугадать — покушение на его жизнь, не покидали его, пока плутал по городу, прячась и отсиживаясь в уединённых скверах, прежде чем решиться на поиски дочери. Не покидали они его и теперь, когда, утратив желание уснуть, мучился с закрытыми глазами, докуривая вторую папироску.
Шум в коридоре привлёк его внимание. "Не упал бы Исак там с дровишками, — успел соскочить он с лежанки, роняя стулья. — Убьётся старик в темноте!"
Споткнувшись на пороге и роняя поленья, в распахнувшуюся дверь ввалился Исак Исаевич, вид его настораживал. Пытаясь что-то говорить, он с перекошенным от страха лицом лишь моргал глазами. Сзади его высился свирепого вида мужик с выпирающим из-под локтя маузером. Ствол ходил ходуном, и наконец угрожающе упёрся в грудь Корновского.
— Руки, руки, господин хороший! — втиснулся в комнату владелец маузера, подтолкнув старика и прячась за ним, как за щитом; ствол дёрнулся вверх, недвусмысленно подсказывая, что следует делать Корновскому. — И не рекомендую шалить. Стреляю без предупреждения!
Кожаная фуражка, глубоко надвинутая на глаза, и полумрак не позволяли различить лица, грозно отдающего команды.
— Оба к стене! — не унимался тот же жёсткий голос.
— Я же вам объяснял, — будто оправдываясь, забормотал, чуть слышно Исак Исаевич. — Мой гость имеет к вам самое прямое отношение. Он только сегодня приехал…
Договорить он не успел; от неловкого движения оставшиеся в его руках поленья посыпались на пол и, воспользовавшись этим, Корновский ударом ноги попытался выбить оружие незнакомца. Выстрел грянул в потолок, за ним другой, третий…
— Назад, мать вашу! — взвизгнул незнакомец. — Перестреляю и а бьенто[87] на том свете!
Подчиняясь, Глеб попятился, Исак Исаевич, свалившись, давно уже сидел на полу.
— Я же вам объяснял, — повторял он невнятно. — Я же вам говорил… мой гость из чека, как и вы…
— Вот мы его и послушаем, — оборвал его незнакомец, — узнаем его отношение к советской власти. Пока что он только ноги задирать соизволил. Подкрутите же эту чёртову лампу наконец! А ведь я предупреждал. На улице светлей. Там хоть луна.
Исак Исаевич, предприняв попытку подняться, свалился на пол снова.
— Вы-вы, любезный! — Маузер, наведённый в грудь Корновского, подрагивал; ввалившийся едва сдерживал себя. — Займитесь лампой, но при малейшей попытке я раскрошу вам грудь, как и чёртов потолок!
Корновский не обращал внимания на ругань и угрозы, он вслушивался в голос и, словно пытаясь что-то разгадать, молчал.