— Я сделаю всё возможное. Он заговорит.
— Если действительно ему память не отбили, — буркнул уже совсем другим тоном Луговой. — Врач подтвердил, что затылок разбит серьёзно. Одним словом, куда не кинь — кругом клин! Может, враги у него были?
— Враги? Не больше, чем у нас с вами.
— Надо дознаться, кто его так.
— Я постараюсь. Он где?
— В собачнике[91] при дежурке. Не отправлю же я его в лечебку! И поторопитесь, Ксинафонтова отпускать одного в Саратов нельзя. Игнат Ильич хоть и без претензий, но горяч, а там придётся осторожно действовать, единственная ниточка теперь — тот покойник, проникший на пароход механиком. С важным заданием его кто-то отправил. Если оборвётся эта нить, до истины не докопаться.
— Разрешите исполнять?
— Ступайте, но перед отъездом найдите меня, в случае чего — к Осинскому.
Особых надежд на встречу с Сивко Верховцев не питал. Тот, хоть и хитёр, а перед начальством лукавить не стал бы, если и знал больше, выложил. Верховцева интересовали детали, о которых дилетант Осинский, допрашивавший Платона, мог и не задумываться. Хорошего не ждал и всё же вид подопечного его прямо-таки ошеломил — голова в бинтах, одни глаза щёлочками среди опухших синих век и щёк, губы чёрные, издававшие невнятный хрип вместо ответов. Как жизнь держалась в теле? Неведомо. Санитар, приставленный к нему, вероятно, сердобольным Осинским, суетился, то и дело бегал к рукомойнику над парашей, мочил тряпку и прикладывал на грудь под рубашку. Духота, вонь, мечущаяся тощая фигура в грязном халате мешали Верховцеву сосредоточиться. Но кое-что важное для себя он сумел выяснить — неизвестный следил за ними и Платоном с того самого момента, как они ночью покинули дом Заславского. Удар неизвестный нанёс Платону по голове, когда вышли от Софьи. Верховцев повёл Глеба с дочерью и внуком в особняк к Гертруде. Софья оставила старика ночевать у себя. Эту важную деталь отчаявшийся Верховцев всё-таки выудил у измученного бедолаги.
— Его в больницу надо, — с порога заявил он Осинскому.
— Решать Якову Михайловичу, — попытался возразить тот. — Не мной Сивко помещён в собачник.
— До вечера, а то и раньше концы отдаст. А к Луговому я заходил. Нет его. Решайте, мне ехать надо.
— В губком иди, туда собирался Яков Михайлович.
— Сивко не преступник, а пострадавший от рук опасного врага. Напавшего надо искать, а не нашего агента мучить. Случись что — шум дойдёт до верхов.
— Так звони Луговому!
— Нет уж, увольте. То, что мне Луговой поручил, я выполнил. Остальные вопросы на вас оставлены. Так Яковом Михайловичем и сказано было.
— А, чёрт возьми! — схватился за трубку Осинский.
— Всего доброго! — шагнул за дверь Верховцев.
— Куда вы?
— Опоздаю на поезд, Луговой с меня голову снимет!
Собственно, оказавшись на улице и вздохнув полной грудью, Верховцев не думал спешить на вокзал — время позволяло, а ему ещё надо было переговорить с Гертрудой; общие их знакомые в Саратове ждали информации, и её следовало получить у Филькенштейн. От этой мысли его лицо перекосила гримаса — теперь балом временно правила она.
Ворота открыла хромоножка.
— Гертруда Карловна у себя? — заметив неладное на лице прислуги, забеспокоился он.
— Наверху. Одна.
— А гости?
— Беда у нас, Лев Соломонович, — всплеснула та руками.
— Выкладывай. Мне уже не привыкать.
— Мальчик-то, Евгении Глебовны сынок, чуть не утоп в сливной яме.
— В сливной яме? Ты чего мелешь? Совсем сдурела!
— Отмыли его вдвоём. Обошлось, а то и утоп бы в дерьме. В фуфайчонке был, заигрался с соседскими ребятишками, а на воле-то, видать, давно не бегал, вот и угодил. Фуфайчонка его и спасла. Разбухла и удержала мальца, не давала ко дну пойти. Перепугался мальчик до смерти, в крике зашёлся. Ребятишки бегают, а достать не могут. Я пробовала — глубоко, руки коротки, чтоб схватить…
— Ты уши мои побереги, дура! — оборвал её Верховцев. — Кто спас его? Кто вытащил?
— А бог его знает. Незнакомец какой-то. И имени не назвал, и появился откуда не видели. Сунулся прямо в яму с головой и вытащил на белый свет. А с мальчонки-то вся та погань льётся, как из ведра. Фуфайку он ножичком взрезал, сбросил с ребёнка да так в дом и занёс. Евгения Глебовна упала в обморок, как увидела, а наша Гертруда Карловна молодцом, она Сашеньку враз разула, раздела и купать. Я ей помогала. Дух чуете от меня? Потом окна все расхлебанили, но не выветрилось до сих пор.
— Как мальчик?
— Спит. Мы его чаем с вареньем отпаивали. Еле успокоили.
— Евгения Глебовна?
— С ним прилегла. Без врача обошлось.
— Да зачем же врача? Гертруда на что?
— Вот она, слава тебе, Господи, всех и спасла.
— А человек тот? Незнакомец?
— А про него-то мы забыли. Он Евгению Глебовну в чувство приводил, когда Гертруда Карловна с Сашенькой занималась. А как Евгения Глебовна очухалась, так он и ушёл, никто и не заметил.
— Кто он? Как звать? Откуда?
— Да кто ж его знает! Я и теперь встречу — не скажу, он не он. Высокий и чернявенький.
— Молодой, что ли?
— Ну скажете тоже, солидный и симпатичный мужчина.
— Вот дура. Что ж вы его и не отблагодарили?
— А кто думал об этом? На нервах все.
— Ладно. От тебя никакого толка не добьёшься. Я в дом подымусь. Гертруда, наверное, больше скажет.
Однако Гертруда Карловна Верховцеву о незнакомце большего рассказать тоже не смогла. Случившееся перепугало всех, а беспокоить мать с ребёнком Верховцев не решился. Так и уехал. Настойчиво билась и тревожила одна мысль: "Что же происходит вокруг меня? Мрачная круговерть загадок… Так и поверишь в проклятье чёртова особняка…"
Часть третьяСТЕРВЯТНИК ЖАЖДЕТ ПАДАЛИ
Генрих проник в явочную квартиру не без помощи сопровождавшего, отстранившего его от двери и уверенно справившегося с секретным замком.
— Серьёзные люди, — с уважительными нотками хмыкнул тот. — Павла Петровича заперли так, что выбраться не смог, а телефон не повредили, позволив ему до вас дозвониться.
— Нам бы таких не помешало, — буркнул Ягода.
Внутри царил полумрак. Фигура Буланова маячила перед ним, мешая проходу. Не дав открыть рта, Ягода бесцеремонно отстранил его и узким тёмным коридором решительно прошагал в комнату, служившую, вероятно, залом. Открывшаяся картина заставила его замереть: у стены напротив, на диване, плохо освещённом торшером, свесив руку до пола, покоился труп мужчины в костюме и ботинках на ногах, будто прилёгшего отдохнуть на минуту, если бы не пересекавшая открытую шею глубокая от уха до уха рана с почерневшей кровью на краях и запёкшиеся тёмные пятна на распахнутой рубахе и пиджаке. Нестерпимо воняло давней смертью.
Видя, как Ягода сунулся в карман за платком и судорожно поднёс его к носу, Буланов, хрипя и кашляя, бросился к закрытым шторам, добираясь до окна.
— Я уже пытался проветрить, — пробился у него голос. — Но подумал, не опасно ли.
— Ничего не трогайте, Павел Петрович, — остановил его сопровождавший. — Те, кто привез покойника сюда, давно скрылись. Да и были они давно. С неделю, не меньше.
— С неделю! — ахнул Буланов. — Вот почему мурыжили мне мозги всё это время.
— Прекратите, — осёк его Ягода. — Поговорим в другом месте. — И резко развернулся к сопровождавшему: — Надеюсь, найдётся что-нибудь подходящее поблизости?
— Так точно, Генрих Гершенович, — вытянулся тот. — Весь этаж в этом доме пуст, но есть ещё одна вполне приличная квартира. Как раз свободная для таких целей.
— Ведите, — оборвал его Ягода. Он уже не помнил, когда последний раз испытывал подобное. Его тошнило. Почти пробежав коридор, он вывалился на лестничную площадку и ткнулся в угол, не сдерживаясь.
— Повыше, — подсказал сопровождавший, когда плечи начальника перестали вздрагивать.
— Посвежее и почище надеюсь?
— Не без этого. Но согласно инструкции форточки отсутствуют.
— Вентиляторы найдутся?
— Этого добра хватает.
— Хорошо.
Они поднялись двумя этажами выше. Буланов плёлся сзади, не смея издать и звука. Решалась его судьба, а может, и жизнь. И он это прекрасно понимал.
"Карлушки человек, — наблюдая, как сопровождавший их оперодовец[92] копается с замком у двери, хмурился Ягода, — вышколенный. Лишнего слова не проронил, а из кожи лезет что-нибудь выведать. Всё за перепуганным Булановым подглядывал, вдруг что ляпнет, но у того ума хватило, язык — в задницу, глаза — в пол. По собственной глупости угодил в западню, нашкодил, а главное — меня подвёл…"
— Ты что же, не сладишь никак? — хмыкнул Генрих с нескрываемой угрозой, поторапливая замешкавшегося. — Ключи не те? Секрет забыл? Нас с Павлом Петровичем ненароком не запрёшь, как с ним подшутили? Или терпение моё испытываешь?
— Виноват, Генрих Гершенович! — замер, вытянувшись в струнку, тот. — Я мигом!
— Разболтались, гляжу, вы у Ивана Захаровича, — поморщился Генрих, не спуская. — Но товарищ Паукер порядок наведёт. Подскажем.
— Виноват! Заела что-то, гнида! Намедни проверял. Исправен был механизм. Я его для верности даже маслицем смазывал. Давно не было никого, — разговорился, заглаживая вину, сопровождавший.
— Меньше болтай!
"Карлушка без году неделя на новой должности. — Полез за портсигаром и задымил папиросой Ягода. — Служивых подбирает под себя, здесь, видать, ещё не успел, хотя малый из удалых. Ишь какая спесь! А в Опероде таким уже не место. Здесь теперь следует учиться оставаться в тени, но всё знать, иначе долго не засидеться. Это прежде нужда была в обезбашенных и послушных лягавых, головорезы отчаянные значились в ходу — работа обязывала, а теперь без умников беда. Паукер с февраля месяца, кое в чём уже проявил себя, не тот, что корявый тугодум Сурта. У Ивана Захаровича, его предшественника, конечно, тоже хватка имелась, но с новичком его не сравнить, в аппарате среди своих старички-чекисты Паукера уже окрестили за глаза Пауком, уж очень скоро, а главное, тихо и надёжно опутал он невидимой паутиной таинственности деятельность своего отдела. Шептались ещё доверявшие друг другу, будто информацию Паук имеет чуть ли не на каждого, а как, от кого получает, не узнать".