На допросах задержанный держался достойно. Ничего и никого не выдал. Впервые назвавшись Генрихом Ягодой, твердил, что приехал принять христианство, чтобы устроиться на работу. За неимением веских улик, как еврей, не имевший права жить в Москве, был осуждён к двум годам ссылки.
С изменением имени и вероисповедания, словно по мановению волшебной палочки началась меняться и сама жизнь Генриха: по случаю амнистии, объявленной в знак празднования 300-летия дома Романовых, ему наполовину был сокращён срок наказания и через год, перебравшись в Санкт-Петербург, он устроился на Путиловский завод. Вот тогда и помчался он, будто обруч, пущенный жёсткой рукой с горки под откос по булыжной мостовой прямо-таки фантастической своей судьбы.
Грянула Первая мировая, призван в армию, в мерзких окопах собственной шкурой познал шаткость бытия и ужас предчувствия настигающей смерти, ефрейтором стрелкового полка был ранен, демобилизован, а когда к тому же докатилась горестная весть о расстреле второго брата Льва за попытку поднять мятеж в боевой части, очутился в большевиках, громче остальных ратовавших: "Штык в землю! Долой царя-кровопийцу!" Партийных поручений не чурался, бывало, и агитки в газетки пописывал, и сам редактировал печатные листки, а в одной из передряг ему посчастливилось укрывать от погони самого Николая Подвойского и, спасённый от жандармов, руководитель "военки" — организации боевых дружин большевиков, оценив его действия по достоинству, немедля приблизил Генриха к себе, поручив ему ответственную роль среди помощников, после чего их невольное знакомство переросло в более близкие и доверительные взаимоотношения. Старший и опытный профессионал помогал понравившемуся аккуратному, исполнительному молодцу и советом, и делом ещё долгое время. Конечно, они были рядом во время февральских военных действий[35], когда удалось захватить дворец Кшесинской[36] и даже разместить там большевистский штаб, и в бурные дни и ночи Октябрьского переворота, когда один командовал боевым отрядом, а другой — всеми вооружёнными действиями по штурму Зимнего дворца.
Бурные ликования в стане победителей не затянулись. Шедший "впереди с кровавым флагом в белом венчике из роз"[37] оставил их, лишь начались чествования. Составляющие значительную часть эсеры и разномастные попутчики затеяли бесконечные разборки и откровенные драчки по поводу главенства во власти и раздачи портфелей министров в правительстве. Даже среди старых революционеров пошли трения; меньшевики и ранее не особенно считавшиеся с большевиками, вставляли палки в колёса в каждом удобном случае незадачливому их кандидату, напоминая прежние малейшие грешки. Недобитые враги, воспользовавшись разгоравшейся склокой, тут же организовали всероссийскую забастовку служащих государственных учреждений. Голод, холод, обнаглевшие банды уголовников и мародёров грозили столице большой бедой. Ленин, всё же спешно избранный председателем Совета народных комиссаров, первым учуял смертельную опасность, нависшую над республикой, и в течение нескольких дней Дзержинский по его поручению создал монстра, способного дать отпор коварному злодейству в любом обличии. Заранее не пугая народ, название ему дали попроще и совсем мирное, объявив Комиссией, как в старые имперские времена. Однако заглянувший в особо секретный документ враз заметил бы, что каждый раздел задач, обозначенных в положении той "невинной" на вид Комиссии начинался недвусмысленными полномочиями "беспощадно вести борьбу!.."[38]
Естественно, большевики постарались принять все меры, чтобы центральная и подчинённые ей равнозначные комиссии на местах при губернских советах укомплектовывались наиболее надёжными и проверенными в боевых операциях беспощадными к врагам бойцами. Кроме того, что возглавлял её сам Железный Феликс, в состав Коллегии ВЧК от Центрального комитета ВКП(б) был делегирован Сталин, и с той поры он до конца своих дней никогда не упускал из-под пристального внимания деятельность этой организации, как бы она впоследствии ни переименовывалась: ОГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ.
Достойны этим двум личностям были и прославившиеся впоследствии кровавыми подвигами их подчинённые. Нет необходимости перечислять особ, занимавших посты на верховных должностях. Не без содрогания в те времена произносилось инакомыслящими имя фурии красного террора Розалии Залкинд, прозванной Демоном смуты за нечеловеческую жестокость даже сотоварищами. Сменив невзрачную купеческую фамилию на мягкое и как-то по-домашнему звучащую кличку Землячка, Розалия, оказавшаяся в Крыму у руля зловещей "тройки", уничтожив десятки тысяч пленных солдат, офицеров и чиновников Белой армии, принялась за интеллигенцию, священников, бывших дворян и купцов. Когда патронов на гражданское население перестало хватать, люди, набитые в трюмы, пошли на дно вместе с баржами и отслужившими свой век кораблями. Азарт неистовой дамы попытался остановить не отличавшийся мягкосердечием Ленин, но шустрая фурия тут же нашла ходы к Сталину, и тот поддержал её. Рангом ниже была на Брянщине так называемая Хайка-чрезвычайка, будущая жена самого героя Николая Щорса. Фрума Хай-кина, несмотря на приятную внешность и недоразвитое телосложение, в кожаных штанах и с болтающимся на боку маузером, хватала, допрашивала, судила и расстреливала "контру" сама или доверяла это дело своим подручным — китайцам, казахам, оформленным в боевые отряды при ЧК.
С подачи Подвойского, дружившего с Дзержинским ещё с подполья, Генрих Ягода в далёкие края направлен не был; он остался в столице и под началом известного уже многим, но не отличавшегося кровожадностью, Моисея Урицкого, обосновался в Петроградской ЧК. Моисею Соломоновичу по своему миролюбивому демократическому нраву правильнее было бы уподобиться адвокату Плевако[39] и защищать права обиженных и обделённых в судах, ведь он окончил в своё время юридический факультет Киевского университета. Но после учёбы его ждала положенная служба в армии, и законопослушный вольноопределяющийся, попав в полк, увлёкся революционной агитацией, за что загремел в тюрьму.
Каким образом противник смертельной казни стал начальником Петроградской ЧК, трудно объяснить. Можно предположить, что тому поспособствовал уважавший его Лев Розенфельд — он же Каменев, имевший большой авторитет в Политбюро ЦК РКП(б) и придерживавшийся тех же взглядов на кровопролитие ещё с той поры, когда посмел открыто выступить в газете с собственным мнением относительно вооружённого восстания, чем вызвал негодование Ленина и заслужил от него историческое прозвище "политической проститутки". Впрочем, пришла пора, и, напуганный зверствами только что созданных чрезвычаек, тот же Ильич поручил тому же Льву вместе с Железным Феликсом переделать положение о комиссиях и урезать их полномочия в насилиях, однако остановить процесс было уже невозможно.
Рассуждать обо всём этом без толку, но вот по иронии судьбы как раз мягкосердечный Моисей Соломонович Урицкий и стал тем злодеем, который подписал приказ о расстреле арестованного, друг которого Леонид Каннегисер, состоявший в партии народных социалистов-революционеров, эсеров — попутчиков большевиков во время Октябрьского переворота, после свершившейся расправы утром 30 августа 1918 года в вестибюле Комиссариата внутренних дел Петрокоммуны убил самого Урицкого, учинив тем самым роковую вендетту[40], ставшую одной из отправных точек кровавого террора, объявленного большевиками, и предтечей неслыханного кровопролития в России, получившего название Гражданской войны, длившейся несколько лет и изувечившей судьбы миллионам людей.
Бросив все дела и захватив с собой лучших сотрудников, в Питер умчался сам председатель Центральной коллегии ВЧК. Однако в спешке или по какой другой причине Дзержинский забыл дать указания подчинённым обеспечить охраной оставшихся в Москве членов Совнаркома, обязанных решением ВЦИК в тот трагический день выступать на митингах. Дисциплину и исполнительность Ленин чтил в людях, тем более в чиновниках, превыше всех качеств; он долгое время прожил в Германии и научился у немцев многому, ненавидя русские "абы как", "опосля", "а чо?", "небось не…". Бумага, подписанная Яковом Свердловым, была и для него безусловным приказом, тем более из ВЦИК позвонили и не преминули напомнить о митинге на заводе Михельсона, где ему полагалось выступить вечером 30 августа 1918 года. Собственные недомогания и уговоры Надежды Крупской по этому поводу он игнорировал.
Ленин выехал с шофёром без охраны, хотя об убийстве Урицкого уже знал. Охрана не встречала его и на заводе, что при Дзержинском никогда не случалось. Ленин выступал поздно. Последним. Долго. Убийцы поджидали его у автомобиля среди собравшейся толпы. Когда с Лениным завязала разговор одна из женщин, прозвучало три выстрела, тяжело раненный вождь упал на землю.
Сразу после выстрелов было опубликовано воззвание ВЦИК, подписанное Свердловым: "Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. По выходе с митинга тов. Ленин был ранен. Двое стрелявших задержаны. Их личности выясняются. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов".
Назначив Глеба Бокия новым начальником Петроградской ЧК, Дзержинский поспешил назад. В новом руководителе он не сомневался. Властный и жестокий, тот был полной противоположностью покойного предшественника. Участник революции 1905–1907 годов, боёв на баррикадах Васильевского острова, Бокий арестовывался десятки раз за налёты и убийства, полтора года провёл в одиночной камере, от побоев в тюрьме страдал травматическим туберкулёзом. С тяжело раненным председателем Совнаркома Бокий был на "ты", называя его Бланком по фамилии матери. Ему не надо было команд, без официального объявления всеобщего террора, он тут же предал смерти сотни заложников, а когда 2 сентября такое воззвание подписал Свердлов, питерские чекисты казнили полторы тысячи невинных, ожидавших своей участи в застенках чрезвычайки.