После полудня они прошли рядом со стаей дельфинов, куда-то сильно спешащих и даже не остановившихся, как это обычно бывает, чтобы поиграть, поплавать наперегонки или потереться со скрипом спиной о форштевень. Асдрубаль умел подзывать дельфинов свистом, совсем как дрессированных собак, но тут они даже не обратили на него внимания. Все поняли, что дельфины не хотят задерживаться, так как ищут землю, а другой земли, кроме острова Лансароте, с которого они бежали с такой поспешностью, поблизости не было. Вскоре дельфины должны были пройти проливом Бокайна, покружить у берега Плайа-де-Папагайо, возможно, они поднимутся до Арресифе, ожидая появления больших кораблей, выходящих из порта, а на следующий день продолжат путь к богатым бухтам Тарфайа, где наполнят свои брюхи салакой, скумбрией и сардинами.
Когда же дельфины спят?
А может, они и вовсе никогда не хотят спать? Да и к чему ночные грезы самым счастливым созданиям на Земле? У них почти нет врагов, и даже человек, со всей его злобой и жаждой наживы, не охотится на них.
Почему люди любят дельфинов?
Этот вопрос, еще будучи ребенком, Айза задала деду и вот какой получила ответ:
— Потому что дельфин для моряка — лучшая компания, и если какой рыбак вдруг окажется в воде, то дельфины непременно защитят его, отгоняя акул мощными ударами своих острых носов. Рыбак, который убьет дельфина, знает, что вечно будет гореть в аду… — Дед надолго замолчал, а потом продолжил: — Однажды мне рассказали одну историю о дельфинах… Впрочем, о них рассказывают много, очень много историй, и ты должна верить всем, ибо все они правдивы. Или должны быть таковыми. Однако эта история была особенно прекрасной и особенно правдивой… Рассказывают, что в конце прошлого века жил один дельфин, который привык выходить навстречу кораблям, какие проходили опасным Коралловым морем у севера Австралии, и, плывя под форштевнем, он указывал место, где вода была глубокой, а рифов не было вовсе. Он настолько хорошо знал свое дело, что не потерял ни одного корабля. Моряки его обожали, бросали ему еду и даже дали ему имя. — Дед снова надолго замолчал, зная, с каким нетерпением ждала продолжения рассказа внучка. — Но однажды, когда команда была занята своими делами, два пьяных пассажира с пакетбота открыли по нему стрельбу. Дельфин скрылся в глубине. За ним потянулся кровавый след… Капитан был вынужден применить всю свою власть, чтобы матросы не выбросили негодяев за борт. — Дед Езекиель замолчал в который уже раз, ибо был прекрасным рассказчиком и знал, как подогреть интерес к своей истории. — Все порты мира оплакивали дельфина, и за упокой его даже заказывали молебны. А в Сиднее в память о нем был поставлен памятник. Но потом, когда очередной корабль появился в водах Кораллового моря, у его форштевня показался живой и здоровый дельфин. И снова он счастливо провел корабль между рифами. И еще один корабль, и еще… Так он трудился до того самого дня, когда в тех водах снова не появился пакетбот, с которого в него стреляли… — Дед наклонился вперед, будто собирался раскрыть страшную тайну, и понизил голос: — Дельфин, как всегда, выскочил из воды впереди корабля, однако на сей раз он повел его прямиком на рифы, где судно и затонуло. То была месть дельфина, ибо потом он снова продолжил успешно водить корабли, пока не умер от старости.
— Это неправда, — возразила Айза. — Не может быть правдой, так как история твоя похожа на одну из сказок дона Хулиана.
— Нет, малышка, я рассказал тебе святую истинную правду, — отвечал ей дед Езекиель серьезным тоном. — И ты, будучи дочерью рыбака, должна верить в нее, как никто другой, ибо речь в ней идет о дельфинах.
Ей всегда нравились дельфины, однако те дельфины, которых она увидела в этот день, показались ей незнакомыми. Они бежали прочь от «Исла-де-Лобос», будто знали, что Господь, непонятно за какие грехи, изгнал их из рая и теперь им нет прощения.
Айза смотрела им вслед до тех пор, пока не заболели глаза от бесплодных попыток разглядеть их фигурки в безбрежных водах, и только тогда подняла она голову, когда увидела, что острова уже не видно: не видно ни кратера вулкана, ни зацепившегося за него, чтобы отдохнуть, облака. А океан, сменивший прибрежные воды, стал еще более величественным и огромным, еще более устрашающим и намного менее знакомым.
~~~
Новость, похоже, не удивила дона Матиаса Кинтеро. Казалось, что он уже давно ждал чего-то подобного, так как во время долгих часов, проведенных наедине с собой в пустом и тихом доме, у него была возможность основательно поразмыслить о привычках и обычаях семейства Пердомо Марадентро.
— Все логично, — сказал он. — И ты должен был сжечь этот баркас в первый же день.
— Вы его не видели. Он разваливается на части, и никому бы и в голову не пришло садиться в него, даже отправляясь в плавание по луже.
— Только не Марадентро, — возразил старик. — Потому-то их так здесь и называют. Они жизнь провели на этом баркасе. Куда именно они направляются в Америке?
— Никто не знает. — Дамиан Сентено пожал плечами. — Туда, куда занесет их ветер, полагаю, хотя им несказанно повезет, если они на этой развалине сумеют пройти хотя бы половину пути. Скорее всего, они утонут.
Дон Матиас лежал на огромной кровати, которая, казалось, становилась все больше и больше по мере того, как тело его все сильнее иссушали тоска и ненависть. Взгляд его темных глаз — единственной части тела, которая, похоже, отказывалась стареть столь стремительно, — буквально пронзал насквозь собесединка, находившегося сейчас точно на том же месте, где в последний раз перед смертью сидела Рохелия Ель-Гирре.
Он едва заметно покачал головой:
— Ты думаешь, что меня устроит провести остаток жизни, размышляя, утонули они или нет? — Он снова покачал головой: — Нет. Меня это не утешит! Я тебе сказал, что хочу видеть Асдрубаля Пердомо мертвым, а не надеяться на то, что его съели рыбы. Нет! — произнес он с нажимом. — Мне этого не достаточно!
Дамиан Сентено молчал, ибо у него было достаточно времени для того, чтобы узнать особенности характера своего бывшего командира, который в подобные моменты предпочитал принимать решения в одиночку, а затем хвататься за это решение как за единственно возможное и во что бы то ни стало доводить дело до конца.
— В Америку! — пробормотал тот, будто говорил сам с собой. — А ведь Америка такая большая!
Он прислонился затылком к изголовью кровати и уставился потухшим взглядом в потолок, хотя большую часть времени лежал с закрытыми глазами: так еще двенадцать лет назад он собирался с силами перед решающей атакой.
Прошло более пятнадцати минут, и все это время Дамиан Сентено, не шевельнувшись, ждал, зная, что лучше в такие минуты не отвлекать шефа, ярость которого до сих пор не знала границ. Наконец дон Матиас склонил голову и посмотрел на него.
— Этим же вечером отправляйся на Тенерифе! — сказал он. — На улице Де-ла-Марина, перед портом, есть бар. Я не помню его названия, но фасад его выкрашен в зеленый цвет, а на стенах висят огромные бочонки из-под вина. Там собираются все камбуйонерос — самые отчаянные плуты острова. Те, что ведут торговлю с экипажами кораблей. Они поднимаются на борт в открытом море и получают контрабандный товар. — Он умолк, чтобы Сентено мог зафиксировать в памяти его указания. — У них есть очень быстроходные катера. Некоторые могут даже плавать из Танжера, под завязку загрузившись пенициллином или табаком, даже без дозаправки. — Он пристально посмотрел на Дамиана, и голос его звучал решительно — как и прежде, капитан не допускал возражений. — Достань такой катер и не возвращайся без головы Асдрубаля Пердомо.
Душу Дамиана Сентено охватила тоска, когда он понял, что ему предстоит искать крошечную лодку в необозримых океанских просторах — ему, кто так ненавидел море. Однако тоска его скоро утонула в радости, смешанной с азартом, — судьба снова подарила ему шанс разбогатеть.
Впрочем, вскоре он испытал чувство, чем-то напоминающее отчаяние, ибо ему предстояло преодолеть пешком каменистый Рубикон по той же самой дороге, по которой ушел Пако-цыган, до сих пор ощущавший, как по его телу скользят насмешливые и ненавидящие взгляды. Они прибыли как победители на двух больших черных машинах, и вот теперь одна из них так и осталась ржаветь на какой-то богом забытой дороге, а вторая стояла на заднем дворе с вырванными, словно выпотрошенная акула-маррахо, внутренностями, по которым хозяйка дома, Сенья Флорида, могла предсказывать будущее.
Найти какой-либо транспорт за пределами Уги в радиусе двадцати километров, на земле, покрытой волнами застывшей лавы и камнями, при жаре, от которой плавились мозги, было невозможно, и ему захотелось лечь прямо на пол и заснуть, признав свое поражение, однако тут был его капитан, отдававший новые приказы, и тут, как всегда, был он — его верный сержант, способный воскресить кулаками мертвого, заставить его взять свой штык, покинуть окоп и вновь броситься в атаку.
— У меня не осталось денег, — только и сказал он.
Старик — а не отцом ли самого капитана Кинтеро был этот старик? — протянул руку к ночному столику, выдвинул ящик, достал ключ и передал его Дамиану, указав на большой сейф, стоящий в углу комнаты.
— Возьми все, что там есть! — сказал он. — А когда закончатся, попросишь еще. — Он улыбнулся, вот только улыбка его больше напоминала гримасу. — Только в тебя я верю, знаю, что ты один меня не обворуешь!
Капитан Кинтеро всегда знал, что Дамиан Сентено был способен на многое — насиловать, убивать, пытать и даже осквернить могилу монашки, — но никогда он бы не взял чужого. Будучи человеком практически лишенным личных вещей, Сентено очень трепетно относился к любой частной собственности.
В Терсио говорили: тот, кому приглянется чужое, пусть держится подальше от полка Сентено, иначе вор рискует раньше срока оказаться в могиле.
Он никогда и никому не говорил, что его мать была воровкой. С четырех лет она таскала его по рынкам, чтобы он отвлекал домохозяек, пока она рылась в их сумках. Поначалу он просто не одобрял занятий матери, однако однажды, увидев бедную обворованную женщину, которая сидела на низенькой ограде и рыдала так горько, что слезы ее растопили бы даже сделанное изо льда сердце, он люто возненавидел материнский промысел.