ычный образ жизни. По-настоящему их пугали — вернее даже сказать, ужасали — не волны, ветры и подводные скалы, а чужие берега, где люди живут иначе и где никто и слыхом не слыхивал об обычаях их предков.
Для них и море, и грозный океан были последним прибежищем, однако Себастьяна страшил могучий океан, для которого старый баркас был не более чем бумажным корабликом, пущенным ребенком по луже. Но если только им удастся добраться до Америки… Там их ждет новый, удивительный мир, где трое крепких мужчин и две решительные женщины непременно найдут свою судьбу и заживут свободно и счастливо, не то что в пустынной, выгоревшей на солнце Плайа-Бланка.
Сотни, тысячи семей пытались сбежать от нищеты, и многие нашли убежище в Америке: там исполнились их мечты, и они поверили, что земля обетованная все же существует. Однажды Себастьян уже чуть было не уехал навсегда из Плайа-Бланка, и вернулся в конце-концов лишь потому, что не смог жить в разлуке с семьей. Сейчас же, казалось, Господь услышал его самые горячие мольбы: он плыл в Америку, волшебную страну снов, а рядом с ним была вся его семья.
Его печалило лишь то, что на долю матери, брата и сестры выпадут нелегкие испытания, однако пока грустные мысли из его головы вытесняли другие, и он с утра до ночи просил всех богов на свете лишь об одном — чтобы старый баркас доплыл.
Отец, несколько секунд назад поднявшийся на палубу, помочился через правый борт, старательно вымыл лицо и грудь, обильно поливая себя морской водой, определил направление ветра и внимательно посмотрел на форму волны.
Затем он подошел к сыну, ласково потрепал его волосы и спросил:
— Ну и как дела?
— Все спокойно. Три узла… Нет, три с половиной. Сейчас замедлились. Ветер непостоянен.
— Нужно терпение, — заметил Абелай Пердомо. — Я был бы рад, если бы ветер остался прежним. — Он погладил главную мачту и ощупал ее так, словно хотел оценить силу живого существа, а потом добавил: — Если будем идти медленнее — не дойдем, а если быстрее — баркас не выдержит.
— Попутных ветров не будет до декабря, — ответил Себастьян. — К середине декабря пассаты донесли бы нас до самых берегов Венесуэлы.
— Вполне возможно! Однако сейчас мы должны рассчитывать лишь на августовские ветра!
— Это займет много времени. Да и баркас устал…
Абелай Пердомо ответил не сразу. Он посмотрел на море, на баркас и на далекий конус Тейде, который, казалось, внимательно разглядывал путешественников и их утлую лодчонку, и наконец положил руку на руку Себастьяна, лежащую на руле.
— Послушай, сын, — медленно произнес он. — Я знаю, что баркас устал. И ты это знаешь. Возможно, и Асдрубаль тоже. Однако мы должны сделать все возможное, чтобы ни твоя мать, ни сестра этого не заметили… — Он сделал паузу. — Особенно сестра. Она и так считает себя главной виновницей случившегося. И мне кажется, что, узнай Айза о грозящей нам опасности, она и вовсе сойдет с ума.
Себастьян едва заметно кивнул, соглашаясь с отцом, и поправил курс на один румб, заметив, что направление ветра слегка изменилось и сейчас он уже дует точно на восток.
— Самое главное — не подгонять его, — ответил он. — Нужно приспустить паруса и немного подлатать баркас, пока погода стоит ясная. Скажу маме, чтобы она сделала из старой одежды паклю, и проконопачу его изнутри. А еще несколько досок обшивки мы должны укрепить подпорками.
— Твой брат хорошо знает корабельное дело. От деда ему в наследство достались золотые руки. — Абелай пристально посмотрел на сына. — Что ты думаешь делать, когда мы дойдем?
Себастьян улыбнулся.
— Сперва нужно дойти, — ответил он, — а там уже посмотрим… Самое главное, мы, как и прежде, должны держаться вместе. Мы никогда не боялись работы, а как говорят, там работы вдоволь.
— Мне бы хотелось, чтобы ты пошел учиться, — сказал Абелай. — Если все сложится хорошо, мы с Асдрубалем сможем и дальше тянуть семью, а вы с Айзой, как самые умные, выучитесь чему-нибудь полезному. — Он попытался улыбнуться. — Настало время, когда из тягловых осликов Марадентро должны наконец-то превратиться в людей.
Себастьян с глубокой нежностью посмотрел на отца, сурового, широкоплечего мужчину, чьи руки были похожи на кувалды, а лицо всегда сохраняло решительное, чуть угрюмое выражение. Глядя на этого великана, никто бы не подумал, что в душе этот человек добр и застенчив, как ребенок.
— А тебе бы захотелось учиться? — спросил он.
— В мои времена об этом и мечтать не приходилось. Ближайшая школа была в полутора часах ходьбы от поселка. Никто у нас не умел читать, а старику нужно было выходить в море или строить баркас. До того дня, пока я не познакомился с твоей матерью, я вовсе ни о чем таком не думал. Считал, что все так живут, весь мир… — Он, словно не веря собственным словам, тряхнул головой. — Я до сих пор не понимаю, как мог ей приглянуться, ведь я даже «О» пером не мог написать.
— Говорят, что ты был очень красивым, — произнес сын. — За тобой бегали все девки в поселке. Особенно Сенья Флорида.
Абелай улыбнулся и на секунду прикрыл глаза, вспоминая прошлые дни.
— Была одна… — ответил он. — Да что там говорить, Флорида это и была. У ее отца были лучший дом в поселке, двадцать верблюдов и концессия на доставку соли. Если бы я женился на ней, то, возможно, сейчас был бы настоящим богачом. Однако в тот день, когда я увидел твою мать, забыл и про дом, и про шаланды с солью, и про верблюдов… Боже! — воскликнул он. — Как же трудно поверить в то, что все это уже в прошлом. В мои-то годы все начинать сначала! — Он положил руку на плечо сына и нежно сжал. — Иди-ка спать! Ты, похоже, устал.
Себастьян отрицательно мотнул головой:
— Хочу остаться и побыть с тобой. Мне нравится, когда ты рассказываешь о себе. Расскажи мне о войне…
— О войнах не рассказывают, сынок, — ответил Абелай Пердомо решительно. — Войны устраивают, а потом забывают.
~~~
Инмельдо Камбреленг все время хотел стать могильщиком, однако в один из смутных моментов жизни капризная судьба неожиданно сделала вираж и превратила его в плутоватого дельца-кабуйонеро.
Голова у него была огромная, почти лысая, с редкими пучками длинных волос, что рождало подозрения о грязной болезни, глаза большие, подбородок массивный и словно вдавленный в череп, а длинный, горбатый, вечно грязный нос, нависающий над губами, придавал ему сходство с выслеживающим добычу стервятником.
Он всегда одевался в черное, шмыгал каждую секунду носом, а немытыми ногами и потом несло от него так сильно, что у особо чувствительных его собеседников даже начинали слезиться глаза. Некоторые даже полагали, что могильщиком Инмельдо все же успел поработать и на память о любимом деле взял несколько кусочков человеческой плоти, которые так и остались разлагаться в его карманах.
Все вокруг знали, что деловые вопросы Инмельдо Камбреленг решает мгновенно: в первую очередь потому, что человеком он был быстрым и сообразительным, что в «деловом» мире придавало ему лишний вес, а во-вторых — и это главное, — потому, что никто не был способен находиться с ним рядом долгое время.
— Какого класса катер?
— Самый быстрый и самый надежный. Если есть радар — еще лучше.
— Ни у одной посудины, промышляющей у наших берегов, радара нет. На «Мандрагоре» был один, однако давно уже накрылся. Но у меня есть на примете быстроходный военный катер. Похоже, он вам подойдет. Какой груз?
Дамиан Сентено держал рюмку у рта, не сделав пока, впрочем, ни одного глотка. Он предпочел вдыхать запах рома, хоть немного перебивающий исходящий от собеседника смрад.
— Груза нет.
— Нет груза? — Инмельдо Камбреленг шмыгнул три раза носом, но с кончика его все равно закапало — безошибочный признак того, что собеседнику удалось его удивить.
— Нет груза? — повторил он. — Тогда зачем вам нужен катер?
— Чтобы отыскать другой.
— Чтобы отыскать другой? — Он знал, что никогда не избавится от этой привычки повторять чужие слова, потому тут же пояснил: — Объясните мне, в чем дело.
Дамиан Сентено объяснил, как мог, естественно умолчав о том, что конечной его целью был поджог «Исла-де-Лобос»: таким образом он планировал раз и навсегда покончить с проклятым семейством Пердомо, сумевшим обвести его вокруг пальца.
— Когда ваша лодка вышла в море? — задал вопрос кабуйонеро.
— Позавчера на рассвете.
— Позавчера… И вы говорите, что она идет под парусами?
— Под парусами. Это старый, очень тяжелый баркас. Ему понадобилось много времени, чтобы окончательно скрыться из виду.
— Что вы думаете сделать, если схватите мальчишку?
— Передам его Цивильной гвардии, чтобы его припекли за преступление.
— Мне не нравится Цивильная гвардия.
— Мне тоже.
— Вам тоже… Хорошо! Это не мое дело. Я за тысячу дуро сведу вас с капитаном «Мандрагоры». А то, что вы получите, и то, что вы думаете о Цивильной гвардии, — дело ваше.
— Где находится «Мандрагора»?
Несостоявшийся могильщик посмотрел на Дамиана и быстро что-то подсчитал в уме.
— В данный момент она дрейфует примерно в пятнадцати милях от берега. Я переговорю с капитаном по рации через пару часов, чтобы указать место, где они должны разгрузить товар. — Он несколько раз шмыгнул носом. — Если его заинтересует ваше предложение, я встречусь с вами здесь же в полночь. Возьмите с собой только самое необходимое.
— Со мной будет человек.
— Кто?
— Мой помощник. Правая рука. Называйте его так, как вам хочется, но он будет со мной.
Камбреленг нервно погладил лысину, выдернув несколько волосинок из самого густого пучка. Все это время он неотрывно смотрел на собеседника, словно пытался разглядеть за фасадом лжи его истинные намерения.
Наконец он пожал плечами.
— Согласен, — сказал он. — Только не пытайтесь водить меня за нос. Потеряете время. При малейшем подозрении катер смоется. И хочу вас сразу предупредить: даже самый быстрый пограничный катер увидит лишь его корму, пустись он в погоню.