— Мы умрем от жары!
— Пусть, только бы не оказаться в зубах у этой твари.
Асдрубаль уже начал вставать, чтобы исполнить просьбу матери, однако сидевшая в углу Айза, которая, казалось, дремала все это время, вдруг открыла глаза и жестом остановила брата.
— Не стоит, — сказала она. — Дедушка говорит, что тварь скоро уйдет, а утром поднимется ветер.
Мать бросила на дочь строгий взгляд, однако, увидев выражение ее лица, смутилась.
— Ты его видела? — спросила она.
— Он со мной говорил. Он там, снаружи. Отпугивает чудовище.
Наверное, никто бы из Пердомо не признался в этом, но после слов Айзы в их душах расцвела надежда, они тут же уверовали в ее предсказание и, затаив дыхание, принялись ждать следующей атаки чудовища, которое упорно билось в борта лодки и с каждым разом наносило все более и более мощные удары.
— Вам не кажется, что он не очень-то обращает внимание не деда, — сказал Себастьян, и в голосе его послышалась нескрываемая ирония. — Похоже, что морские змеи не верят в привидений.
— Он уйдет! — уверенно произнесла Айза. — Когда подует ветер, он уйдет.
До рассвета оставалось почти три часа. И если бы кто-то спросил Марадентро, что им тяжелее всего было пережить во время плавания, они бы все, как один, ответили — эти проклятые три часа. Чудовище нападало с пугающим упорством, и «Исла-де-Лобос» уже давно превратился в огромную неваляшку, которой капризный ребенок постоянно отпускает подзатыльники.
Айза была единственной, кто до конца верил в пророчество, потому она, устав сидеть, свернулась клубочком на голых досках и приготовилась было спать, но тут же, не успев еще как следует устроиться, неожиданно открыла глаза и, не глядя ни на кого, хрипло прошептала:
— Уже идет! Ветер уже возвращается!
Все остальные напряглись и замерли в тревожном ожидании.
И вот вдруг до ушей их донесся слабый шепот, показавшийся им самой прекрасной музыкой на свете. По мертвенно-спокойной поверхности океана вдруг побежала рябь, и тут же ветер ударил в спящие паруса, а те радостно захлопали и затрещали, словно приветствовали своего старого доброго друга.
— Вот он! — чуть не рыдая, воскликнул Абелай Пердомо. — Мой бог, наконец-то! Вот он, ветер!
Пердомо, сталкиваясь в дверном проеме, побежали на палубу. Там был ветер. Он гладил их лица и весело играл волосами. Чудовище кинулось в атаку, что есть силы ударив в истрепанный корпус, а потом, словно испугавшись солнца и разыгравшегося ветра, бросилось в бездну.
Марадентро так никогда и не узнали, что за чудовище в ту ночь поднялось из океанских глубин и почему оно решило на них напасть. Впрочем, нельзя сказать, что они вообще задавались подобными вопросами в то время, когда единственной и самой главной их заботой было ловить дуновения ветра, натягивать такелаж и ставить паруса, нервно перекладывать штурвал, чтобы благословенный восточный ветер подхватил баркас под корму и принес его прямо к далеким берегам Америки.
Аурелия не смогла сдержаться и бросилась к дочери, целуя ее словно умалишенная. Впервые в жизни она благодарила небеса за дон, который они даровали ее малышке.
— Не меня благодари, — ответила на ласки матери девушка, как всегда едва слышно. — Деда благодари!
— Тогда ты передай ему, потому как мои слова он, похоже, не слышит! — воскликнула счастливая мать. — Отблагодари его и скажи, что я его люблю. Что я всегда его любила.
— Он это знает.
Ветер оказался как раз тот, что нужно: силой от четырех до пяти баллов, ровный, без порывов, которые были так опасны для уже порядком потрепанной лодки. И старый баркас, давно уже превратившийся в призрак себя прежнего, воспрянул духом и рассекал волны с былой стремительностью, свойственной ему в юности, когда он проходил проливом Бокайна, а на борту его была родившаяся на маяке девочка, которую местный священник спустя немного времени окрестит Маргаритой.
— Дойдем! — уверенно заявил Абелай Пердомо. — Ох, Боже, если Ты и дальше станешь посылать нам этот ветер, то нам всем удастся добраться до берегов Америки.
— Берег этот еще очень далек.
Он повернулся в сторону Себастьяна, который и сказал эти слова.
— Как далеко?
— Более трехсот миль.
Абелай Пердомо окинул взглядом море, бросил с носа баркаса обломок доски и засек время, когда тот пройдет вдоль борта.
— Пять узлов! — сказал он. — Если будем откачивать воду из трюма, разовьем до шести, а может, и до семи… Сколько нам понадобится времени, если ветер будет оставаться прежним, а в пути ничего не случится? Ну-ка, сынок, посчитай.
— Дней шесть, может, восемь.
— Хорошо! Я сделаю так, чтобы этот баркас во что бы то ни стало продержался на плаву неделю. Айза! — позвал он. — Встань у руля. А вы все давайте вниз, за мной! Будем откачивать воду. Аурелия! Выбрасывай за борт все лишнее: мебель, бочонки, литеры, зеркало. Все!
— Нет, только не зеркало! — взмолилась она. — Ты мне обещал, что зеркало всегда будет со мной. Это единственная память о матери, которая так меня любила…
Абелай Пердомо хотел что-то сказать, однако, похоже, изменил мнение и улыбнулся. Он ласково похлопал жену чуть ниже спины и кивнул:
— Хорошо! Храни пока зеркало и литеры, но, клянусь, если этим вечером не наберем шести узлов, выброшу его за борт, чтобы напавшее на нас чудовище собой полюбовалось.
Он прыжками пробежал по носовым перекладинам и принялся освобождать трюмы, где его сыновья уже рьяно качали рычаг насоса.
— Смелей, ребята! — подбадривал их он. — Покажем этому океану, кто такие Марадентро и почему нас так прозвали.
И они поднажали. Со всей силой, которой наделил их Господь и которая сейчас, в этих поистине нечеловеческих условиях, удвоилась, а то и утроилась. Они твердо решили выжить и спасти жизни тех, кого любили всем сердцем.
Спустя четыре часа, когда трюм баркаса еще на две четверти был заполнен водой, а они уже готовы были свалиться от усталости, Абелай Пердомо выпрямился, глубоко вздохнул и, осмотревшись вокруг, словно искал кого-то, громко произнес:
— Помоги, старина! Не делай вид, будто тебя это не касается. Я знаю, что ты всю ночь отгонял чудовище от баркаса. Ты же всегда был крепким малым, только ты, охотясь на тунцов, мог без сна провести целых три ночи подряд.
Себастьян, присевший ненадолго отдохнуть, вытер рукавом кативший со лба ручьями пот и весело улыбнулся:
— Ты и впрямь веришь, что дед следует за нами?
— Твой дед, зная, через что нам предстоит пройти, не мог нас просто так бросить! Он остался на земле, — твердо ответил Абелай. — И если твоя сестра говорит, что он здесь, значит, он здесь. В этом мире есть много вещей, мне неведомых, но одно я знаю совершенно точно — эта малышка никогда не ошибается. Где бы мы теперь были без нее?
Себастьян хотел было ответить, что тогда они бы и по сей день спокойно рыбачили в проливе Бокайна, однако сдержался, отчасти потому, что слова эти ему самому показались жестокими и несправедливыми, а отчасти потому, что в этот момент к ним подошла Айза.
— Хотите воды? — спросила она. — Мама ее делает. Идите, посмотрите.
Действительно Аурелия была занята работой. Она перегоняла морскую воду при помощи дистиллятора, сделанного из отрезка медной трубки и чайника, похожего на тот, что Асдрубаль взял с собой в Ад Тимафайа.
— Я тут подумала, что просто так выбрасывать мебель глупо, — сказала она поучительно. — Мы ее сожжем и добудем еще немного воды.
Вот уже больше недели, как они испытывали нехватку пресной воды, ибо, вопреки словам Себастьяна, дожди так и не пошли, и теперь жажда стала еще одним их спутником, наравне со страхом и усталостью.
Склонившись над очагом, они смотрели, как капля за каплей пресная вода медленно льется в бутылку, поставленную Аурелией в конце куба. Набралось уже чуть больше половины.
— Сколько тебе потребовалось дерева? — спросил Абелай.
— Ножки от комода из нашей спальни. Если повезет, то наша лучшая мебель превратится литра в три воды.
Абелай, желая утешить жену, нежно погладил ее по щеке.
— Думаю, ни одна другая мебель о таком и мечтать не может, — сказал он. — Когда ты ее сожжешь, то мы возьмем рулевой портик, перегородки между каютами, снимем борта и даже мачты… Пока в море плавают дорадо, а у нас есть дерево, которое можно бросить в огонь, мы будем живы.
— Да, будем живы, если продержимся на плаву, — заметил Асдрубаль.
— Продержимся, сынок, — заверил его Абелай. — Продержимся на плаву, если даже надорвемся, откачивая воду.
С того самого момента, как в лицо его дохнул ветер, Абелай Пердомо воспрянул духом, снова став самим собой — отважным моряком, всегда достигающим своей цели.
— Мы прошли почти три тысячи миль, — продолжил он. — А насколько я помню, никто в Лансароте не верил, что нам удастся пройти и половину этого пути. Многие из тех, кто проходил этой дорогой раньше нас, терпели неудачу, мы же сейчас ближе к концу, чем к началу. Мы дойдем!
Его вера в успех явно заразила всю семью… Всю семью, за исключением той, что говорила с животными, подзывала рыб и веселила мертвых, предсказывала будущее и говорила со старым Езекиелем так, словно он и по сию пору был еще жив. Айза сидела в стороне, и голова ее была низко опущена. Она знала, что время радости еще не наступило.
~~~
Дамиан Сентено не испытал ни малейшего желания тащиться в Каракас. Ведущая туда извилистая дорога, проходящая мимо гряды холодных, суровых гор, бежала вдоль пропасти и занимала не меньше трех часов. Сентено уже давно бросил считать повороты и теперь молча страдал от качки.
То, что больше всего его интересовало, находилось не в Каракасе, а в жарком, шумном и грязном порту Ла-Гуаира, где в один из душных полдней наконец-то причалил «Монтсеррат» после, казалось бы, бесконечного перехода через океан.
Сентено подыскал приличный отель, находящийся всего в трех улицах от порта, и остаток дня провел в номере, утирая пот и пытаясь привыкнуть к удушающей влажности тропиков. Из-за жары и ни на секунду не смолкающего даже по ночам уличного шума он почти совсем не спал, однако на следующее утро все равно поднялся спозаранку и отправился в портовое управление.