Я получила предупреждение. Это со мной впервые, обычно я коллекционирую похвалы. Учителя считают, что я отлыниваю, говорят, мне нужен электрошок, чтобы я снова принялась за работу. Какая бредовая идея: если бы пуля в ноге мотивировала, все бы хромали. Меня даже вызывала директриса, она хотела понять, в чем дело, ведь раньше я всегда была хорошей ученицей. В кабинете была мама, она встала на мою защиту, объяснила проблему сложной обстановкой дома и обещала, что я буду стараться. Я тоже обещала, надеясь, что будет проще сдержать обещания, данные другим, чем самой себе, ведь себе я даю обещание каждый вечер и каждое утро нарушаю его.
Стефани, Марион и Николя ждали меня в коридоре, чтобы вместе пойти на урок. Когда я начала с ними дружить, Марго перестала со мной разговаривать. Она утверждает, что я изменилась. Она ревнует: теперь, когда я не первая в классе подлиза, у меня больше друзей, чем когда-либо. Меня пригласили на вечеринку к Арно в субботу вечером, и я очень хочу пойти.
Мама припарковалась перед школой. Мне кажется это странным, ведь обычно я езжу автобусом. Но она не везет меня домой, а ведет в бар у церкви. Как только мы садимся, она спрашивает, сержусь ли я на нее.
Я отвечаю правду: иногда сержусь, иногда мне грустно, иногда страшно. Она плачет, и я добавляю, что чаще всего я счастлива. Она называет себя ужасной матерью. Говорит, что ненавидит себя и поэтому пьет. После смерти папы стало только хуже. И чем больше она хочет бросить, тем больше пьет, так как понимает, что ничего не получается, она никуда не годится и ей нужно об этом забыть. Рассказывает, как часто чувствует гнев, который, словно чудовище, вырастает изнутри и порабощает ее; такой же была ее мать, и она делает все, чтобы не быть на нее похожей, но это сильнее, она ничего не контролирует. Она гладит меня по волосам, целует. Беспокоится о моих отметках, она-то думала, у меня все хорошо. Без конца спрашивает, люблю ли я ее. Если бы она знала, как сильно. Если бы знала, что каждое утро я заглядываю проверить, дышит ли она. Если бы только знала, что я ничего никому не говорю, чтобы о ней не подумали плохо. И каждый раз, когда можно загадать желание, я загадываю, чтобы она и сестра были счастливы. Если бы знала, что я так спешу вырасти, чтобы иметь возможность ей помочь. Я отвечаю, что очень сильно ее люблю и совсем не сержусь. «Ты более зрелая, чем я», – говорит она.
Она заказывает вторую чашку кофе и сообщает, что уезжает на пять недель. Она пройдет курс детоксикации и лечения от депрессии. Я спрашиваю, нет ли другого выхода, но, видимо, нет. Мы останемся с Мимой, она приедет, все уже договорено. Кола в меня больше не лезет.
Мы заходим в школу за Агатой. Она тоже обычно ездит на автобусе и волнуется, увидев нас, думает, что-то случилось. Мама успокаивает ее, мы заходим в булочную и едем домой. В прихожей стоят два чемодана. Я не думала, что это будет так скоро. В горле жжет, я сдерживаю слезы, нельзя, чтобы Агата все поняла. Мама объясняет ей, что уезжает на время в Бретань по работе. Сестра задает массу вопросов и верит ответам. Я злюсь на нее за то, что она верит. Хотелось бы и мне так.
Мама предлагает нам лечь спать в ее кровати в последнюю ночь дома, она посередине, мы с сестрой по бокам. Я быстро оказываюсь на холоде, без одеяла, и мамин локоть упирается в спину, но мне все равно, главное – мы вместе.
С завтрашнего дня, обещаю, я буду работать на совесть. И плевать на субботнюю вечеринку.
Мима разбудила нас очень рано, чтобы отправиться на Ла Рюн. Она говорит, что с этой горы можно увидеть всю Страну Басков. Я бы еще поспала и досыпаю в машине, но через некоторое время дорога начинает петлять, и я слежу за поворотами, от которых завтрак подкатывает к горлу.
Дедуля поставил кассету с баскскими песнями и громко подпевает, чтобы нас рассмешить.
Когда мы приезжаем к подножию горы, народу уже много, мы стоим в очереди и садимся в поезд из деревянных вагончиков. Стекол в окнах нет, Мима сажает нас у проема, по ее словам, отсюда лучший вид. Дедуля с видеокамерой, он снимает пейзажи.
На нашей скамье сидит женщина с двумя девочками, и я вспоминаю маму. Мне бы хотелось, чтобы она была с нами. Она пробыла в Бретани дольше, чем собиралась, присылала нам письма и время от времени звонила. Когда она вернулась, мы неделю спали втроем. Она обещала, что никогда больше не уедет.
Поезд поднимается все выше, и я фотографирую одноразовой камерой. Кругом очень красиво, мы встречаем маленьких лошадок, Мима объясняет, что это баскские пони.
Наверху немного холодно. К счастью, Мима захватила куртки. Не знаю почему, но мне от этого хочется ее крепко обнять, я бросаюсь ей на шею, и она смеется. Какие-то люди уже здесь, кажется, они поднялись пешком (сумасшедшие!) (или, может быть, они не знали про поезд).
Я никогда не видела ничего красивее. Справа видно все побережье, океан вдали и всю Страну Басков. Мы с Эммой смотрим в бинокль Мимы и пытаемся опознать деревни. Видно Сибур, Сен-Жан-де-Люз, Бидар, Аскен, Нивель, можно даже разглядеть скалу Святой Девы в Биаррице. Все такое маленькое, как будто это кукольная страна!
Слева видны Пиренеи, под нами белые облака плывут, как волны в океане. Я делаю много снимков, это так здорово, и в какой-то момент я чувствую, что по щекам текут слезы, но не знаю, от ветра или от красоты. Дедуля снимает меня, я закрываюсь курткой.
Мы идем прогуляться, не слишком далеко, потому что Миме тяжело подниматься, встречаем пастуха, который зовет своих овечек, видим еще баскских пони, но близко не подходим, чтобы не напугать их, а потом мы идем в ресторан и я пью горячий шоколад, самый вкусный в моей жизни, но я не говорю этого Миме, чтобы не обидеть ее.
В конце концов, я даже рада, что не спала. Когда я вырасту, хочу жить в Стране Басков. Надо только уговорить маму и Эмму, потому что без них я не поеду.
11:06
Я всегда обожала ходить в гараж. Это было дедулино логово. Он проводил там много времени, мастерил, красил, придумывал, что бы еще такого сделать. Он особенно гордился деревянным столиком для рукоделия, где Мима держала свои швейные принадлежности, бочкой, превращенной в бар, в которой загорался свет, когда открывали дверцу, и вращающейся этажеркой на кухне.
Все осталось на своих местах. Его удочки стоят у стены рядом с ледником. Здесь до сих пор пахнет краской. Инструменты висят на стене над верстаком. Как будто он только что вышел.
– Ты нашла? – спрашивает Эмма, входя вслед за мной.
– Нет еще, – отвечаю я, выдвигая ящик.
Мы ищем лампочку: в кухне перегорела. У дедули всегда был запас, как и авторучек, батареек, удлинителей. Он никогда не говорил о своем детстве, но Мима однажды рассказала нам, что его родители погибли во время войны и его воспитывали очень строгие дедушка с бабушкой. Я сделала вывод, что ему всего не хватало и эти запасы были своего рода компенсацией.
Выдвинув очередной ящик, я натыкаюсь на кусочек детства.
Маленький магнитофон и кассеты. Мое сердце сжимается.
Это был 1991 или 1992 год. Лето. В звездную ночь накануне Эмма заметила в небе странный силуэт. Я спросила, может ли это быть летающая тарелка. Мима засмеялась и сказала, что их не существует. Мы с Эммой не были в этом так уверены. Мы предпочитали думать, что инопланетяне добрые и прилетели специально подать нам знак. Всю ночь наше воображение кипело. Наутро, с еще тяжелыми после сна веками, мы вышли к дедуле, который ждал нас за столом в гостиной.
«Девочки, у меня кое-что есть для вас».
Он пододвинул к нам магнитофон и нажал на кнопку. Вдруг раздались странные резкие звуки, потом гнусавый, почти металлический голос. Кто-то заговорил на странном языке, которого мы никогда раньше не слышали. До сих пор помню, как у Эммы округлились глаза, у меня, наверное, тоже.
«Ты думаешь, это инопланетяне?» – спросила я.
Дедуля кивнул:
«Точно. Кассета лежала у дверей. К счастью, у меня есть друг, который работает в космическом агентстве. Он согласился расшифровать послание при условии, что мы никогда никому о нем не расскажем. Обещаете?»
«Обещаем, дедуля!» – хором ответили мы.
Он достал из кармана листок бумаги, расправил его и откашлялся, давая понять, что момент торжественный.
«Послание Эмме и Агате Делорм. Мы давно наблюдаем за вами из нашей далекой галактики и прилетели на Землю, чтобы сказать вам, что вы необыкновенные девочки. Вы гордость и счастье ваших близких. Браво!»
Я сохранила тайну и не сомневаюсь, что Эмма тоже. Мы никогда больше об этом не говорили – сначала из страха перед инопланетными санкциями, потом, с годами, из боязни разрушить магию этой сцены. Иные воспоминания детства – как старинные картины: портятся, если выставить их на свет. И мы храним их где-то глубоко в себе, подальше от посторонних глаз, в неприкосновенности.
Я беру магнитофончик в руки, и меня захлестывает волна эмоций. В полумраке дедулиного гаража я представляю себе, как он нес тарабарщину, зажимая нос и стуча по металлическим предметам в поисках звуковых эффектов, чтобы его внучки почувствовали себя единственными в мире.
– Нашла лампочку!
Я иду к Эмме, мы выходим из гаража и запираем дедулину пещеру.
13:01
– Можешь разгрузить посудомойку?
Ожидая, пока сварится картошка, я сижу в телефоне. Я уже накрыла на стол, нарезала помидоры и лук, но Эмма, похоже, твердо решила положить конец тесной дружбе между креслом и моим задом. Я встаю с расторопностью водоросли и иду к ней в кухню.
– Думаю, ветчину в салат класть не надо? – спрашивает она, взбивая соус для заправки.
– Можешь положить, но я есть не буду.