– Ничего, что она полежит вместе с твоей едой?
– Ты серьезно спрашиваешь или издеваешься?
Она не отвечает. Я укладываю в посудомойку стаканы, тарелки и вижу, что она наблюдает за мной краешком глаза, дохожу до приборов: вилок, ложек, ножей…
– Кстати, к твоему сведению, их надо ставить в корзину лезвием вниз.
Я замираю и поднимаю на нее взгляд.
– То есть?
– Ножи. Вчера вечером ты поставила их в корзину лезвием вверх, так можно порезаться, когда вынимаешь.
– Нужно всего лишь быть осторожнее. Лезвием вниз они плохо промываются.
– Ничего подобного. И потом, ставя приборы, надо соблюдать порядок. Ножи в одну ячейку, вилки в другую и так далее.
Она говорит, взбивая соус и не сводя глаз с миски.
– Эмма, у тебя свои порядки, у меня свои.
– Мои логичнее.
– Более жесткие, это точно.
Миска отставлена.
– Чего ты добиваешься? – спрашивает Эмма.
– Ты серьезно? Это я чего-то добиваюсь? Ты сама цепляешься ко мне, я только отвечаю.
Она делано смеется:
– Разумеется, во всем виновата зануда Эмма! Агата слишком крутая, чтобы нарываться на ссору!
– У тебя крышу сорвало или как? Эмма, прекрати, ты начинаешь меня доставать.
– И что? Что ты сделаешь? Хлопнешь дверью, обложишь меня, закатишь истерику? Как обычно? У тебя дар портить праздник, я и забыла.
Гнев набухает комом у меня в животе. Я могла бы взять его в руки, такой он плотный, тяжелый, гнетущий. Меня начинает трясти, дыхание учащается. Слова теснятся в голове, и я борюсь, чтобы не бросить их ей в лицо. Я швыряю ножи в ящик и бегу в свою комнату, пока не сказала того, о чем буду жалеть.
14:05
– Агата?
Третий раз за час она стучится в дверь. Я заперлась на ключ и не отвечаю. Пусть проваливает ко всем чертям.
15:12
– Агата, тебе надо поесть.
– Оставь меня в покое.
– Твоя тарелка готова, я тебя жду, давай поедим.
– …
– Я не стала класть ветчину.
– …
– Я налила тебе колы.
Это все извинения в завуалированной форме.
Мой гнев пошел на спад. Мы и так потеряли много времени. Я открываю дверь, она стоит за ней со смущенной улыбкой.
– Ты же знаешь, моя Гагата, как говорят: кого люблю, того и бью.
– Ага, давай побей меня, еще неизвестно, кто полетит вверх тормашками.
Медсестра в школе сказала, что хорошо бы мне показаться психотерапевту. Когда я обмолвилась об этом маме, она возразила, что не может быть и речи, мол, это для сумасшедших. Эмма говорит, она просто боится, как бы я не сболтнула чего-нибудь компрометирующего.
Мне бы очень хотелось нормально засыпать по вечерам. Каждый раз, когда я ложусь, одна и та же история: я думаю о смерти – о своей, Эмминой, маминой, Миминой, дедулиной, – сердце колотится слишком сильно, и я не могу уснуть. Еще я боюсь пожаров. В соседнем доме был пожар в рождественский вечер. Мы гостили у Мимы, так что ничего не видели, а когда вернулись, стена соседнего дома была вся черная, и балкон сгорел. Говорят, вспыхнула елка. Эмма сказала, такое бывает редко, и не надо бояться, что это случится у нас. Каждый вечер, с тех пор как у меня появился этот страх, она помогает мне проверить, все ли убрано с электрических радиаторов в квартире и выключен ли газ. Потом она приходит ко мне в комнату и отвечает на мои вопросы, пока у меня не перестанет колотиться сердце. Если же оно не успокаивается, я могу лечь к ней в кровать. Мама и слышать не хочет о моих страхах. Она говорит, что я ломаю комедию, чтобы обратить на себя внимание. Наверное, она права, но я не знаю, почему это делаю.
В раннем детстве мне жилось лучше, меньше вопросов крутилось в голове. Лучше, чем сейчас, было и в начальной школе. У меня были подружки. Теперь мы с Селиной учимся в параллельных классах. Мы видимся на переменах, но в остальное время я совсем одна. Она хорошая, дружит со мной, хотя остальные меня дразнят. Могут ведь и к ней прицепиться. Я не знаю, почему они это делают. Особенно Ноэми и Джулия, девочки, которые старше нас на год. Они решили, что я на них не так посмотрела, и с тех пор отнимают у меня завтрак и смеются во дворе над моим длинным носом.
Селина посоветовала мне сказать маме, но она будет беспокоиться, так что лучше не надо.
Сегодня первый день занятий после осенних каникул, и мне совсем не хотелось идти в школу. Я сказала, что у меня болит живот, это бывает каждый месяц, с тех пор как у меня начались менструации, но мама не хотела ничего слышать, и мне пришлось сесть в автобус. Все обошлось, они просто отрезали мне прядь волос. Могло быть хуже.
Эмма ждет меня у ворот школы. Стоило мне ее увидеть, и сразу сердце стало выпрыгивать из груди. Обычно Эмма не приходит, наверное, что-то случилось. Она целует меня и просит показать ей Ноэми и Джулию. Я спрашиваю, откуда она знает, и тут подходит Селина. Выбора нет, я показываю девочек, когда они выходят, сестра идет к ним, а я стою как вкопанная, боюсь, как бы чего не вышло. Я не слышу, что она им говорит, вид у нее спокойный, Ноэми прячет нос в шарф, Джулия кивает, потом, смотри-ка, они уходят, а Эмма возвращается и говорит, что все улажено, больше они меня не тронут никогда.
Ненавижу сестру. Лучше бы она вообще не рождалась. Всю жизнь я должна заботиться о ней. Я играла в Барби до пятнадцати лет, чтобы занять ее, каждую ночь я ее успокаиваю, усаживаю смотреть мультики, чтобы она не видела маминых истерик, делаю с ней уроки, а она все-таки нашла способ испортить мне жизнь.
Она не нарочно, но тем не менее. Если бы не она, этого бы не случилось.
Все началось, когда я переспала с Арно. Я вообще-то собиралась подождать, убедиться, что он тот самый, но он заявил, мол, ему не нужна девчонка, он хочет настоящую женщину, а если я буду ломаться, он меня бросит. Мне было жутко больно, я кусала щеки, чтобы не закричать. Через месяц он сказал мне принимать таблетки, потому что он терпеть не может презервативы. Я была не особо согласна, из-за СПИДа и все такое, но он сказал, что сдал анализ и у него ничего нет. Разумеется, я никак не могла поделиться этим с мамой, и я обратилась в центр планирования семьи. Марго пошла со мной, с недавних пор мы снова дружим. Врач была очень любезна, все подробно объяснила, но настаивала, что презервативом надо пользоваться все равно, и я соврала, что мы будем. Она прописала мне таблетки, я купила их в аптеке и спрятала коробочку в свой рюкзак в виде коалы, который лежал у меня в комнате на шкафу. Никто не трогал его много лет, и вряд ли кому-нибудь это могло прийти в голову. Я написала букву «Т» фломастером на выключателе в своей комнате, чтобы не забыть принять таблетку перед сном.
После лицея мы болтались по парку со Стефани, взяли с собой журналы и читали их. В «Стар Клаб» две страницы посвятили группе G-Squad, я ее обожаю, особенно Джеральда, только никому не говорю, ведь считается, что лучше слушать Nirvana. На обложке журнала «Молода и красива» была фотография Синди Кроуфорд, она великолепна, мне бы хотелось быть похожей на нее. Наверное, жить легче, когда ты красивая.
Когда я вернулась, мама на кухне готовила ужин. Она поздоровалась со мной нормально, и я совсем не ожидала того, что последовало. На журнальном столике в гостиной я увидела открытый рюкзак-коалу и торчащую из него открытую упаковку с таблетками. У меня кровь прилила к лицу. Я пошла делать уроки в свою комнату, боясь, что мама явится в любой момент, но она не явилась. За ужином она вела себя как обычно, даже посмеялась несколько раз, что было странно. Я должна была сама с ней поговорить, и для этого дожидалась десерта. Весь вечер я готовила в уме целую речь, но все, что я смогла сказать: «Зачем ты рылась в моих вещах?»
Такой взбучки я в жизни не получала. Она схватила меня за волосы и осыпала ударами несколько минут. Агата плакала, зажав руками уши.
Позже мама пришла в мою комнату поговорить со мной, сказала, что ей не нравится так себя вести, но это для моей же пользы. Она поцеловала меня в щеку, туда, где уже наливался синяк. Убедившись, что мама легла спать, Агата пришла и юркнула ко мне в кровать. Она просила прощения, ведь это она нашла таблетки, когда захотела поиграть с моим рюкзаком. Она подумала, что это лекарство и я заболела, поэтому сказала маме. Я вышвырнула ее за дверь. Ненавижу ее. Когда мне исполнится восемнадцать, я уйду из дома.
17:54
– Сегодня звездопад, – сказала Агата.
– Схожу за телескопом, – ответила я.
Мы собрали сумку, перекусили, развесили в квартале объявления о пропавшем Роберте Редфорде, позвонили в дверь соседу из дома № 14, неудачно, и отправились в путь.
Это традиция. Мима приобщала нас к ней каждый год. Несколько ночей в начале августа падают звезды. Лучше всего наблюдать за ними подальше от светового загрязнения городов. Наше местечко было в Итсассу, деревне, где выросла бабушка. В детстве я мечтала о городе и городской суете. Всегда хотела быть среди людей, двигаться, чувствовать, что я делаю что-то в своей жизни, а не наоборот. Однако здесь с первого же раза, в окружении зеленых холмов и гор на горизонте, в этой деревушке, затерянной в баскской глубинке, я ощутила полный покой. Как будто ничего со мной не может случиться.
Мима увлекалась астрономией. Нас она приобщила к ней очень рано. На столе в гостиной, покрытом вечной желтой клеенкой, она открывала большие книги с картинками, так привычно пахнувшие старой бумагой. И могла часами говорить о планетах, созвездиях, галактиках, а мы готовы были часами ее слушать. У нее был дар делать увлекательной любую тему. Я почти уверена, что в ее исполнении заинтересовалась бы даже историей распространения кардамона во Франции в период между мировыми войнами. Регулярно, когда ночь была ясной, она вытаскивала свой старый телескоп в сад, направляла на небо, настраивала и приглашала нас прильнуть к окуляру. И мы изумлялись, охали и ахали, разглядывая Сатурн, Луну, Венеру и Юпитер.