Я не ответила, поскольку точно знала, на что она намекает. Она умолкла, возможно, пыталась удержать то, что жгло ей губы, и все-таки бросила:
– Ты именно это себе говорила, когда выперла меня из своей жизни? Что мне всего лишь нужно найти тебе замену?
Она разрыдалась и в ярости ударила по приборной доске.
– Останови машину, я хочу выйти.
Я сделала вид, будто не слышу. Не могло быть и речи, чтобы я оставила ее глубокой ночью на обочине дороги. Она завопила:
– ЭММА! ДАЙ МНЕ ВЫЙТИ, МАТЬ ТВОЮ!
– Успокойся, Гагата.
– НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК! ТЫ МЕНЯ БРОСИЛА, НЕ ПРИТВОРЯЙСЯ, БУДТО МЫ ЕЩЕ БЛИЗКИ!
Я молчала. От ее вспышек гнева я всегда цепенела и знаю, что лучше всего подождать, пока само пройдет.
Она вылетела из машины, едва я припарковалась. Ворвалась в дом, хлопнула дверью и убежала в свою комнату. Из сада я слышала, как она плачет.
Я дождалась, когда наступит тишина, и поднялась к ней. Она лежала, свернувшись клубочком, на кровати, тушь размазана по лицу.
– Мне очень жаль, – сказала она.
– Это не твоя вина, Гагата.
– Ты в курсе?
Я кивнула:
– Мима мне сказала.
Она резко садится:
– Три года как поставили диагноз. Это не было сюрпризом века, я знала, что они мне скажут. Биполярное расстройство второго типа.
– Как ты реагировала? Это, наверное, был шок.
– Есть немного, конечно. Я предпочла бы не пить лекарства пожизненно и не пугать людей своим диагнозом. Но все-таки узнать было огромным облегчением. Уже потому, что это объясняло периоды, когда у меня едва хватало сил подняться с постели или когда я была перевозбуждена, и мои приступы гнева тоже – короче, это сняло с меня тяжкое чувство вины. И главное, это значило, что есть лечение и, если оно поможет, я, наверное, смогу жить более нормальной жизнью. Долго искали подходящую дозировку, сначала стало хуже и было много побочек, кое-какие еще не прошли, но теперь все более или менее терпимо.
Она выдержала паузу, сверля меня взглядом. Ждала моей реакции. Когда Мима сообщила мне о болезни сестры, я не удивилась. Я всегда знала о чем-то таком. Но понимала не головой, а скорее интуитивно, нутром, как животные: я ощущала в Агате хрупкость, уязвимость с самого ее рождения. Она ходила по краю пропасти. Была во власти своих эмоций, своих настроений. И, наверное, по этой причине я естественным образом стала для нее стеной. Я боялась, что малейший удар ее сломит. Облеченная в слова болезнь позволяет мне лучше понимать сестру, но диагноз для меня ничего не меняет. Биполярное расстройство не определяет Агату, оно просто часть ее.
Я опускаю голову на плечо сестры:
– Рада, что ты успокоилась. Я это вижу, я это чувствую. Но признайся, ты просто нашла хороший предлог, чтобы накричать на меня.
Сегодня мне исполнилось восемнадцать лет. Ромен ждет меня у выхода из лицея. Я слышу его издалека, он слушает рэпера Фифти-Сент на полную громкость в своем «Рено Клио». Я не решаюсь ему сказать, что это не мое, мне больше нравится группа Kyo (песню «Dernière danse»[10] слушаю не прекращая с самого ее выхода). Я не хочу его разочаровать, это мужчина моей жизни. Я никогда ничего подобного не чувствовала. Эмма уверяет, что я говорила то же самое про Камеля и Маню, – может, и говорила, но Ромен совсем другое дело. Он – идеал.
Поверить не могу, что он мной заинтересовался. Он красавец, он серьезный, мог бы встречаться с шикарными девчонками. Не знаю, что он во мне нашел. У меня такой длинный нос, что я не понимаю, как моя голова из-за него не падает вперед, волосы у меня, как у Нелли Олесон[11], а зубы растут в шахматном порядке. И потом, я набрала два кило с прошлого лета, я огромная, приходится носить 38-й размер. Мама наблюдает за мной, когда я ем. Однажды я спалилась, когда опустошала тарелку в окно. Мама рассказала об этом доктору, я не знаю, что он сказал, но теперь она не спускает с меня глаз. Это идиотизм – не иметь возможности делать что хочешь с собственным телом!
Я не знала, что Ромен приедет за мной, он сделал мне сюрприз. Велел садиться, мол, мы едем к нему. И я еду с ним, но приходится следить за временем. Мама обещала торт, а до этого мы пойдем в ресторан, как каждый год, и она мне голову оторвет, если я задержусь.
Ромен подарил мне сингл Аврил Лавин и сказал: «Мне бы хотелось, чтобы ты носила короткие топы, как она».
И мы занимаемся любовью. Мне все еще немного больно, я не могу расслабиться. Мне бы хотелось, чтобы он не спешил и это было не так быстро, но я не решаюсь ему сказать.
Он привозит меня обратно вовремя. Мама и Эмма дома, они поют «С днем рождения тебя!».
После ресторана мама достает альбомы с фотографиями и плачет, разглядывая мои младенческие снимки.
– Я знаю, что была страшненькой, но ты все-таки держи себя в руках! – смеюсь я.
– Это правда, ты была страшненькой, – подтверждает Эмма. – Я так и подумала, увидев тебя в первый раз.
– Как быстро прошло время, – всхлипывает мама. – Я хотела бы вернуться назад, чтобы прожить жизнь иначе.
Некоторое время мы рассматриваем фотографии, потом появляется торт. Не какой-нибудь, а мильфей.
«Самый большой кусок звезде дня», – говорит мама, подавая мне торт.
Она не сводит с меня глаз, и я съедаю все до последнего кусочка. Очень вкусно. Больше всего мне нравится верх. Я могла бы есть верхнюю часть мильфея весь день.
Но тогда я не смогу носить короткие топы.
Мама включает музыку. Эмма подкладывает мне еще кусок торта. Я иду в туалет, думаю о своем плоском животике и засовываю два пальца в рот.
Мы уехали вдвоем.
В этот раз было слишком.
С мамой не сладить.
Я думала, что она убьет Агату.
Я побросала вещи в сумку.
Мы сели на автобус, потом на поезд.
Мима открыла нам дверь.
Агата плачет, я тоже.
«Входите скорее, мои дорогие».
9:23
Мне не хочется вставать с постели. Осталось всего три дня, и конец. Эмма долго стучит в мою дверь, я отвечаю ей невнятным ворчанием.
Я не знаю, как жила все это время без нее.
В пятнадцать лет я сломала запястье. Я упала, вытянула руки вперед, чтобы удержаться, и услышала «крак». Боль была настолько сильной, что я ничего не почувствовала. Говорят, так бывает, когда слишком больно, мозг блокирует информацию. Мой мозг заблокировал нехватку моей сестры. Я жить без нее не могла, но смогла прожить без нее пять лет.
Когда она предложила провести эту неделю вместе, моей первой реакцией было «ни в коем случае». Пять дней я тянула с ответом, пытаясь убедить себя, что это, возможно, хорошая идея. Последние дни перед встречей я мотивировала себя, как перед каким-нибудь испытанием, которого можно избежать. В конце концов я приехала, изображая радость, хоть и довольно фальшиво. Когда я увидела Эмму, моя броня пошла трещинами. А сегодня исчезла совсем. Моя сестра и Мима – единственные люди на свете, с которыми я позволяла себе быть собой. Не держать себя в руках, не выделываться. Не прикрываться ничем. Это естественное состояние вернулось. Вчера вечером на танцполе я вновь ощутила ту связь, которая была у нас всегда. Я больше не хочу ее терять.
9:42
Эмма заглядывает в дверь.
– Подъем, лентяйка!
– Гммм.
– Вставай, у меня для тебя сюрприз!
Она входит в комнату и открывает ставни. Я зарываюсь лицом в подушку:
– О подъеме на Ла Рюн не может быть и речи.
Сестра смеется.
– Обещаю, это будет приятнее. Давай, вставай, а то опоздаем.
10:15
Мы едем к Биаррицу. Эмма за рулем. С тех пор как я проснулась, пытаюсь вызнать, куда она меня везет.
– Это едят?
– Я ничего не скажу.
– Облизывают?
– Агата!
– Я имела в виду мороженое, извращенка.
– Конечно!
– Это спорт?
– Не знаю.
– Мы идем в кино?
– Ты теряешь время.
Я машу рукой, больше шансов разговорить Бернардо[12].
При виде огромного паука, ползущего по приборной доске, я сразу забываю о своих расспросах.
Нет, что я говорю, какой паук?
Монстр.
Огромный краб.
Коричневый с толстыми лапами. Он ползет прямо на меня.
Я визжу, Эмма вздрагивает.
– ОСТАНОВИСЬ! ОСТАНОВИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ!
– Что? Да почему?
– ОСТАААНОВИИИИИСЬ!
Не сознавая грозящей опасности, она не спеша выруливает с круговой развязки и паркуется на обочине. Я, уравновешенная и ответственная, вылетаю из машины, как тост из тостера, и оказываюсь на тротуаре. У меня трясутся ноги, я не могу оторвать глаз от твари, которая спокойно продолжает экскурсию по машине. Сестра наконец видит паука, издает вопль, похожий на предсмертный хрип, и тоже катапультируется.
– Что будем делать? – спрашивает она, прячась за моей спиной.
– Подожжем машину.
Ее молчание наводит на мысль, что она всерьез об этом размышляет.
– Я не вернусь внутрь, пока он не выйдет. Или он, или я.
– Скажи это ему, может, он тебя услышит.
Я пошутила, но Эммин юмор явно остался на водительском сиденье. Она делает шаг к машине, уставившись на насекомое, которое больше не двигается. Намечается дуэль, напряжение достигло высшей точки:
– Или ты, или я, ублюдок. И я сильнее тебя.