Я расставляю все на подносе, как вдруг слышу шорох в саду. Выглядываю в окно: у гамака стоит мужчина и смотрит на дом. Я, тот еще смельчак, бросаюсь на пол ничком. Всегда одно и то же: страх посылает команды моему телу, минуя мозг. Я слышу, как пульсирует в ушах, и меня трясет на 7 баллов по шкале Рихтера. Сигнализация отключена, а телефон остался в комнате. Я должна ухитриться подняться, но сначала надо найти оружие. Никто не скажет, что Агата Делорм сдалась без борьбы. Я хватаю первое, что попадается под руку. Это оказывается всего лишь нож для масла (мой шанс явно остался наверху с моим телефоном), но я не успеваю найти ничего получше. Я слышу, как мужчина приближается. Ползу к лестнице. Я представляю себя Джоном Рэмбо, на деле больше похожа на морского слона. Добравшись до ступенек, я слышу голоса. С ним разговаривает женщина. Против двоих у меня нет никаких шансов. Я сажусь на корточки и готовлюсь подняться наверх, как вдруг чья-то голова появляется за матовым стеклом входной двери.
– ААААААААААААААААААААА!
– Есть кто-нибудь? – спрашивает голос.
– НЕТ! – ору я.
– Откройте, пожалуйста! Мы новые владельцы.
– Докажите!
Я слышу, как женщина прыскает. Мужчина пытается меня убедить:
– Мы нашли объявление в агентстве недвижимости на улице Сенк-Кантон, продавца зовут Жан-Ив Делорм, мы подписали предварительный договор у мэтра Эчеверри.
Я открываю дверь, сжимая в руке нож для масла. Они молодые, лет по тридцать. Женщина протягивает мне руку:
– Мари Луйе, очень приятно.
– Микаэль Луйе, – представляется ее муж, в свою очередь пожимая мне руку. – Нам очень жаль, мы думали, в доме никого нет. Нам надо только сделать кое-какие замеры в саду для бассейна. Нельзя ошибиться, есть определенные градостроительные нормы, иначе бассейн заставят снести. А вы сняли дом на каникулы?
– Я внучка хозяйки. То есть бывшей хозяйки. Агата Делорм.
– О, сожалею, – говорит женщина. – Я сама недавно потеряла бабушку, знаю, как это тяжело. Послушайте, мы не хотим вас затруднять, но раз уж вы здесь, можно будет сделать кое-какие замеры в доме? Ключи мы получим только в конце месяца, а я хотела бы уже начать покупать мебель.
Распахнув дверь, я впускаю их, но не могу издать ни звука. Я как будто оглушена, внезапно вернувшись в действительность, которую так старательно игнорирую.
Женщина мимоходом кладет руку мне на плечо. От этого жеста к глазам подступают слезы. От утешений я скорее плачу, чем от самих горестей.
Я наблюдаю за ними издалека. Они измеряют рулеткой длину стен в гостиной, высоту – над раковиной в кухне. До меня долетают обрывки фраз: «эта стена не несущая, можно ее снести», «здесь будет куда просторнее без буфета», «а здесь я вижу тумбочку под телевизор». Я убегаю в кухню и смотрю на свои тосты, которых мне больше не хочется.
– Агата?
Вошла Эмма. Я в двух словах объясняю ей ситуацию.
– Они наверху, если хочешь, поднимись к ним.
– Ты со мной? – спрашивает она.
– Что-то не хочется.
– А надо. Хоть наденешь что-нибудь.
Я опускаю глаза и с ужасом понимаю, что я в одних трусах. Она так смеется, что заражает весельем меня. Я иду за ней наверх и, пока она представляется, надеваю платье.
Когда я выхожу к ним, они обмеряют стенной шкаф в комнате дедули и Мимы. С фотографии на ночном столике на нас смотрят бабушка с дедушкой.
– Это моя любимая комната, – говорит нам Мари Луйе. – Она очень светлая, и вдали видны Пиренеи. Это будет детская нашего ребенка.
Она гладит себя по животу:
– Вы первые в курсе, мы еще никому не говорили.
– Мы будем счастливы здесь, – добавляет муж, обнимая ее.
Они милые, но от них у меня скоро разыграется диабет.
– Вы, наверное, привязаны к этому дому, – говорит жена. – Когда я была у бабушки в последний раз, поблагодарила каждую комнату за то, как хорошо мне там было. Положа руку на сердце, я думаю, это помогло мне проститься с ее домом. Если вам это тоже поможет…
– Посмотрим, – отвечаю я. – Еще рано, у нас осталось два дня.
Она кивает, и пара возвращается к своим замерам.
10:14
Эмма закрывает дверь. Они ушли.
– Здесь будет расти новая семья, – говорит она. – Они мне нравятся. Уверена, они будут счастливы в этом доме.
Я киваю, чтобы хоть что-то ответить, но жизнь не раз доказывала мне, насколько она непредсказуема. Я представляю себе, как Мима и дедуля шестьдесят лет назад обмеряли комнаты, готовясь расставить в них мебель. Двадцатилетние, они были уверены, что счастливы. Они и были счастливы в основном, хотя им пришлось пережить величайшее горе.
Мой кофе остыл, и я наливаю себе новый.
– Знаешь, что нам надо сделать? – спрашивает Эмма.
– Еще нет.
– Упаковать вещи Мимы и отдать их какой-нибудь ассоциации.
– Ты забыла, что наш дорогой дядя вызвал грузчиков, чтобы освободить дом.
– Ничего я не забыла. Мой план имеет три цели: сделать доброе дело, подарить вторую жизнь вещам Мимы и досадить дяде Жан-Шкиву.
– Ты становишься еще хуже меня. Я тебя обожаю.
11:30
Мы собрали три большие сумки. За каждой одежкой всплывало воспоминание. Небесно-голубое платье Мима надевала на свадьбу Эммы. Бежевый жилет – к моему возвращению из клиники. Эти джинсы купила ей я. Ярко-синюю блузку она носила все время. Я представляю Мимину одежду на людях, которые в ней нуждаются, и это меня немного утешает. Всю жизнь я непомерно привязана к вещам. Как будто они наделены чувствами, мне больно за них, когда их бросают. В шесть лет я уронила из окна машины фигурку, которую нашла в пакете со стиральным порошком. Она не имела никакой ценности и не так уж мне нравилась, но от мысли, что она лежит на дороге среди мчащихся машин и ее в любую минуту могут раздавить, я не спала целую ночь. В пятнадцать лет однажды на серфинге с моих волос соскользнула заколка и исчезла в океане. Я плакала о ней часами. В двадцать я пожалела горошину, которая осталась одна на дне банки, и переложила в кастрюлю, где ждала ее вся семья. В тридцать в аптеке оставалось две зубные щетки. Я сначала выбрала розовую, потом отложила ее и взяла зеленую, но поняла, что будет бесчеловечно бросить первую, подав ей ложную надежду. Разумеется, обе оказались в моей ванной. Мой случай представляет интерес, даже когда речь идет об обычных вещах, и просто поражает, если перейти к вещам, которые имеют сентиментальную ценность. Подарены людьми, которых я люблю, принадлежали моим близким, напоминают о хороших временах. Если бы могла, я сохранила бы все вещи Мимы. Сохранила бы и дом и держала его под стеклянным колпаком, чтобы сберечь ее запах, ее голос и наши воспоминания. Но это невозможно.
Никогда больше я не сверну на эту улицу и не войду в эту калитку.
– Надо выбрать, что мы возьмем себе.
– Что, например? – спрашивает сестра, явно не меньше меня растроганная этим погружением в прошлое.
– Шкатулка для драгоценностей уже пуста, думаю, Жан-Ив и его семья забрали, что хотели. Остальное сгинет. Мы тоже имеем право взять что-нибудь на память.
Она задумывается на несколько секунд, я уверена, что ее гложет вопрос, законно ли это и не привлекут ли нас.
– Ты права, – говорит она наконец.
12:54
Мы взяли немного.
Тетрадь с рецептами.
Блокнот со стихами.
Папин одеколон.
Дедулин магнитофон.
Фотоальбомы.
Светлячка.
Малыша-прыгуша.
Папины часы.
Портативный электрофон.
Ярко-синюю блузку.
Держатель для туалетной бумаги. Дедуля сам выточил его из дерева. Когда отматывали бумагу, рулон глухо постукивал. Мы, когда были маленькие, всегда отрывали слишком много, и Мима вечно кричала нам через дверь: «Аккуратней с бумагой!» Это стало игрой. Повешу его в своем туалете и каждый раз, пользуясь им, буду слышать голос Мимы.
Как-то вечером мы с Мимой наткнулись на передачу о людях, увлеченных выпечкой. Это наш маленький ритуал: после ужина мы садимся перед телевизором. Предпочтение отдаем программам, которые позволяют нам отпускать едкие комментарии, и мы очень веселимся. По этим вечерам я буду особенно скучать, когда у меня будет свое жилье. Мима говорит, что я могу оставаться сколько хочу, но рано или поздно мне надо будет встать на ноги. Я ей не сказала, но уже смотрела одну квартиру в Байонне. Она была маленькая, с единственным окном, выходившим на общую лестницу, и я отказалась.
Я смотрела на экран, завороженная невероятными десертами, которые создавали эти люди. Единственный раз, когда я пекла, получился не торт, а недоразумение.
– Кажется, что это легко, – сказала Мима.
– Мне хочется попробовать, – ответила я.
Назавтра я купила десяток книг, чтобы освоить азы кондитерского искусства. Представляла себе, как я на кухне, с повязанным вокруг талии передником, погружаю руки в тесто, топлю шоколад, делаю глазурь, украшения из сахарной массы. Я составила список всего, что нужно купить. Это стоило целое состояние, в основном потому, что духовка Мимы была так себе, а я присмотрела идеальную самоочищающуюся печку с конвекцией. Я посоветовалась со своим банковским счетом, он сказал «ни в коем случае», тогда я позвонила в организацию, реклама которой занимала целую страницу в журнале с телепрограммой, и взяла кредит.
Духовку доставили. Я нашла все формы для выпечки, какие хотела, в том числе силиконовые. У меня было достаточно муки, сахара и масла, чтобы выдержать осаду. Я заменила все Мимины кастрюли (она говорила, что это ни к чему, как и духовка, но, когда она увидит результат, признает, что я была права) и вложилась в хороший электрический миксер и тестомес. На это ушел весь кредит, и даже пришлось добавить, но я была в предвкушении! Каждые выходные, да и некоторые вечера после работы я буду проводить на кухне и печь нам вкусные торты. Может быть, однажды моя страсть станет чем-то бо́льшим, вот одному из кондитеров-любителей в передаче уже заказывают торты для торжеств. Я слишком люблю свою работу, чтобы бросить ее, но наверняка смогу совмещать!