Я должна быть счастлива.
Сколько лет я жила одной надеждой. Я перенесла лечение, обследования, разочарования, я думала, что у нас никогда не получится, что мы никогда не станем родителями.
Я пережила чудесную беременность, которую омрачал только страх потерять его. Я полюбила его в ту самую секунду, когда узнала, что он поселился во мне. С каждым новым УЗИ мое сердце все больше наполнялось любовью.
Я считала дни до его рождения, обманывала нетерпение, украшая детскую.
Я представляла себя безмятежно спокойной мадонной с младенцем на руках.
Я должна быть счастлива. А мне хочется сдохнуть.
Я вымотана.
У меня болит грудь.
Я все время плачу.
Я беспокоюсь, когда он срыгивает и когда не срыгивает, когда у него твердый стул и когда стула нет, когда плачет и когда не плачет, когда долго спит и когда не спит.
Мне так хочется обрести безмятежное спокойствие, которое рисовалось мне в мыслях.
Я комок тревоги и отчаяния.
Я слышу его плач.
Алекс уже вышел на работу.
Агата просовывает голову в дверной проем.
– Отдыхай, я им займусь.
Я не хотела ей говорить, что мне плохо, но Алекс не сумел придумать ничего лучше, чтобы мне помочь. Она бросила свой отпуск в Испании и приехала ко мне.
Даже при ней мне не удается делать вид, что у меня все хорошо.
Впервые я ее не опекаю.
На следующий же день она потащила меня к врачу. Он говорил о послеродовой депрессии, прописал мне лекарства.
Я вышла оглоушенная.
Я не должна быть в депрессии.
Я только что родила ребенка и должна быть счастлива.
9:34
– Чур, я первая! – кричит Агата, влетая в дом Мимы.
Она бегом поднимается по лестнице в душ. Обычно я ее обгоняю, но ради последнего дня оставляю победу за ней.
Ожидая своей очереди и сюрприза, который она мне приготовила, я усаживаюсь в кресло. Солнце бьет в окно, заливая мои колени. Только тиканье часов нарушает тишину. Этот звук повергал в ужас мою сестру, когда она была маленькой. Дедуля приглушал его тканью и поролоном.
Звонит телефон Агаты. Второй раз. Третий. Я встаю, чтобы взять его, вдруг это срочно. На экране высвечивается «МАМА» большими буквами. Я, не раздумывая, отвечаю.
– Здравствуй, мама.
– Привет, Агата, что с тобой не так? У тебя странный голос.
– Это Эмма.
– Что она еще натворила?
– Нет, это Эмма с тобой говорит. Не Агата.
Короткая пауза.
– О, моя детка! Мы так давно не виделись! Как ты поживаешь? Агата сказала мне, что вы вместе, признаюсь, я хотела приехать, но она пригрозила, что никогда не будет со мной разговаривать, если я вздумаю. Одну дочь я уже потеряла, не могу потерять и вторую!
Она громко смеется. Ее неловкость заразительна.
– У меня все хорошо. А как ты?
– О, я более или менее. Не жалуюсь. Еще два года до пенсии, а у меня уже начинается артроз. Но сестра, наверное, тебе говорила… То есть нет, вот я глупая, вы вряд ли говорите обо мне.
– Сказать Агате, чтобы тебе перезвонила? Она в душе.
– Да, скажи, пожалуйста. Вы уезжаете завтра, верно?
– Да.
– Мне действительно нельзя приехать повидать вас? Я в четырех часах езды, могу быть к вечеру.
– Нет, мама, извини. Лучше не надо.
– Почему ты ответила, если не хочешь со мной разговаривать?
– Потому что я хочу сказать тебе кое-что.
– Вот как?
Мне уже не хочется ничего ей говорить. Я жалею, что взяла трубку, надо было держаться давно принятого решения никогда больше с ней не разговаривать. Но раз я начала, пойду до конца.
– Ты поступила со мной плохо, мама. Ты нас искалечила.
– Ладно, я…
– Пожалуйста, выслушай меня. У меня остался след от твоего ремня на бедре, он никогда не пройдет. Но еще больше шрамов у меня внутри. Я не верю в себя, всегда считаю себя хуже других, позвонить по телефону – для меня испытание, я боюсь даже самых любимых людей, их особенно. У меня бессонница, я не выношу, когда кто-то идет за мной, не терплю сюрпризов, сказать «я люблю тебя» мне стоит больших усилий, я не могу спать в темноте, убеждена, что я ужасная мать, не переношу запаха пачулей, вздрагиваю, когда хлопает дверь, ненавижу свое отражение, потому что оно похоже на тебя.
На другом конце линии я слышу ее частое дыхание.
Агата входит в гостиную с мокрыми волосами, сразу все понимает и берет меня за руку. Я включаю громкую связь, чтобы она слышала.
– Это такая месть? – шипит в трубке голос матери.
– Пожалуйста, мама, я скоро закончу. Я говорю все это не для того, чтобы сделать тебе больно, а чтобы мне полегчало.
– Я не желаю слушать эти гадости! Ты хочешь меня обидеть? Я знаю, что поступала с тобой плохо. Что поступала плохо с вами обеими. Куда как легко переписать историю, выставить меня злодейкой, но все было не так просто, детка. Во мне была огромная пустота. Я пыталась стать лучше. Ты видела, что я пыталась. Видела же, Эмма? Ты еще упрекала меня, что я уезжаю лечиться, но у меня не оставалось выбора. И потом, ты была человеком непростым. Я по твоим глазам видела, как ты осуждаешь меня, даже если ты ничего не говорила. Взрослая жизнь не сахар, я хотела, чтобы ты и твоя сестра это поняли, хотела вам помочь, закалить вас. И посмотри, какой ты стала, а? Видишь, значит, не во всем я была неправа.
Агата сжимает мою руку.
– Ладно, мама, я только хотела тебе сказать, что прощаю тебя. Я больше не сержусь. Мне даже удалось найти тебе оправдание.
Она не отвечает.
– Мама?
Я смотрю на экран – она бросила трубку.
Агата крепко обнимает меня:
– Молодец. Я горжусь тобой. Сама я на такое не способна. Может быть, потому что у меня меньше плохих воспоминаний благодаря тебе. Знаю, она никогда не изменится, но я не могу вычеркнуть ее из своей жизни. (Она встает.) Напоминай мне иногда, что тебе перечить нельзя. Черт, ты просто убила меня наповал!
До меня вдруг дошло, что я неделю не высовывала носа на улицу. С тех пор как я бросила работу, мне никуда не надо, вот я и сижу в холодке. Мима пыталась заставить меня вернуться, она была уверена, что я совершаю глупость, что эта работа создана для меня. Я и сама так думала вначале. Но энтузиазм испарился. В последнее время я ходила туда через силу, иногда даже просыпала начало рабочего дня. Найду что-нибудь другое.
Надо все-таки помыться. На днях Давид заметил, что я не хожу в душ, и теперь каждый день я пускаю ненадолго воду, выливаю немного геля для душа в ванну и наскоро смачиваю полотенце. Волосы у меня грязные, но я чувствую усталость при одной мысли о том, чтобы их мыть, расчесывать, мазать бальзамом, ополаскивать.
Все равно он уже начал меня доставать. Я была рада, когда он переехал ко мне, но если это для того, чтобы следить за мной, то так дело не пойдет. На днях он заявился в полдень на два часа, хотел со мной пообедать. Ему не повезло, я спала. Он надулся, возмущался, что я встаю так поздно. Если это и есть жизнь в паре, то я предпочитаю вибратор.
Люка уламывает меня пойти на серфинг, мне не хочется. Мима настаивает, чтобы я поела, мне не хочется. Хочется одного – чтобы меня оставили в покое. Я закрываю ставни и между двумя сиестами смотрю телевизор. Все равно что, лишь бы не о войне, нестабильности, безработице, бедности, загрязнении окружающей среды, харрасменте, хищениях, болезнях, смерти, авариях, насилии. Меня все угнетает, все пугает, я больше не могу видеть мир в красках.
К чему все это?
Жизнь – такое пустое занятие.
Эмма забрасывает меня сообщениями, мне лень отвечать. Малейшее движение требует от меня невероятных усилий.
Мои часы пусты, как и моя жизнь. Я хочу только спать.
Принять снотворное. И просто спать.
– Ты не хотел бы переехать в Страну Басков?
Алекс таращит глаза.
– Ты хочешь туда?
– Да, мне бы хотелось.
– Жить там – или это из-за твоей сестры?
– Ей плохо. Вот уже несколько месяцев она в депрессии, отсюда я ничего не могу сделать.
– Я понимаю, но здесь у нас работа, ясли для маленького, наши друзья. И потом, отсюда всего каких-то два часа до Англета!
– Два часа – это долго, каждый день не наездишься.
Он вздыхает.
– Я понимаю, малыш, правда, понимаю. К тому же я знаю, что ты обожаешь сестру. Но ты не можешь вечно ее спасать. В какой-то момент ей придется самой взять себя в руки. Ей скоро тридцать, она уже не девочка.
– Знаю…
– Мы не можем бежать на помощь, как только ей станет плохо. Ты ездишь туда почти каждые выходные, это и так очень много, разве нет?
– Да, конечно. Но это моя сестренка, я тревожусь за нее. У меня всегда было чувство, что этот слишком жестокий мир ей не по плечу. Когда я думаю о ней, то представляю ее себе крошечной, окруженной огромными горами.
– Может быть, ей надо доказать самой себе, что она на что-то способна. Знаешь, гиперопека ей на пользу не идет.
– Ничего глупее я в жизни не слышала.
Он смеется.
– Правда, я сам это понял, когда сказал. Но ты не можешь жить за нее. Ты рядом, она это знает. Она не одна. И потом, есть еще твоя бабушка, дядя, тетя…
– Шутишь! Когда дядя Жан-Ив узнал, что Мима помогла Агате заплатить за квартиру в прошлом месяце, он закатил Миме скандал. Грозился поместить Агату под опеку и послал ей сообщение, назвав дармоедкой. Вот такая поддержка.