Годы, действительно, были тяжелые. Отец Петр трижды был арестован. Но Бог миловал, возвращался. Однако вскоре смутное предчувствие Веры окончательно оформилось. В глубокой духовной тоске, будто уже зная о предстоящем расставании, Вера пришла к отцу Петру и на коленях попросила дать ей в напутствие и благословение икону. И — чудо! — отец Петр вынес старый образ Святителя Ермогена. Вера с изумлением стала рассматривать потемневшее изображение. О жизни Патриарха-мученика она знала совсем немного, и удивлялась, что отец Петр именно этой иконой ее благословил. Но то было пророчество. Впоследствии Вера, уже ставшая монахиней Ермогеной, запишет, что видела много милостей от Святителя и действительно ощущает его духовное покровительство. Вскоре отец Петр был снова арестован и уже не вернулся. То свидание, при котором батюшка благословил Веру образом Святителя Ермогена, было последним. Вере будто подрезали крылья. Вот оно, горе-то горькое. Будто одна на свете осталась.
Настал 1941 год, в июле началась война. Вере пришлось переехать в Подмосковье, к младшей сестре. «Работала как каторжная» — скупо запишет она о том времени. И еще — «душа томилась как в аду». Монахиня Ермогена не стала описывать, какие именно «непередаваемые испытания» прошла она в войну. Зато написала, что ходила в храм Божий и причащалась Святых Тайн. Это очень важно. Ее духовная жизнь не прерывалась, а наоборот — развивалась, стремилась к новым высотам. Хотя самой Вере так и не казалось, да и не стоит той Вере говорить об этом — она, под гнетом скорбей, сочла бы такие слова насмешкой. Но так или иначе, желание найти духовного руководителя оформилось, и Вера теперь точно знала, что ей нужно. Она стала молиться, искать молитвой духовного отца, как в темноте с помощью фонарика ищут тропинку к дому. Поиски ее были долгими и сопровождались новыми испытаниями.
Послевоенные годы принесли и радость (какая пасха!), и боль. Отношения с родственниками осложнились, Вера остро почувствовала себя чужой. Но, тем не менее, часть серьезных хозяйственных забот была в ее ведении. Например, дача. Построен дом из сухостоя. Это хорошо, но есть свои опасности. И вот одна из них: стены стал точить червь. Тогда Вера работала в Москве, и в храм ходила в Москве. Но пока не определилась, в какой и к какому священнику. Однако молебен с водосвятием заказать надо, и он был заказан.
Большой собор Донского Монастыря. Москва
Таинство исповеди. Икона. Конец XIX в.
На батюшку, служившего молебен, Вера поначалу внимания не обратила — какой-то новый. В следующий раз снова пришла в этот же храм — благодатное наитие помимо ее самостоятельной воли привело ее — и снова увидела того же батюшку. А он спросил: «Как у вас с домом?». И… дал практический совет, что сделать, чтобы червь не точил сухой брус. Этот совет был как точка на сердце. Вера почувствовала, что это указание от Бога — священник будет ее духовным отцом… Посмотрела: нет же, это все от лукавого! Вот он, молодой, красивый, интеллигентный… Нет, нет, нет. Испугалась.
Но без храма и Таинств жизнь казалась бессмысленной. Вера снова пришла в этот же храм, как будто ноги сами принесли. У исповедального аналоя — все тот же батюшка. Теперь Вера знает, что зовут его отец Василий. На исповеди внезапно открылось, что отец Василий знает о Вере так много, что ей и рассказывать не надо. Почему? Это было страшно — что незнакомый человек, пусть даже священник, так много знает о жизни человека, которого видит третий раз в жизни. Дальше — отец Василий задает вопросы, делает замечания… И Вера понимает, что ему открыты не только события ее жизни, а даже ее мысли и помыслы… Какой необычный священник… Господи, вразуми: может быть, именно он и дан как духовный отец… Вера приободрилась.
А тем временем жена брата со своей матерью задумали Веру убить. Вера оказалась — как в кино. Со стороны — может, и будоражит чувства, а самой быть внутри детективного сюжета — не хочется. Вера три дня просидела взаперти, а на третий день ей все же удалось сбежать в Москву. Сбежать-то сбежала, а как дальше-то быть. Едет в метро — а линии еще новые — и молится. Господи, верно за мой дурной характер. Достойна.
Но как же так, как же так… Плачет. И вдруг — батюшка. Подошел, сам поздоровался. Тот самый батюшка, который молебен с водосвятием служил, отец Василий.
— Чем вы так расстроены?
Расстроена? Да ведь они убить хотят… И Вера рассказала все отцу Василию. Все-все. И про брата, и про его жену с ее матерью. Отец Василий выслушал внимательно, затем сказал:
— Возвращайтесь сейчас домой, и завтра приведите мне свою молодую невестку в церковь причаститься.
Чудо, но у Веры даже сомнений в том, что все так и будет, не возникло. И вот как на крыльях — на новых крыльях! — Вера вернулась домой. Ощущение чуда не покидало — как будто видит рассвет, а солнца давно не было. И вот солнце восходит. Невестка одна, матери нет, сидит на кухне и — неужели? — ждет Веру. Будто чувствует, что та приехала с извещением именно для нее. Вдруг строгая Вера — стала ласковой, нежной. Подошла, заговорила с молодой женщиной, поплакала малость, и невестка всплакнула.
— Поехали, причастимся. Ты хоть раз причащалась? Знаешь, как это?
— Нет.
Подумав, невестка решилась:
— Поехали!
И точно — утром, с рассветом, обе женщины скорее-скорее собрались. Вот уже влажная от росы электричка везет их в Москву. По дороге дочитывают правило. Отец Василий — у аналоя, встретил обеих — как будто сто лет знал. Пригласил невестку Веры. А та вдруг начала рыдать — просто как гроза летом, на весь храм; дрожит, кается, винится. И у Веры в ушах ее, вечное: да что ж я такая, Господи, что ж я такая…
Счастье — в истине, а истина — Христос
Причастившись, невестка успокоилась. А Вера поняла, что стала свидетельницей чуда. Что сама избежала смертной опасности и возле нее спаслась человеческая душа. Конечно, не своими силами избежала, а помощью Божией и молитвами отца Василия… Да, молитвами отца Василия… Угодник он Божий, вот что…
С тех пор Вера утвердилась в мнении, что именно отец Василий — ее настоящий духовный отец. Снова отросли подрезанные было крылья. И Вера уже точно знала, к чему дальше стремиться — к жизни по заповедям Христовым. А это уже жизнь монашеская. Однако путь был достаточно долгим. С моменты обретения духовного отца до пострига прошло более 10 лет. Монашество — ближе к Истине. Говорят — истина в счастье. Да, Вера теперь была счастлива, хотя руководство отца Василия показалось ей строгим и тяжелым. Но ведь счастье — в истине, а истина — Христос.
Примечание: отец Василий (Серебренников) — московский старец, протоиерей, 1906–1996. Отличался любовью к монашеской аскетике и тонким знанием человеческой души.
Монахиня Ермогена (Вера Сергеевна Заломова). Родилась в 1905 году, постриг приняла в 1970 году. Скончалась 31 марта 1988. С пятидесятых была верной помощницей и опорой отцу Василию Серебренникову. Отец Василий свидетельствовал о ее любви ко Христу и духовной крепости.
IV. Церковное сегодня
Крест на фоне храма. Фото Pallando.
Сорок вопросов священнику на одну тему
Панорама Троице-Сергиевой лавры. Сергиев Посад, Россия. Фото Alex Zelenko.
Это не интервью и не стенограмма беседы. Это диалог — мирянки и священника. В живом общении такого быть вроде бы не может и не должно. Так что можно считать это диалогом двух молчаний. Но молчание рано или поздно заканчивается — таково его свойство. И если есть в этом обмене несказанными словами голос, то это голос пастыря и его опыта.
С отцом Константином Кравцовым познакомилась в 2005 году, в начале лета, апостольским постом. По телефону. Позвонил он, а мой телефон дала ему одна раба Божия. Записали передачу для радио «Благовещение», благо материал был под рукой. Через некоторое время отец Константин возник в московском литературном кругу, и сразу вокруг него образовалось благожелательное светлое поле. С людьми он сходился легко. А стихи его сразу вошли в литературный мир, почти с триумфом. По отцу Константину было не заметно, что выдерживает довольно плотные нагрузки. Службы всю неделю, частые требы (в основном, в детской реанимации). Семья у отца Константина довольно большая. А он как будто порхал — всегда в светлом, легкий и вроде бы беззаботный. Чтобы не было слишком много лака, вот такое впечатление. Было странно, что он, православный священник, довольно строгий, как потом мне довелось узнать, вот так просто общается с этими словесными «грешниками». Не верилось ни в «крест», ни в «предназначение» — нести слово Божье в мир современной литературы. «Христу не нужны религиозные стихи, Ему нужны хорошие стихи» — так отец Константин расшифровывал слова известного богослова Томаса Марстона. Честно, мне такая позиция священника — «и современные стихи тоже нужны» — казалась несерьезной. Однако время разворачивалось, и понемногу стало яснее, зачем, как и почему. Поэзия для отца Константина, кроме всего высокого, еще и отдых. Но о чем он чаще всего говорил, от души, «среди своих» — так это о Христе и богословии. Чрезвычайно много читал книг по христологии, как классических, так и современных, пытался анализировать. Рассказывал о прочитанном невероятно живо, так что кажется — самые сложные догматы можно уяснить тут же, сразу. Часто его мнение возникало от вдохновения, от первого импульса. Но тут уж не мне решать, что это было — порыв или же нечто свыше. Однако некоторые мысли задевали. Эти мысли были тяжелы от его личного священнического опыта.
Леонардо да Винчи. Благовещение Пресвятой Богородицы. 1472–1475 гг.
В «Несвятых святых» архимандрит Нафанаил говорит молодому монаху: «Смотри, дерзость еще никого до добра не доводила». Пусть это будет таким камертоном в беседе. Это я — к себе.
Конечно, вопросов не сорок. Можно было бы задавать, считая. Но был бы упущен важный-важный ток жизни, пульс общения.